И уж сразу понятно стало, о ком говорит с таким злым придыханием.

— Ты подожди Ледена винить, — Елица едва не вскрикнула, до того сильно впились пальцы княгини в плечи. — Вот Вышемила очнётся — сама всё расскажет.

Елица высвободилась резко, разозлённая грубостью мачехи. И что ж она постоянно колючая такая, словно не поделили они что? Больше ничего не сказав, Зимава скрылась в горнице — а раздражение внутри осталось. Елица, раздумывая, как могло случиться с Вышемилой такое, пошла к себе, всё крутила-вертела, кто из местных на столь страшное зверство решился. И очнулась лишь тогда, как вышла из женского терема в переход. Остановилась, обхватив себя руками. И не холодно, кажется, а всё равно озноб так и бьёт. Она повернулась было — назад идти, да всё же дошла до княжеских хором. И поднялась к горнице, в которой Леден теперь жил. А раньше — Отрад. Неправильно было это, что покои её брата чужак занимает. Как и горницу отца. Но было в этом и что-то справедливое. И невыносимо хотелось узнать, развеять призрачные сомнения, которые можно было и за вздор посчитать, да которые покоя всё ж не давали. Хоть чего проще: дождаться, как Вышемила в себя придёт?

Елица постучала в дверь, не надеясь даже, что услышит хоть какой-то ответ. Верно, княжич спит уж — ну и пусть его. Но когда она уже собралась повернуть назад, створка открылась, и в проёме показался Леден, всклокоченный и раздражённый. Видно, разбудила она его в тот миг, как он только уснул — это самое обидное.Остёрец резко одёрнул только что надетую рубаху и распахнул дверь шире.

— Еля? — сказал так просто, словно всю жизнь её так звал. — Что-то случилось?

Он выглянул над её плечом, будто ещё кого-то увидеть ожидал, и отступил, пропуская дальше. Едва не шаркая ногами от навалившегося вдруг бессилия, Елица вошла. Княжич быстро разжёг лучины — и свет их тёплый, скупой, обхватил одну половину его лица, когда к ней вновь повернулся.

— Скажи, что это не ты сделал, — Елица встала у двери, не в силах больше и двинуться. — С Вышемилой. Не ты?

Леден наморщил лоб, но остался совершенно спокойным — не так себя человек будет вести, который недавно девицу ссильничал и бросил истекать кровью на берегу. Хотя от него и тут невозмутимости можно ожидать...

— О чём ты говоришь, Еля?

— Не зови меня так! — она всё же шагнула к нему, едва удерживаясь, чтобы не ударить с досады. — Не зови… — помолчала, рассматривая его лицо, перечёркнутое тенью недоумения. — Вышемилу избили после гуляний… И…

Но не потребовалось договорить. Леден всё понял. Взял её за плечи — и отрезвляющая прохлада его коснулась кожи через рукава. Спустились его ладони вниз, задержались у локтей — вырваться бы надо, но Елица всё отодвигала этот миг.

— Значит, так ты обо мне думаешь, — он покачал головой. — Впрочем, я не удивлён даже. Мы прошлись с ней по берегу, да. Пока темнеть не начало. Я предложил в детинец вернуться, но она отказалась. Сказала, ещё погуляет с девушками. Я не стал заставлять.

— Больше ничего? — Елица всхлипнула невольно и совсем уж детским жестом провела пальцем под носом, боясь, что из него сейчас потечёт.

И зачем спрашивает? Что услышать хочет? Княжич вздохнул.

— Ну, поцеловал я её... И всё.

Как просто — “и всё”. И Чаян нынче приходил — целоваться. Как будто воды испить. А ведь, коли ты тронул уже девичье сердце, так нельзя тревожить его попусту. Потому как надежду порожнюю рождают в душе эти мелочи: взгляды, касания, ласки короткие. И так сложно после выбросить того, кто их дарил, из мыслей. Верно, холодность, что прозвучала в словах Ледена, и задела больше всего. Возможно, и Вышемилу она задевала, но та продолжала тянуться к нему, пытаться растопить лёд, с которым бороться вряд ли кто может. Сама Морана его накладывала. И предупреждала даже — не соваться.

— Ей плохо сейчас. Очень, — бесцветно проговорила Елица. — Ты утром к ней зайди. Она рада будет.

— Зайду, — пообещал Леден. — И найду тех, кто сделал это.

— Это уж ты сам ей скажешь.

Она дёрнулась из его рук, что продолжали крепко сжимать её локти. Леден удержал. На миг только. Стиснул пальцы сильнее — и сердце подпрыгнуло, замерло где-то у горла. А после княжич отпустил, позволяя уйти.

Наутро Елица проснулась такой разбитой, словно не на празднике гуляла, а пешком десяток-другой вёрст прошла. Она умылась нарочно ледяной, только из колодца, водой и оделась, торопясь и путаясь то в рукавах, то в завязках понёвы. Скоро она вошла в горницу Вышемилы и тут же натолкнулась на её взгляд, словно у собачонки побитой. Боярышня к ней навстречу подалась даже, приподнявшись на подоткнутых под спину подушках. Встрепенулась на своей лавке задремавшая, видно, Тана, села, потирая глаза.

— Ты отдыхай, — шепнула ей Елица.

И челядинка, похоже, и не сообразив толком, что к чему, послушно легла снова да тут же и засопела. Измаялась, видно, за ночь, только прикорнула. Вышемила руки навстречу Елице протянула, обняла, ткнувшись носом в плечо.

— Как это случилось? — Елица отстранилась и внимательно посмотрела лицо боярышни, всё в подсохших царапинах да припухших синяках, что ещё даже в цвет не вошли.

Вышемила поморщилась, словно зуб у неё разболелся. И видно: вспоминать не хочет, да только знать нужно всё. Иначе как сыскать тех, кто так жестоко с ней поступил? Немного поразмыслив, девушка вздохнула и снова взгляд подняла.

— Я с Леденом гуляла, — начала она шёпотом. — А после, как он ушёл, с девицами встретилась, чтобы ещё на берегу посидеть да на холме рассвет смотреть. Да они, оказывается, меня с княжичем видели. Осерчали больно, кричать начали, что я по пути Зимавы иду, под неприятеля ложусь. Да ещё и такого… Поссорились мы крепко. Я и пошла вдоль реки от них подальше. Разозлилась. Куда иду, не видела даже, — Вышемила замолчала и всхлипнула, явственно удерживая слёзы. — А там на них натолкнулась. Трое их было… Не знаю, чего в лесу рыскали… Вот и…