— Я… они издевались надо мной, — жаловалась я на своих родственников, — шутили так. Когда маленькая была… говорили, что самое вкусное в курице это офицерский кусочек. Это гузка…, куриная гузка, — и раскашлялась, потому что смеяться не получилось.

— И знаешь — что самое страшное? Мне до сих пор она нравится, но ножки все же больше, только без кожи. Сейчас не хочу ничего — только пить.

— Это нормально, — бубнил он мне в ухо, незаметно опять оказавшись рядом, и гладил по голове, как ребенка, — когда температура — аппетит всегда пропадает.

— Жор… это называется — жор… — тянуло меня на детские воспоминания, — ты не суетись так. Первый день я сплю, потом несколько дней кашляю, а потом все быстро проходит. Все будет хорошо…

— Будет, обязательно будет, — усыплял он меня своим тихим шепотом.

Температура еще поднялась к следующему вечеру, а потом было все, как я сказала — просто кашель и слабость, как и у всех во время болезни. В самом начале сквозь полудрему я видела Георгия урывками, мельком — как сидит рядом и смотрит в сторону окна или на меня, или внимательно и сосредоточено изучает инструкции к лекарствам… В первый день он ходил за мной до туалета — следил, чтобы не упала. Я не сердилась — бабушка делала так же, хотя падать я не собиралась. Спал он на папином месте.

На третий день, убедившись, что я выздоравливаю, он исчез на полдня, а потом отчитался:

— В две крайние комнаты заселились два немца, я показал им, как пройти к пляжу и еще пару мест, где можно спокойно посидеть и вкусно поесть. В экскурсиях они не заинтересованы, зверски устали и хотят исключительно пляжного отдыха. Все нормально.

— Наши немцы?

— В каком смысле? — не понял он.

— Немцы из России, бывшие наши? Они все говорят на русском, — объяснила я, с удовольствием вдыхая свежий уличный воздух — мы сидели на террасе, куда мне уже разрешалось выходить.

— Нет, немцы не наши — чужие немцы, — улыбался он опять, — но тут без проблем — я свободно владею немецким.

— Да? — позавидовала я, — а я — только английским и то… больше техническим.

— Изучал и английский, но моя основная специальность — фарси, три основных диалекта. Я закончил факультет переводчиков ВУМО. Должность в Федеральной службе мне предложили уже после него. И с Олегом я командировался, как переводчик. Те ребята, которых они брали, были с Ближнего Востока. Я участвовал в переговорах, потом должен был переводить на допросах.

— И остался потом без работы? Твои знания оказались не нужны? Ты же мог переводить и с ногой… хромым.

— Какое-то время так и делал. Но раньше моя работа была в постоянных командировках и поездках. Будни… часто они были… не очень. Я уже втянулся в это и продолжал бы — просто по инерции. А ситуация с Леной… она стала переломной. Кстати, работу у Дикеров мне посоветовал человек, с которым мы раньше работали очень плотно… вместе, — перевел он разговор с не очень приятной для себя, очевидно, темы. Мне уже было понятно это, я потихоньку училась понимать выражение его лица — по прищуру глаз, движению бровей, улыбке или ее отсутствию… И я подхватила разговор, раз ему больше не хотелось о прошлом:

— Ты не знаешь — что там у них, что именно задумал Сам- Сам?

— Он пока не говорит, но мне сказал, что ждет обратно. Я не знал, сколько придется задержаться в Израиле. Поэтому пришлось увольняться, не хотел нечаянно подвести его.

— Забыла спросить, — встрепенулась я, вспоминая свои опасения: — А как Саша? Его лечили, операция прошла успешно?

Георгий внимательно посмотрел на меня, потом нашел мою руку, привычно уже сжал пальцы в своих ладонях.

— Ему пока не нужна операция, следующая только через пару лет и поэтому… Ты должна знать, что марку помог продать Михаил — муж Ленки, через своего знакомого. С ними невозможно находиться рядом, — покачал он головой, улыбаясь: — Он не разговаривает с ней, а урчит… как котяра. А с Сашей… половину суммы, вырученной за «Маврикия» вложили в клинику, и доход с этого пойдет на отдельный счет — на будущее лечение Саши и других детей. К Новому году уже соберется какая-то сумма, Лена занимается этим — отслеживает, а Алла Николаевна — детский врач, добрейшая и умнейшая женщина, будет подбирать детей, нуждающихся в лечении. Мы зайдем к ней, если захочешь — познакомимся. Ты можешь не сомневаться — Лена не истратит зря ни единой копейки. Для нее это святое.

— Я поняла по тем первым документам… потому и отказалась от отчетов. Давай сходим вниз — в кафе? Я бы уже поела, — сменила я опять тему.

— Лучше я принесу. Ты уже легко дойдешь туда, но людям там может не понравиться твой кашель.

— Да… я не подумала.

Он встал, собираясь сходить за едой. А я вспомнила:

— У меня папина карточка. Там деньги… он сказал не экономить.

— Обижаешь…

Ужинали мы на террасе, только Георгий ел то, что купил, а я — вареную курицу с бульоном. На улице опять быстро темнело. И звезды… и запах вкусной еды, а потом только алых цветов и странно соленый по ощущениям морской бриз — до моря было не так и близко. Городские огни, постепенно зажигающиеся внизу — до самой воды. Я вспомнила…

— У меня есть гитара, ты знаешь? Она хорошо настроена.

— Да, я видел. Сыграть тебе… тихонько?

— Да… — задохнулась я от предвкушения и закашлялась.

— Попей… какао еще теплое… и таблетки после еды.

Он не пел в тот вечер, а я и не просила об этом. Его пение — это было для меня слишком личным, им не хотелось делиться даже с немцами, которые тоже сидели на этой же террасе, только поодаль. Двое мужчин средних лет — сильно уставших, как сказал Георгий. Они даже взяли отдельные двойные номера, чтобы полноценно отдыхать. И сейчас сидели, максимально расслабившись, только изредка тихо перебрасываясь короткими фразами.