Всё чаще замечаю помутнение в глазах. Алексей заменяет меня большую часть времени. Мысли путаются, стараюсь сохранять последовательность, но скоро и сам слягу на койку.

…

31 Июля:

Пациентка скончалась. Первый раз за мою практику мой пациент умирает. Всё в крови, будто её стошнило лёгкими. Москва выделила с десяток лабораторий и больниц под наш вопрос. Слухи пошли, что цэрэушники ради незаметности выше по реке спустили вирус, а может, бактерию, кто их разберёт. Всю территорию по течению поставили под карантин. Всех недавно выезжавших ловят. Мокрота всё хуже, остальным пациентам так же плохо, за нами ухаживает Алексей. Надеюсь, у коллег всё получится. К нам уже выслали вертолёт, скоро заберут. Предложил забрать наработки, но сказали, что ничего полезного не увидят, так как один такой уже обращался в больницу с теми же симптомами и анализами крови в Москве. Видимо, ещё раньше заразился. Так там карантина не было, врут, что ли? Одно радует, остальные постояльцы здоровы. Десять лет здесь проработал, интересно, что они сделают с этим местом? Спать хочу и по странному радостно стало сейчас».

Олю одолела тревога. А если Николай болел тем же? Он же кашлял кровью, терял ориентацию и у него болела голова. Но умер спокойно, крови повсюду не было. Да и девочки бы уже давно заразились, а ходят вполне себе здоровыми. Слишком много неясных совпадений. Она захлопнула медкнижку и отложила.

— Оля-я! Смотри! — послышалось с улицы.

— Чего там?

— А вот приди и увидишь!

Тоня стояла на углу около входа в подвал медпункта. Массивные железные створки, закрытые на амбарный замок и железную цепь, преграждали путь. Зловещий такой замок, чёрный и ржавый с одной стороны. Подвал находился в тени, потому снег тут ещё не весь растаял.

— Откроем? — спросила Тоня.

— Зачем? Мне вот туда как-то неохота лезть.

— Чего там страшного может быть? Первый раз в темноту лезем, что ли? Я теперь и стрелять умею.

— Стрелять умеет. В кого ты стрелять собралась, ещё и в подвале? Хочешь, чтобы уши лопнули? Или в меня попасть? Это медпункт, а там всякое может храниться, в том числе и то, чего нам трогать не следует. Я, пока не стемнело, пойду домики осмотрю.

— Ну, куда ты?

Дятел всё продолжал свою трещотку. Стучит и стучит, громко главное, прямо над головой. Они обычно делают себе капитальное жильё — дупло, в начале весны. Видимо, всё расписание попортилось с такими новыми порядками. Да и должен был он испугаться развлечений девочек, но не улетел, остался. Привыкли, судя по всему, немногочисленные представители животного мира, не обращали уже внимания на оставшихся людишек с пушками в руках и тараканами в голове. Всё долбит и долбит кору, успокоится, пройдёт минута, опять начнёт и так без остановки. Всё же что-то живёт, не только безучастные деревья и травы, которые даже города захватывать не сильно торопятся, но даже дятел.

Обычные лагерные домики, в каждом кроватей на четырёх человек, ванна и шкаф-гардероб. Отдых для всей семьи. Такие компактные турбазы точно были не для простых рабочих, а для тех, кто побогаче и поважнее, а может и наоборот. Для подавляющего большинства были пансионаты и заведения размерами побольше. Окончательно развеяли домыслы дорогое вино, что в шкафчиках тёмных хранится, и тумбочки, узоры на которых потребовали отнюдь не малого количества нервов какого-нибудь столяра. Не просто же так некоторые ровнее? В любом случае власти странно нерасторопными оказались в отношении появившейся болезни.

Трещотка дятла начинала напоминать автоматную очередь.

Оля вытащила одну бутылку вина. Всё в пыли, хоть пиши на ней. Сладкое. Красное. Из Крыма. Этикетка держалась как припаянная, и не поддеть. Лёгонький удар по стеклу, а звон чистый и яркий. Не хрусталь, ясное дело, а мелодичный. Пробка с громким хлопком улетела прямиком в потолок, отчего девчонки сильно испугались, только Кишка продолжал вальяжно расхаживать, будто и не случилось ничего. Оля поднесла горлышко к носу и вдохнула.

Вроде не испортилось.

С этой мыслью она наклонила стеклотару и вино тонким ручейком стекло ей на кончик языка. Она немного причмокнула и тут же стала отплёвываться.

— Тьфу! Горькое.

— Дай тоже попробую.

— Нельзя тебе, маленькая ещё.

— А ты чего тогда пьёшь?

— Просто вкус узнать.

— Тебе можно, значит, а мне нельзя?

— Да.

— И ладно, — Тоня усмехнулась, открыла другой шкаф, где было и стухшее пиво и водка и коньяк и много чего ещё.

— Закрой.

— Чего такого? Будто нас накажет кто-то.

— Ты пионеркой была?

— Ну, была…

— Вот и не пей всякую дрянь, — Оля подобрала пробку, сунула её в горлышко и убрала всё на место.

— Ой, и почему это тогда эту дрянь все пили? — сказала Тоня саркастически.

— Ну, людям часто тяжело приходилось, или скучно, или места в жизни не нашли, вот и топили горе в алкоголе.

— А чего скучно-то? Книги были, кружки разные, хоть дома сиди гантели тягай. Работа есть.

— Не всё так просто. Порой же становишься заложником ситуации, и всё. Или жизнь как по привычке, ты таких разве не видела ни разу? Вот они обычно и становятся алкоголиками.

— Не обращала внимания, все обычно выпивали и просто веселее становились.

— Спирт — это яд, что действует от количества по-разному. Если чуть-чуть, то можно веселее стать, а тот, кто себе помочь не может или не хочет, начинает себя медленно убивать, выпивая больше и больше. Вроде и работа есть и дети, а уже и не жизнь, а существование. И помогать смысла мало, потому что человеку жизнь не сделаешь, его только подтолкнуть к изменениям можно.

— А нам чего плохого с этого? Ради интереса попробовать не хочешь?