Повесть о Роскошной и Манящей Равнине

Аннотация

Издание продолжает знакомить читателей с литературным наследием Уильяма Морриса. Великий писатель черпал вдохновение в истории Британии и старинном европейском эпосе. «Повесть о Роскошной и Манящей Равнине» и «Лес за Пределами Мира» – блестящие стилизации, напоминающие классические британские и германские саги и лучшие образцы средневекового романа. В то же время уникальные тексты Морриса принято считать первыми крупными сочинениями в жанре фэнтези.

Произведения впервые публикуются в блестящем переводе Юрия Соколова.

Уильям Моррис: избранник среди избранников Уильям Моррис (1834–1896) прожил богатую событиями жизнь, позволившую ему предстать в самых разных ролях. Он хорошо чувствовал себя и в роли участника движения – «Братства Прерафаэлитов», и в роли создателя нового движения (и способа производства) – «Искусства и ремесла». Уильям Моррис и вождь прерафаэлитов Данте Габриэль Россетти вместе издавали «Оксфордско-Кембриджский журнал», целью которого было возродить готический стиль как главный стиль новой эпохи. Под готическим понимался стиль легенд, та детализация, играющая с вниманием читателя, которую они противопоставляли позднейшему ренессансному («рафаэлитскому») стилю как бы поверхностной беллетристики – когда можно узнать сюжет на картине или фреске и пойти дальше. Можно сопоставить переход от неоклассицизма к прерафаэлитской неоготике с нынешним переходом от кинематографических блокбастеров к сериальным платформам – в блокбастере мы заранее предвидим, какие будут повороты сюжета и спецэффекты, тогда как в сериале приходится следить за нюансами характеров и разными деталями разговоров и жестов, чтобы понять закономерности сюжета, да и то до конца мы не узнаем прежде времени, чем дело закончится. И действительно, вместе с главным своим единомышленником Эдвардом Берн-Джонсом Моррис создал серийные гобелены, например, по сюжету поиска Святого Грааля или по сказке о Спящей Красавице – в отличие от старинных гобеленов, просто представлявших героев, на этих полотнах были изображены окна и комнаты, сложно организованные помещения. Тем самым появилась возможность подглядывать за героями, следить за ними как мы смотрим происходящее на экране. В 1861 году Моррис создал собственную мануфактуру по производству предметов декоративно-прикладного искусства, куда привлек и многих прерафаэлитов, начиная со своего коллеги Берн-Джонса. На этом предприятии, организованном как нечто среднее между средневековым цехом и современным кооперативом, все должны были придумывать неожиданные решения, овладевать новыми технологиями и «конструировать» форму и изображение, как инженер конструирует механизмы. Опыт оказался удачным: можно было трудиться только часть дня, остальное время занимаясь интеллектуальным и эстетическим саморазвитием, и при этом получать большую часть от продажи себе и жить вполне обеспеченно. Сходные цеха, сулившие обеспеченную жизнь и настоящее образование, стали появляться и в России: сельскохозяйственная школа княгини Тенишевой в Талашкине, религиозные трудовые братства в православии (Николай Неплюев) и протестантизме (Иван Проханов и его город Евангельск), ткацкие предприятия от Павлова Посада и Богородска до Иванова, мастерские Мстеры, Палеха и Холуя и многие другие примеры. Вспомним, как Борис Пастернак осознал себя поэтом на уральских химических заводах Саввы Морозова, где царил сходный дух братства и местного просвещения, или как Сергей Третьяков создавал свою версию творческих колхозов во время коллективизации, или как Анна Ахматова по-церковному поминала всех ушедших братьев и сестер по перу. Возможно, следует создать отдельную науку, изучающую трудовые братства и их значение для поэзии, пока что только отметим, что трудовое братство всегда масштабно в высшем смысле: оно всегда рифмует добросовестную прямоту со вдруг нагрянувшим вдохновением, создавшим целую гражданскую жизнь на пустом месте – и поэтому нет лучшего вдохновения для поэта-модерниста, чем общение с подобным братством. Моррис, создававший паттерны для своих тканей по множеству образцов самых разных культур, от фресок Помпеи и мозаик Равенны до псевдокитайских обоев галантной эпохи, понял главный принцип средневекового искусства, отличающий его от классического. Это не гармоничное равновесие, а постоянный рост кривой, которая вытягивается, и тем сильнее может изогнуться; которая начинает идти наискосок именно для того, чтобы за ней пошел наш взгляд и потом наткнулся на самую важную деталь. Так и строились его паттерны – гибкая линия, но не как симметричная буква S в неоклассической эстетике Уильяма Хогарта, а как упругий стебель растения, способный поддерживать тяжелый цветок; как завиток, в котором нет симметрии, зато все направлено в органический рост. Аналогия с фильмом и сериалом снова к месту. В классическом искусстве, как и в фильме, благодаря определенной симметрии событий мы понимаем, к чему идет дело, есть некоторая магистраль, а в «обновленном» средневековом мы оказываемся как в сериале, который требует умения смотреть на вещи под углом, – только тогда среди множества фактов мы вычленим настоящие события. Во многом вдохновил на ткачество Морриса его учитель, оксфордский архитектор Джордж Эдмунд Стрит, который в 1848 году выпустил в соавторстве книгу о церковных тканях, и реконструировал «Опус англиканум», исконно английский способ создания гобеленов. Стрит был деятелем англиканского «оксфордского» движения, которое хотело вернуть церковь, к тому времени уступившую буржуазному духу, к честной догматике Средневековья, и создавал свой идеальный образ церковного искусства – и его наработки сегодня считаются оригинальным дизайном, позволившим по-новому почувствовать пространство. Стрит считал, что средневековое искусство было более цельным, чем современное, оно требовало глядеть на вещи со стороны, взглядом Бога, ангела или хотя бы грешника, и это-то спасало людей от потребительского отношения к вещам; изощренные рифмы орнаментов, переклички дивных узоров и сюжетов легенд способствовали утверждению этого косого взгляда. Моррис развивал идеи Стрита и Берна-Джонса: он говорил, что нужно возродить Средневековье – такое, которое не окажется уделом отдельных богословов-энтузиастов, но станет основанием нового гражданского согласия в Англии, – когда люди научатся смотреть со стороны на свои мнения. Впереди предстоят уже не бессмысленные бои разных партий, считал великий мастер, а совместная работа по совершенствованию самих понятий истины и справедливости. Наравне с возрождением искусства ткачества и организованной защитой древних зданий, Моррис восстанавливал древнейшее состояние искусства книгопечатания, создав фирму «Келмскотт пресс». Он употреблял ручной пресс, иногда заменял бумагу пергаментом и от руки раскрашивал миниатюры. В книгах того времени было слишком много необязательных виньеток, тогда как Моррис требовал, чтобы миниатюры и заставки появлялись только в том случае, если они не могли не появиться. Благодаря Моррису и его таланту «дизайнера» (рисовальщика) на Западе научились ценить китайские и японские рисунки, а потом и японские графические романы. То, что казалось экзотическим стилем, теперь стало считаться необходимой частью выучки художника – не все же учиться рисовать тени от гипсовых голов. Еще в 1858 г. Моррис издал сборник стихов по мотивам сказаний о короле Артуре. Джейн Берден, вскоре ставшую его женой и прожившую вместе с ним до смерти, он воспевал как королеву Гвиневру, супругу Артура. Джейн, любимая модель Россетти, происходила из простой семьи, но благодаря особым навыкам, пластике тела, хорошей артикуляции, позволявшей быстро выучивать языки, умению декламировать стихи и вживаться в их персонажей, она стала едва ли не самой выдающейся женщиной эпохи. Бесспорно, это был не просто маскарад, а определенная программа культурного воспитания. Моррис считал, что привычная аристократическая норма с детства заставлять много учить наизусть, чтобы потом применять это во взрослом возрасте, не подходит современному человеку: за искалеченным трудолюбием детством следует расслабленная юная и зрелая жизнь, когда человек не знает, куда себя деть. Нам по родной литературе известен образ «лишнего человека», который не может служить в убогой бюрократической системе, но в то же время ведет себя нелепо и в творчестве, и в любви. Поэтому Моррис полагал, что в детстве лучше узнать счастье свободных игр и ассоциаций, тогда как потом, подростком и юношей уже с ответственностью ремесленника освоить и языки, и науки, и умение слагать стихи и писать рассказы. Педагогическая программа Морриса не прошла даром – разного рода фанатские повести (фанфики), которые сочиняют подростки – не что иное, как опыты исследования общества, поиск ответа на вопрос: возможна ли в нем справедливость? То, что фанфики обычно наивны, не отменяет их значения – политические воззрения взрослых людей бывают наивны в не меньшей степени. В этом томе мы прочтем два произведения Морриса. «Повесть о Роскошной и Манящей Равнине» (1891) – это синтез эпической саги и пиратского приключенческого романа. Сама идея утопической страны, которую можно достичь только после испытаний на море, – довольно древняя, она восходит к «Правдивой истории» Лукиана Самосатского. Для этого античного автора жизнь – во многом игрушка судьбы, ничего постоянного нет, и чтобы найти какой-то идеальный образ, мы должны усилить риски, создать как бы генератор авантюр, оставляющий задел для созерцания – созерцания чего-то, что мы не можем постичь и понять, почему это существует или не существует. Лукиан был ритором, а ритор в своей речи постоянно увеличивает ставку, выдвигает аргумент за аргументом, но никогда не может сказать, почему вдруг речь так чудесно подействовала на публику. Особенность Морриса в том, что он облекает авантюру в образ средневекового сказания, где существуют не только устные выступления, но и тексты. Повесть рассказывает о средневековом человеке, для которого тексты не менее значимы, чем реальные события, которые мы назвали бы историческими. Если такой человек что-то видит своими глазами, но при этом читает какой-то текст, объясняющий мироздание, то он будет проверять увиденное текстом, а не наоборот. Таков и герой повести – свои сны, разговоры с чужестранцами, впечатления от новых земель он прочитывает как тексты и извлекает из них смысл, позволяющий дальше действовать в окружающем мире. При этом, как и положено в средневековых видениях, герой не умолкает. Оказавшись на блаженной земле, он не ходит, изумленный увиденным, а задает вполне разумные вопросы: почему и как здесь все устроено? Здесь, конечно, воспроизведено поведение Данте в Раю: «Комедия», как мы знаем, была любимой книгой всех прерафаэлитов. Моррис выпустил это произведение в «Келмскотт пресс», разработав весь дизайн от начала и до конца и стилизовав ее под книги XV–XVI веков. Точно так же был издан с собственными гравюрами Морриса «Лес за Пределами Мира» (1894). Иногда эту книгу называют первым произведением в жанре фэнтези, и действительно, все соответствующие мотивы в ней уже есть. Сюжет опять же продолжает античные любовно-приключенческие повести со всеми их общими местами, восходящими к обрядам инициации: разлученная семья, буря, плен, и свадьба как воцарение. Последний сюжетный поворот воспроизводит древнейшее отождествление брака и венчания на царство, когда любые молодожены – царь и царица. Но Моррис поместил в этот мир деталь, которую мы привыкли считать средневековой – заколдованный замок, в котором колдунья держит мудрую девушку. В этой сюжетной подробности, вероятно, есть отзвук главного мифа позднеантичных гностиков о Софии, премудрости Божией, которая находится в плену у злой материи; впоследствии в разных сказках София будет называться Рапунцелью или Василисой Премудрой. Но для Морриса было важно не создать собрание гностических и средневековых легенд – он желал научить нас наблюдать освобождение Софии из плена не менее внимательно, чем мы смотрим на свою жизнь. Поучительность повести Морриса – в ее неожиданном глубоко личном характере; как только она становится нашим личным достоянием, книгой на столике у кровати – мы по-настоящему прочли Морриса. Александр Марков, профессор РГГУ От переводчика Два романа Вильяма Морриса, помещенные в этой книге, являются как бы литературным вариантом гобеленов на темы любимого автором Средневековья. «Повесть о Роскошной и Манящей Равнине» рассказывает нам о походах викингов, и в то же время – о любви, о поисках утраченной избранницы; вечный сюжет, не правда ли? Это также произведение о взыскании подлинного рая. Равнина здесь оказывается раем земным, ложным по сравнению с истинным раем, и само прилагательное «glittering», использованное автором в наименовании этой земли, предполагает значение лжи и обмана, ложного блеска. «Лес за Пределами Мира» – это позднее Средневековье: Лондон высится на водах, и купцы ездят по всему свету, на краю которого возможны всякие чудеса… Но только там можно найти свою любовь… Этот гобелен напоминает нам сказки «Тысяча и одной ночи». Стилистика текстов Морриса сродни пышному узорочью его орнаментов, его проза пестра и расшита золотыми и серебряными нитями, украшена самоцветами. В английской литературе XIX – начала XX века еще продолжалась старинная традиция написания некоторых существительных и прилагательных с прописной буквы. В переводах текстов великого писателя решено было частично сохранить этот колорит: с прописных букв, помимо имен, прозвищ и топонимов, пишутся названия некоторых титулов, сакральных мест и предметов, а также существительные в роли определений. Эффект, который мы получаем, позволяет смотреть на главных героев как на аллегорические фигуры, согласно одной из важных особенностей средневековой литературы. Юрий Соколов Повесть о Роскошной и Манящей Равнине, именуемой также Землей живых и уделом бессмертных Глава I. О тех троих, что явились в Дом Ворона Рассказывают, жил некогда один юноша из свободного рода, которого звали Холблит; красивый, сильный, бывал он в битвах и в старинные времена обитал в Доме Ворона. Сей молодой человек любил необычайно прекрасную деву, звавшуюся Полоняночкой из Дома Розы, откуда по праву подобало Сынам Ворона брать себе жен. Она любила его не меньше, и никто в роду не оспаривал их любви, посему в ночь на Иванов день и надлежало им вступить в брак. И вот однажды ранней весной, когда дни еще коротки, а ночи долги, Холблит сидел перед порогом дома, остругивая кленовое древко для копья, и тут до слуха его донесся приближающийся топот копыт. Оторвавшись от работы, он увидел людей, подъезжавших к валу, и когда внутренние ворота пропустили гостей, заметив, что кроме него дома более нет мужчин, Холблит поднялся навстречу гостям, которых было трое. Хоть и сидели прибывшие на самых лучших конях и были великолепно вооружены, крохотный отряд оказался не из тех, что могут испугать мужчину, ибо двое из всадников одряхлели, а третий почернел от печали и имел вид унылый; все говорило, что преодолели они долгий путь и по пути спешили, ибо шпоры их увлажняла кровь, а бока коней – пена. Любезно поприветствовав их, Холблит сказал: – Вижу, путь утомил вас, и если он еще не окончен, прошу, сойдите коней и вступите в дом, утолите голод и жажду, а ваши кони получат зерно и сено. Коль вам суждено скакать дальше, передохните перед дорогой; если позволит время, заночуйте и поутру продолжите путь, а до тех пор – все к вашим услугам. Высоким, пронзительным голосом ответил древний из старцев: – Молодец, мы благодарим тебя, но как кончаются дни весеннего половодья, так иссякают и часы наших жизней, посему не можем оставаться здесь, доколе истинно не услышим от тебя, что именно здесь находится край Роскошной и Манящей Равнины. Если это так, не медля, веди нас к своему владыке, и он, быть может, даст нам успокоение. Умолк он, и рек тогда старец, не столь удрученный годами: – Прими благодарение наше, но нам ищем мы нечто большее, нежели еда и питье, а именно – Землю Живых Людей! И… О! Как подгоняет нас время! После него заговорил унылый и печальный кметь [1] : – Мы ищем край, где дни многочисленны, где их столько, что разучившийся смеяться, вновь обретет веселье и позабудет о полном печали былом. Тут все трое вместе вскричали: – Это ли нужный нам край? Он ли? 1 Крестьянин, землепашец, воин. – Здесь и далее примеч. переводчика. Но Холблит удивился, рассмеялся и ответил им: – Странники, поглядите на равнину, что раскинулась между горами и морем, на эти луга, где сияют весенние лилии; тем не менее мы зовем ее не Равниной Блаженных, а просто Прибрежной. Здесь мужи умирают, когда приходит их час, и не слышал я, чтобы долгота дней жизни позволяла забыть о печали… пусть я молод и пока избавлен от ярма тоски, но все-таки знаю, что дней наших хватает, дабы совершать знающие смерти деяния. Что же касается моего владыки, я не знаю такого слова, ибо мы, Сыны Ворона, между собой живем, как подобает братьям, разделяя свою жизнь с женами, вступившими с нами в брак, матерями, что родили нас, и сестрами, которые нам служат. И еще раз прошу вас спешиться, есть, пить у нас и возвеселиться, а потом отправиться дальше, дабы найти желанную вам землю. Всадники, не слушая его, возопили: – Значит, это не тот край! Не тот! Ничего более не добавив, они развернули коней к внутренним воротам, а потом повернули на уходившую в горы дорогу. Холблит с удивлением провожал их взором, пока не стих топот коней, и только потом вернулся к прерванной работе: было то почти в два часа пополудни. Глава II. Злые вести приходят на Прибрежье Только не успел он как следует взяться за дело, вновь раздался топот копыт, и на сей раз Холблит не стал поднимать взгляд от работы, а только сказал себе: – Это всего лишь парни гонят упряжки с угодий, а торопиться и погонять их заставляет юное счастье и тщеславие молодости. Но звук приближался, и, глянув вверх, он увидел над дерном вала трепет белых одежд и молвил: – Нет, это девы возвращаются с берега моря, собрав выброшенное волнами. Посему он лишь усерднее взялся за работу и, усмехнувшись в своем одиночестве, рек: – Полоняночка с ними, и я более не оторвусь от дела, пока девы не въедут во двор, и, приехав с ними, она не соскочит со своей лошади и не обнимет меня; весело будет ей поддразнить меня острым словом, ласковым голосом и преданным сердцем, а я пожелаю ее и поцелую, и счастьем покажутся нам обоим грядущие дни. Ну, а дочери родичей наших будут глядеть на нас с добрым сочувствием. Тут въехали девы во двор, но не было слышно смеха или веселья между ними; не таков был их обычай, и сердце Холблита упало, словно бы вместо девичьего смеха ветер вдруг донес до него стенания старцев: – Это ли нужный нам край? Он ли? Тут он поспешил поднять взор и увидел подъезжающих девиц – десяти из Дома Ворона и троих из Дома Розы; бледны были их лица от скорби, и платья были разодраны, и не было радости между ними. Холблит стоял в растерянности, и одна из дев – дочь его собственной матери – соскочила с коня и бросилась мимо в чертог, не глядя на него, словно не смея, а другая быстро отъехала к конюшне. Но все остальные, спешившись, отступили его кружком и какое-то время молчали, а он в безмолвии озирался, не выпуская из руки струг. Наконец Холблит молвил, любезно и ласково: – Сестры, скажите мне, какое зло с нами случилось, даже если нас поразила смерть близкой подруги, событие непоправимое. Ответила Брайтлинг, красавица из Дома Розы: – Холблит, не о смерти приходится нам говорить, но о разлуке, которую можно все же исправить. На прибрежном песке возле Хранилища Кораблей Ворона, у самых катков, мы собирали выброшенное морем и играли, а потом заметили возле берега круглый корабль с обвисшим парусом, трепещущим возле мачты. Мы решили, что это ладья Рыбоедов, и потому, не думая об опасности, все бегали и веселились среди невысоких волн, разбивавшихся о песок, едва покрывая наши ступни. Тогда от борта круглого корабля отплыла лодка и направилась к берегу, но мы все еще ничего не боялись, только отошли от воды и спустили подолы. Но лодка правила прямо к нам, и мы увидели в ней двенадцать вооруженных мужей – рослых, суровых, в черных одеждах. Тут мы воистину испугались и бросились бежать по берегу, но было уже слишком поздно, потому что вода наполовину отошла, повинуясь отливу, и долог сделался путь до кустов тамариска, среди которых остались привязанными наши кони. Тем не менее мы побежали и уже выскочили на галечник, когда они настигли нас и, похватав, бросили на жесткие камни. Потом нас заставили усесться рядком на галечном гребне, а мы трепетали от страха – не перед смертью, перед осквернением, ибо злодейским было обличье мужей. Тут один из них молвил: – Девы, кто среди вас Полоняночка из Дома Розы? Мы молчали, ибо никто не хотел выдавать ее. Но злой человек молвил снова: – Выбирайте, одну или всех вас увезет за воды черный корабль! Но все мы молчали, и наконец встала твоя возлюбленная, о Холблит, и сказала: – Пусть будет одна, а не все, ибо я – Полоняночка. – Чем же подтвердишь свое слово? – отвечал злобный кметь. Гордо глянув на него, она молвила: – Тем, что я говорю его. – И ты поклянешься? – спросил он. – Да, – продолжила она, – клянусь знаком Дома, в который следует войти мне женою, крыльями птицы, реющей над полем брани. – Довольно, – ответил муж, – ступай вместе с нами, а вы, девы, оставайтесь здесь и не шевелитесь, пока мы не поднимемся на корабль, дабы не встретиться со стрелой. На нашем судне луки напряжены, и посланные ими стрелы долетят досюда. Так Полоняночка отправилась вместе с ними, не проронив слезинки, мы же рыдали. Наконец лодка пристала к борту корабля, и злые мужи переправили Полоняночку через планшир. И мы услыхали голоса мореходов, подымавших якорь, поворачивая к дому; взмахнули весла, и ладья направилась по волнам. Тогда один из этих злодеев напряг лук и метнул стрелу, немного не долетевшую до нас, а за ней над песком раскатился их смех. Дрожа, мы поползли вверх по откосу, а потом поднялись на ноги, бросились к лошадям, чтобы поскорее добраться, сюда, но твое горе разрывает наши сердца. Тут собственная сестра Холблита, выйдя из чертога, направилась к нему, и в руках ее было оружие: меч и щит брата, шлем его и хоберк [2] . Сам же он, не говоря ни слова вернулся к работе, насадил наконечник на новое кленовое древко, взял молоток, вогнал гвоздь и, положив оружие на оказавшийся поблизости округлый голыш, загнул его с другой стороны. Тут, оглядевшись, он увидел, что другая дева уже подвела ему вороного боевого коня, взнузданного и заседланного. Надев броню, привязав к поясу меч, он вспрыгнул в седло, взял в руку новое копье и дернул за узду. Только ни одна дева не сказала ему даже слова, и никто не спросил Холблита о том, куда он держит путь, ибо страшным было его лицо, на котором отражалась печаль сердца. Выехав из ворот, он сразу повернул к морю; недолго мелькал над валом блестящий наконечник копья, застучали копыта, и Холблит оставил дом. 2 Короткая кольчуга. Глава III. Воины Ворона рыщут по волнам Тогда женщины задумались, обменялись парой слов, а потом разделились, направившись в разные стороны, чтобы собрать воинов Ворона, бывших в ближних полях или на дороге к дому, дабы они могли последовать за Холблитом на морской берег и помочь ему; вскоре начали женщины возвращаться – по одиночке, парами и тройками – в компании полных гнева молодых мужей. Когда во дворе собралось чуть более дюжины воинов – при конях и оружии, – они направились к морю, чтобы спустить по каткам на воду длинный корабль Воронов, настичь морских разбойников и вернуть назад Полоняночку, дабы все скорби немедля окончились, а в Дома Ворона и Розы вернулось счастье. С ними были и трое парней, видавших пятнадцать зим, – чтобы пригнать лошадей назад, когда мужи оседлают Коня Соленых Вод. Так они отправились, а девы стояли во внутренних воротах, пока воины не исчезли за песчаными холмами, а потом со скорбью вернулись в дом и принялись негромко беседовать о собственном горе. И часто приходилось им повторять заново свою повесть тем, кто возвращался из леса и с поля. Однако, когда молодые люди спустились к воде, они обнаружили там Холблитова вороного, бродившего между кустов тамариска над берегом; обозрев оттуда пески, они не увидали там Холблита, ни какого-нибудь иного мужа. Посмотрев же на море, не обрели посреди соленых просторов ни паруса, ни ладьи. Тогда они спустились на прибрежный песок, и отряд разделился: половина его направилась в одну сторону, половина в другую, – между дюнами и прибоем, ибо прилив уже приближал воды, – и ехали так, пока мысы с востока и запада, словно рога охватывавшие бухту, не преградили им путь. Отряды вновь сошлись у катков, когда солнце садилось и до заката оставался один час. Руки мужей легли на корабль, звавшийся «Чайкой», и они спустили его по каткам на волны… попрыгав в ладью, воины Ворона подняли парус, приладили весла и направились в море. Легкий ветерок с предгорий подгонял их. Так они бороздили морскую равнину, как пустельга – воздушный простор над заливными лугами, пока не легла ночь на воды; и была она облачной, хотя иногда сквозь тучи проглядывала скиталица луна. Но на соленых просторах не появилось ничего – ни паруса, ни корабля, только плескали волны да парили морские птицы. Посему они пустили ладью по волнам за рожками бухты и стали дожидаться рассвета. А когда настало утро, вновь отправились в путь, обыскивать море… Заплыв во Внешние Шхеры, Сыны Ворона со всем тщанием обыскали их, а после вышли в открытое море и бороздили его из стороны в сторону. Так поступали они восемь дней, но не увидели ни паруса, ни корабля, если не считать трех челнов Рыбоедов возле скалы, именуемой Мяукающий Камень. Тогда они вернулись в Бухту Ворона и опустили киль на катки, с печалью направившись к себе домой, в Дом Ворона, ибо на сей раз ничего более не могли сделать для своего отважного родича и его прекрасной суженой. И были они в великой печали, потому что обоих пропавших любили все родичи. Однако, поскольку сделать что-либо уже было нельзя, воины Ворона пребывали в мире, ожидая перемен, которые всегда может принести время. Глава IV. Холблит выходит в море Теперь следует поведать о Холблите, о том, как в ярости он спустился к морю и остановился, озираясь на береговом откосе; и вот видит он, что впереди него в Хранилище Кораблей, на катках лежат три длинных корабля: «Чайка», «Скопа» и «Орлан». Тяжелыми и огромными казались покоящиеся на берегу ладьи; черные борта лизали мартовские волны, золотые головы драконов с вожделением глядели в море. Но первым делом он оглядел море; только когда взгляд его опустился от места, где сходятся волны и воздух, Холблит позволил себе обратить взор свой к Хранилищу Кораблей, и чуть к западу от него обнаружился ял, колыхавшийся на волнах невысокого прилива. На лодке была мачта, и распущенный черный парус плескал возле нее. В яле сидел муж в черных одеждах, и солнце золотило шлем на его голове. Тут Холблит соскочил с коня и, взяв на плечо копье, отправился вниз по пескам. Приблизившись к человеку в лодке, он выставил вперед оружие, тряхнул им и вскричал: – Реки, друг ты или враг мне? Тот ответил: – Ладный молодец, в голосе твоем вместе с гневом я слышу горе. Не бросай копье, пока не выслушаешь меня, быть может, я сумею чем-нибудь облегчить его. – Что можешь ты сделать? – отвечал Холблит. – Разве ты не морской разбойник, похититель мирных людей? Муж расхохотался. – Да, – молвил он, – мое дело красть и увозить дочерей мирных людей, чтобы после мы могли получить за них выкуп. Отправишься ли ты вместе со мной за море? В гневе сказал Холблит: – Нет, лучше выходи на берег! С виду ты рослый муж и умеешь владеть оружием. Выходи и бейся со мной, и тот из нас, кто будет побежден – если останется он в живых, – год будет служить другому, и тогда ты сам заплатишь за меня выкуп. Вновь расхохотался сидевший в лодке муж, да так презрительно, что рассердил этим Холблита превыше меры; встав на ноги в лодке, он все хохотал, сотрясая суденышко. Громадный он был, длиннорукий и большеголовый, длинные волосы хвостом рыжего коня выбивались из-под шлема, серые глаза светились, широкие губы кривились. Наконец, насмеявшись вдоволь, сказал сей муж: – О Сын Ворона, такая игра была бы для тебя слишком простой, хотя я не против – неплохо развлечься, когда знаешь, что победишь. Но вот что, если я убью тебя или просто заставлю сдаться, все будет ясно и так; ну, а если каким-нибудь случайным ударом тебе удастся сразить меня, ты потеряешь единственного помощника в твоей беде. Короче говоря, я приглашаю тебя на борт, если хочешь услышать хотя бы слово о собственной суженой. Это, скажу тебе, не помешает нам сразиться попозже – если ты не оставишь такого намерения, – ибо вскоре мы высадимся в стране, где нам обоим хватит места, чтобы стать с мечом друг против друга. Кроме того, если тебе угодно сразиться в лодчонке, раскачивающейся на волнах, в этом можно усмотреть особое мужество, хотя я не замечаю его. Тут жаркая ярость чуть поубавилась в сердце Холблита, не хотел он терять и возможность вновь услыхать о своей возлюбленной, а поэтому сказал: – Высокий, я войду в твою лодку. Но если ты замыслил обман, знай, что Сыны Ворона дорого отдают свои жизни. – Хорошо, – ответил рослый муж. – Слышал я, что сказители вашего племени знают множество слов, и считают, что им есть что рассказать… Подымайся на борт и не медли. Тут Холблит вступил в прибой, легко перескочил через борт яла и сел. Повернув на глубину, рослый вернул парус на место, но ветерок едва задувал. Тогда Холблит молвил: – Не позволишь ли ты мне грести, ибо я не знаю, куда править? Рыжий кметь ответил: – Возможно, тебе надо спешить, но мне некуда торопиться, так что делай как хочешь. И Холблит взялся за весла со всею силой, чужак правил, и они легко и быстро скользили по морю – по едва заметным волнам. Глава V. На Острове Искупления Солнце опускалось и наконец село; звезды и луна посветили недолго, и их затянули тучи. Холблит все греб и не желал отдыхать, хоть и ощущал усталость, а высокий правил, пребывая в покое. Но когда ночь состарилась и рассвет был уже недалек, чужак проговорил: – Юнец из племени Ворона, теперь тебе пора спать, а я буду грести. Холблит чрезвычайно устал; поэтому, передав весла чужаку, улегся на корме и заснул. И ему приснилось, что он лежит в Доме Ворона, и к нему пришли сестры со словами: – Восстань же, о Холблит! Неужели ты будешь лежебокой в день собственной свадьбы? Пойдем же с нами в Дом Розы, чтобы мы могли увести с собой Полоняночку. Потом – во сне – они ушли, а он встал и оделся, но когда пришла пора выходить из чертога, оказалось, что за дверями светит не солнце, а луна, и, спящий, он решил, что уснул; ему нужно было выйти, а он все не мог отыскать дверь и поэтому сказал, что выйдет через окно; стена оказалась высокой и сплошной – совсем не такой, как в Доме Ворона, где с одной стороны шел рядок невысоких окошек. Однако ему приснилось, что он впал в такое смятение, что даже заплакал от жалости к себе и вернулся в постель, чтобы лечь, но, увы, не стало постели и чертога – вокруг расстилалась только озаренная луной дикая и просторная пустошь. А он все еще плакал во сне, и мужество, похоже, совершенно оставило его, и тогда вдруг прозвучал голос: – Это ли нужный нам край? Он ли? Тут он проснулся и, протерев глаза, увидел за веслами рослого спутника, и черный парус, плескавший у мачты, ибо ветер утих. День уже наступил, но лодку окружал густой туман, который не могло бы рассеять и солнце. Когда Холблит глянул на рыжего мужа, тот с улыбкой кивнул ему и сказал: – А теперь твой черед есть, а потом грести. Только скажи мне, что вижу я на твоих щеках? Чуть покраснев, Холблит ответил: – Ночная роса легла на мои щеки. Рек тогда морской бродяга: – Нет для тебя стыда, юнец, в том, что, вспомнив во сне возлюбленную, ты заплакал, ибо тоскуешь по ней. Ну, а сейчас встряхнись, потому что уже много позже, чем ты полагаешь. Тут рослый спутник поднял весла и отправился в заднюю часть лодки и извлек из сундучка мясо и питье; вместе они ели и пили, и Холблит чуть приободрился, а потом взялся за весла. Потом рыжеволосый рослый муж встал, глянул через левое плечо и молвил: – Скоро задует ветер и разгонит туман. Он уставился в самую середину паруса и принялся насвистывать мелодию – такие дудят волынщики на Святках, чтобы плясали мужи и девы, – и сверкнули глаза его и заблистали, и еще огромнее сделался он. Тогда Холблит ощутил щекою движение воздуха, и туман поредел, и ветер начал наполнять парус, натягивая полотно. Наконец поднялся туман от лика моря, радостно зарябившего под ярким солнцем. Окрепший ветер невесть куда унес мглистую стену, лишь несколько облачков торопились по небу. Парус напрягся, лодка накренилась, и забелели буруны у носа… ладья понеслась по глади вод. Тут расхохотался рыжеволосый и молвил так: – Ну, сверчок с сухой ветки, теперь ветер таков, что рукам твоим с веслами не угнаться за ним; посему убирай весла и повернись, дабы видеть, куда мы держим путь. Тогда Холблит повернулся на банке, поглядел вперед, и… О! Перед ним высились утесы, скалы и горы новой земли; синевой горели они под лучами яркого солнца, застывшего над головой. Он ничего не сказал, только сидел, удивляясь и размышляя, какой это край, но рослый продолжил: – О губитель воинов, скажи, разве это не сами воды взмыли к небу, окрасив скалы и камни своей чудной синевой? Но нет, это лишь потому, что горы и утесы еще далеки, как только мы приблизимся к ним, ты увидишь истинный цвет, угольно-черный. Земля эта – остров, и имя ему – Остров Искупления. На нем ты увидишь рынок, где, быть может, сумеешь выторговать свою возлюбленную. Только не уводи ее за руку, не касайся руки, когда расплатишься с торговцем девушками, откупившись от него птицею битвы, рассчитавшись краем соскучившегося клинка. В голосе рослого прозвучала насмешка, и клинок Холблита шевельнулся в ножнах, однако, сдержав гнев, он молвил: – Рослый муж, чем дольше гляжу я, тем меньше кажется мне, что мы должны высадиться на том берегу, ибо я не вижу ничего, кроме крутого утеса, за которым поднимаются великие горы. – Тебя ждет новое чудо, – ответил чужеземец, – когда мы приблизимся к острову, ибо сейчас нам не видны береговая полоска и отлогий спуск к морю, потому что их нет. Но не страшись! Разве я не с тобою? Ты ступишь на берег Острова Искупления. Тут Холблит успокоился, и спутник его, хохотнув, надолго умолк; наконец он заговорил громким голосом: – Ну, малыш, Пожиратель Падали, почему не спрашиваешь о моем имени? Холблит был рослым и свирепым бойцом, но он только молвил: – Потому что я думаю не о тебе. – Ну что ж, тогда знай – дома люди зовут меня Хилым Лисом. Удивился Холблит: – Значит, ты – Лис?! Может быть, ты задумал обмануть меня, как свойственно твоему рыжему тезке, но знай – если таковы твои мысли, я сумею отомстить за себя. Тут рослый поднялся от кормила и, расставив ноги, взревел: – О Гнездящийся в Скалах, я один из семи братьев, самый слабый и малый из них. Ты не боишься? – Нет, – отозвался Холблит, – потому что не вижу здесь остальных братьев. Мы сразимся в лодке, о Лис? – Нет, – ответил тот, – лучше выпьем по чаше вина. Тут он вновь открыл сундучок и извлек из него огромный рог, принадлежавший когда-то в неведомых землях чудовищному туру, окованный серебром и с серебряной крышкой. А с ним – золотую чашу. Наполнив ее из рога, спутник вложил чашу в руку Холблита и сказал: – Пей, Черноперый! Только перед этим – если хочешь – возгласи здравицу! Подняв чашу вверх, Холблит воскликнул: – Пью за Дом Ворона, за тех, кто любит его. И за погибель врагов этого Дома. А потом он припал к чаше губами и выпил; и не знал еще Холблит вина лучше и крепче. Но когда он вернул чашу Лису, тот вновь наполнил ее и возгласил: – За Сокровище Моря! И за Короля, не знающего Смерти! Потом он выпил и вновь налил Холблиту, удерживая коленями кормило; так оба они выпили по три чаши. Лис улыбался, притих и говорил немного, но Холблит все удивлялся тому, как изменился его мир со вчерашнего дня. Теперь небо совершенно очистилось от облаков, и ветер засвистел пронзительно за спиною, и крутые валы поднимались вокруг них, и солнце светило с неба сквозь радугу. Подгоняемая ветром, быстро летела лодка, словно бы не ведая предела движению; день повернул к вечеру, а ветер становился сильнее. Теперь перед ними высился угольно-черный Остров Искупления, и не было видно ни пляжа, ни гавани; только ветер все гнал лодку к черной скале, о которую вечно билось море, и всякий киль, сооруженный руками смертного мужа, не выдержал бы удара о черную стену под натиском моря. Солнце все опускалось и уже краснело над самым морем, а скала перед ними поднялась до половины небес, ибо были они уже совсем близко; только куда правит Лис, Холбит не знал, понятно было лишь то, что вскоре они неизбежно разобьются о камень. – Сын Ворона, – рек Лис, – внемли, ибо ты не слаб духом. Перед тобою ворота Острова Искупления, и при желании ты можешь пройти сквозь них. Тем не менее может случиться, что если ты ступишь на берега острова, с тобой может произойти нечто скорбное, беда, которую нельзя снести… скажем, позор. Теперь перед тобой два пути: либо ступить на остров и встретить, что надлежит, либо принять здесь смерть от моей руки, не совершив ничего постыдного для мужа. Что скажешь ты? – Ты чересчур многословен, Лис, тогда как времени у нас немного. Почему мне не предпочесть путь на остров, чтобы спасти там обрученную со мной деву; что же касается прочего, убей меня, если мы сумеем выбраться живыми из этих кипящих вод. Тут рослый и рыжий спутник его молвил: – Смотри же тогда на Лиса, ибо надлежит ему провести лодку, словно сквозь игольное ушко. Черный утес уже прикрыл их своей мрачной тенью, и в сумерках белым огнем бился прибой. Над водою уже искрились звезды, и желтая луна ярко светила, покой царил в небесах, которых не пятнало и единое облачко. Только что видел Холблит все это – и вдруг оказался в черной пещере, где ветер ревел и волны рычали уже по-другому, чем снаружи. Прозвучал голос Лиса: – Садись же и бери весла, потому что мы вот-вот окажемся дома. Посему Холблит взял весла и принялся грести, и едва отправились они в глубь пещеры, волны улеглись и ветер утих, бесцельно кружа в пустоте, на мгновение вокруг сгустилась полнейшая тьма, а потом Холблит заметил, что она чуть посерела; глянув через плечо, он заметил ясную звездочку перед носом лодки, и Лис воскликнул: – Да, похоже на день; яркой будет луна для сегодняшних путников! Оставь весла, о сын иссиня-черной птицы, путь лодки окончен. Тут Холблит поднял весла, и через мгновение нос яла ударился о камень; повернувшись, он увидел крутые ступени и наклонный колодец, уводивший вверх, к кусочку освещенного луною звездного неба. Тогда встал Лис, выпрыгнул из лодки, привязал ее к большому камню, вернулся обратно и сказал: – Помоги перенести припасы; придется достать их из лодки, если только ты не намерен уснуть голодным, а я этого не хочу. Сегодня мы сами себе хозяева: до дома моей родни далеко, да и сам старик, как говорят, оборотень и летает ночами. Что касается этой пещеры, ее не считают безопасным местом для сна, если только уснувшему не повезет вдвойне. Ну, а удачи, Сын Ворона, как мне кажется, на твою долю выпало куда больше, чем отпускается одному человеку. Так что сегодня нам предстоит ночевать под открытым небом. Холблит сказал на это «ага»; и, взяв из лодки столько еды и питья, сколько было нужно, они поднялись по крутой лестнице и вышли наконец на равнину, в лунном свете показавшуюся Холблиту нагой и пустынной; сумерки уже сгустились, и от дневного света осталось лишь зарево на западе. Холблиту показалось удивительным, что ветер бушевал лишь в недрах пещеры: здесь на открытом месте покой безоблачной ночи нарушало только легкое дуновение с юга. Тут Лиса оставило громогласное хвастовство, голос его сделался мирным и мягким, как подобает скитальцу, которому следует поглядывать по сторонам, как и всем остальным. Указав на невысокую гряду над лишенной леса равниной, он молвил: – Спутник мой, у этих скал ждет нас сегодня отдых; не считай меня невежей за то, что я не предоставлю тебе лучшего крова. Но я обязан довести тебя до цели живым, а тебе показалось бы сложным жить с такими соседями, как моя родня, если бы мы сегодня добрались до дома. Но завтра тебе суждено говорить с тем, кто назначит выкуп. – Этого мне довольно, – отвечал Холблит, – и я благодарен тебе за руководство; что же касается твоих грубых и невежливых слов – я прощаю тебя. Останусь выше обиды, иначе пришлось бы сказать свое слово и моему мечу. – Я удовлетворен этим, Сын Ворона, – рек в ответ Лис. – Я выполнил поручение, и все благополучно. – Скажи мне тогда, кто поручил тебе доставить меня сюда? – Этого я не вправе сделать, – ответил Лис. – Ты здесь и довольствуйся этим. И он молчал, пока не пришли они к помянутой гряде, что была в двух фарлонгах [3] от места, где они вышли из пещеры. Там, расположившись на камнях, оба поужинали, ели и пили, пока не опустел рог с добрым крепким вином. Тут Лис сделался немногословным, и на расспросы Холблита о здешних краях отвечал скупо. Когда наконец Холблит спросил о том, почему так опасен дом и те, кто населяет его, он ответил: 3 Примерно 200 метров. – Сын Ворона, не стоит расспрашивать о подобных вещах, ибо, сказав что-нибудь обо всем этом, я солгу. Снова скажу: будь доволен тем, что невредимым пересек море. Путь был много более опасным, чем ты предполагаешь. Однако покончим с пустыми словами и устроимся поудобнее между этих камней, ибо утром на длежит подняться пораньше. Холблит что-то буркнул в ответ, и оба они устроили себе ложе – как делает заяц, как поступает и муж, привыкший к ночлегу под открытым небом. Холблит устал и скоро заснул, и тогда ему привиделся сон, а может, явилось видение – кто знает, спал он в это время или находился между сном и дремою. Но во сне ли, в видении ли Полоняночка стояла над ним, какой была только вчера, – светловолосая, с румяными щечками, белокожая, ласковая. Она сказала ему негромко: – Холблит погляди на меня и послушай, ибо есть у меня весть для твоего слуха. Поглядев, молодой человек устремился к ней всей душою, искушенной негой желания… он уже собирался вскочить и обнять невесту, но дремота и сон не давали этого сделать. Тут видение улыбнулось ему и сказало: – Нет, мой любимый, лежи спокойно, ибо тебе не следует прикасаться ко мне; ты видишь лишь образ тела, которого алчешь. Внемли же. Я попала в злую беду и сейчас нахожусь в руках сильных морских разбойников; я не знаю, что они сделают со мной, но не хочу позора; я не хочу, чтобы меня продали из рук в руки врагу нашего племени, который обнимет меня, хочу я этого или нет. Тяжела подобная участь. Поэтому завтра на рассвете, когда мужи будут спать, я перескочу через борт черного корабля, поручив себя богам. Пусть они, а не эти разбойники, властвуют над моей жизнью и моей душой, а надо мной да свершится их воля, ибо они знают, что я не снесу жизни в незнакомом и чужом доме, не вытерплю любви и ласк его господина, насмешек и колкостей чужой хозяйки. Пусть же Седой Морской Старец возьмет меня, рассудит мое дело и оставит жить или предаст смерти, как будет ему угодно. Кончается ночь, и все же лежи спокойно, ибо у меня есть еще одно слово. Может быть, мы еще встретимся в жизни, может быть, нет. Если нет, пусть мы и не лежали в одной постели, я хочу, чтобы ты помнил меня, но мой образ да не станет между тобой и той, что займет предназначенное мне ложе. И все же, если жизнь ждет и меня, и тебя, говорили мне, что тем или иным путем суждено мне оказаться на Равнине Блаженных, Земле Живых. О мой возлюбленный, если бы и ты как-нибудь сумел там оказаться, чтобы мы вновь встретились в жизни, как было бы здорово! Ищи же эту землю, возлюбленный! Ищи ее – и узнаешь, суждено ли нам с тобой увидеть Дом Розы или ступить на порог обиталища Воронов. А теперь и мой образ должен оставить тебя. Прощай! Тут сон исчез, и виденье рассеялось; Холблит сел, полный желания и тревоги. Оглядев сумрачную равнину, он заметил, что посветлело, и облачное небо сделалось серым; рассвет был уже недалеко. Вскочив на ноги, наклонился над Лисом и, тряхнув его за плечо, молвил: – Спутник, проснись! Рассвет уже явился, а у нас много дел. Заворчав, словно пес, Лис сел, протирая глаза, огляделся вокруг и сказал: – Ты разбудил меня понапрасну: это еще не заря, а луна, чей свет, пробиваясь сквозь тучи, не дает тени, сейчас первый час по полуночи. Так что спи и дай мне снова уснуть, ибо иначе я не смогу быть твоим проводником, когда наступит день. Лис снова лег и уснул. А опечаленный Холблит опустился на свое место и ощутил такую усталость, что сразу уснул и не видел более снов. Глава VI. Обитель людей на Острове Искупления Когда он проснулся вновь, солнце ярко светило, утро было тихим и безветренным. Холблит сел, но, оглядевшись вокруг, не заметил даже оставленных Лисом следов, если не считать логова, в котором тот ночевал. Поднявшись на ноги, он принялся искать между скал, но так и не обнаружив своего спутника, Холблит громко позвал, однако ответа не получил. Тогда он сказал себе: – Наверно, Лис спустился вниз, чтобы достать из лодки какую-нибудь вещь или положить что-то обратно. Посему он направил свой путь ко входу в пещеру и позвал Лиса с верха лестницы – и вновь не получил ответа. С дурным предчувствием в сердце Холблит спустился по длинной лестнице, а оказавшись на последней ступеньке, не увидел ни мужа, ни лодки – только воду и нагой камень. Тут он воистину разъярился, ибо понял, что его обманули и что он угодил в беду, оставшись в одиночестве на неизвестном ему острове, пустынном и уединенном, где, скорее всего, его ожидала голодная смерть. Не желая более тратить свое дыхание на крики и силы на поиски Лиса, Холблит сказал себе: – Мне следовало понять, что этот кметь – лжец и обманщик, ибо едва умел он сдержать свою радость, вызванную моим безрассудством и его успехом. Теперь мне предстоит схватка за жизнь со своей смертью. Повернувшись, Холблит поспешно отправился вверх по лестнице, а оказавшись на поверхности острова, увидел, что земля здесь воистину ужасна и пустынна. Среди черного песка, камней и принесенных льдом валунов кое-где пробивалась редкая травка, в сонных болотцах ветер качал белоголовый камыш, там и сям пятна мха чередовались с красными лепестками молодила, но повсюду лишь обдутая всеми ветрами ползучая ива цеплялась за черный песок – стволик с одним или парой листков и опять стволик с листком. Невдалеке от берега поднимались горы; некоторые, высокие, венчали снежные шапки, другие были нагими до самых вершин. Весь этот далекий вид – если не считать снегов – солнечное утро окутывало синевой. Однако вокруг него на равнине были одни только скалы, подобные тому гребню, под которым Холблит ночевал, – острия, молоты и просто глыбы самых различных очертаний. Вернувшись к краю утеса, он поглядел вниз на море, которое, морщась, набегало на скалы… долго глядел Холблит во все стороны, однако же не заметил ни корабля, ни паруса – ничего, кроме пляшущих волн и парящих над ними морских птиц. Тут он сказал: – Разве не следует мне теперь поискать хозяина дома, о котором говорил Лис? Быть может, он переправит меня в тот край, где лежит Равнина Блаженных. Горе мне! Теперь и я присоединился к той скорбной компании, и мне суждено кричать: где эта земля? Она ли это? – Потом он повернул к скалистому гребню, поднимавшемуся над их ночным логовом, но по пути задумался и сказал: – Что, если эта обитель – тоже выдумка, как и прочие россказни Лиса, и я остался один на заброшенном острове посреди моря? Возможно, и привидевшийся мне во сне образ возлюбленной также был только обманом, ибо теперь я понимаю, что Хилый Лис был во всех отношениях много хитрее, чем это пристойно и прилично. – Потом он сказал себе: – По крайней мере, следует поискать; быть может, на этом несчаст ном острове обнаружится еще один человек. Тогда меня не может ждать ничего худшего, чем сражение с ним и смерть от лезвия, а не от голода. В лучшем же случае мы можем сделаться друзьями-приятелями и будем помогать друг другу. Тут он оказался возле утеса и с великими трудами забрался на самую высокую из скал, чтобы оглядеться. Вдалеке, между ним и горами, поднималась вверх струйка дыма, однако Холблит не заметил ни дома, ни других признаков человеческого жилья. Посему, спустившись со скалы, он обратился спиною к морю и направился в сторону дыма – копье на плече, а меч в ножнах. Неровным и утомительным выдался путь. Холблиту пришлось пересечь три долины, пролегшие между черных отрогов, по узким и каменистым ложам которых к морю бежали потоки воды. И повсюду – наверху и внизу – под ногами его были только песок, камни да дикие травы, и не видел он человека или прирученного им зверя. Наконец, проведя в пути четыре часа, но так и не одолев значительного расстояния, он поднялся на каменистый склон и с вершины холма увидел широкую долину, заросшую по большей части травой, посреди нее текла речка, а на берегах паслись овцы, говяда и кони. Ну, а посреди долины у берега виднелось жилье человека – длинный чертог окружали другие, сложенные из камня дома. Обрадовавшийся Холблит поспешно отправился вниз по склону, позвякивая оружием. Спустившись к подножию склона, он ступил на траву, оказавшись рядом с конепасом и бывшей с ним женщиной. Свирепые лицом и статью похожие на великанов, отнюдь не уроды, оба были рыжеволосы, и кожа женщины, там, где ее не опалило солнце, отливала чистым молоком. Оружия у них Холблит не заметил, если не считать стрекала в руке кметя. Холблит отправился дальше – к самому большому дому, упомянутому чертогу; очень вытянутый в длину, он казался невысоким, и его нельзя было назвать красивым, скорее просто похожим на островерхую груду камней. Внутрь вела низкая прямоугольная дверь, и Холблит вошел в нее, низко пригнувшись, а когда погас отблеск дневного света на наконечнике его копья, которое держал перед собою, улыбнулся и произнес: – Если бы сейчас кто-нибудь рядом с оружием в руках воспротивился бы моему приходу, тут бы и вся сказка сказалась! Однако он вошел в чертог, не получив и удара, и, встав на пороге, заговорил: – Да посетит в этот день процветание всякого, кто находится внутри этого дома! Ответит ли здесь гостю мужчина? Но никто не ответил и не приветствовал его, и когда глаза Холблита привыкли к сумраку, он огляделся вокруг, но ни на полу, ни на высоком сиденье, ни у очага не заметил мужа. Молчанье царило здесь, лишь посреди чертога потрескивал, мерцая, очаг и мыши суетились за обшивкой стен. С одной стороны чертога рядком тянулись крытые ложа, и Холблит решил, что в них могут оказаться мужи, но раз ему никто не ответил, не стал обыскивать их, опасаясь ловушки, подумав: – Останусь на просторе, и если кто-нибудь, друг или враг, займется мной, пусть подойдет ближе. И он принялся расхаживать по чертогу от кладовой до помоста. Наконец, как будто бы расслышав чей-то жалкий голосишко, слишком, впрочем, скрипучий для крысиного писка, он остановился и произнес: – Скажет ли какой-нибудь муж слово Холблиту, пришельцу, не знакомому с этим домом? Тут тоненький голос, превратившись в слова, произнес: – Что это за дурень расхаживает по нашему чертогу без всякого дела, каркая, словно ворон над вершиной утеса, и ожидая гласа рогов и звона заскучавших мечей? Отвечал Холблит голосом, громко прозвучавшим в чертоге: – Кто называет Холблита дурнем и смеется над Сынами Ворона? Отозвался голос: – Почему бы дурню не подойти к мужу, который не может выйти навстречу гостю? Нагнувшись вперед, чтобы вслушаться, Холблит определил, что голос доносится от одного из лож, и, приставив к столбу копье, открыл отмеченное им ложе и увидел, что там лежит старец, с виду чрезвычайно дряхлый и изможденный, а длинные, белые словно снег волосы его рассыпались по постели. Увидев Холблита, старец усмехнулся тонким и скрипучим голосом и молвил не без насмешки: – Здравствуй, пришелец! Есть будешь? – Ага, – ответил Холблит. – Тогда ступай в кладовую, – сказал старый кметь, – там на полках найдешь пироги, творог и сыр; ешь досыта, а когда покончишь с едой, загляни в уголок и там увидишь бочонок меда, отменного и посему крепкого, рядом найдешь кувшин и две серебряные чаши. Наполни кувшин и принеси его сюда вместе с чашами, тогда мы поговорим за питьем, приятным для старика. И поспеши! Иначе дважды дурнем назову я того, кто не торопится за мясом, когда голоден. Тут Холблит расхохотался и, пройдя чертогом в кладовую, нашел мясо, наелся досыта и с питьем в руках вернулся к седобородому старцу. Завидев его, тот хихикнул и сказал: – Ну, а теперь налей нам обоим и пожелай мне чего-нибудь. – Желаю тебе удачи, – сказал Холблит и выпил. Старец же молвил: – А я желаю тебе прибавления ума. Неужели ты можешь пожелать мне только удачи? Какая удача может еще посетить дряхлого старца? – Но что же, – рек Холблит, – что же еще мог бы я пожелать тебе? Неужели ты бы хотел, чтобы я пожелал тебе помолодеть? – Именно так, – отвечал Седовласый, – именно этого и ничего другого. – Тогда желаю тебе помолодеть, раз ты этого хочешь, – сказал Холблит и снова выпил. – Нет-нет, – капризным тоном ответил старец, – налей себе третью чашу и пожелай мне возвращения юности, не присоединяя к пожеланию пустых слов. Молвил Холблит, подымая чашу: – Да вернется к тебе молодость! – И выпил в третий раз. – Добрая здравица, – отозвался старец. – А теперь спрашивай у старого кметя, чего пожелаешь. Спросил Холблит: – Как зовется эта земля? – Сынок, – отвечал его собеседник, – не слышал ли ты, что зовется наш край Островом Искупления? – Ага, – сказал Холблит, – но как вы сами зовете ее? – Именно этим именем, – молвил дряхлый кметь. – Далек ли он от прочих земель? – спросил Холблит. – Далек, – ответил смерд, – если ветерок слаб, корабль не торопится. – А что делаете вы, живущие здесь? – спросил Холблит. – Чем живете? Каким трудом? – Труд у нас разный, – молвил старец. – Но самую большую выгоду мы получаем, когда крадем людей вольной рукой. – Так, значит, это вы украли у меня Полоняночку из Дома Розы? Отвечал Седовласый: – Возможно. Не знаю. Разными путями ходят мои сродники, посещают они многие земли. Почему же им не посетить тогда и Прибрежье Морское? – Значит, она на этом острове, старый тать? – молвил Холблит. – Ее здесь нет, юный дурак, – отозвался старец. Тут Холблит, покраснев, спросил: – Знаешь ли ты Хилого Лиса? – Как не знать, – ответил кметь, – ведь он сын одного из моих сыновей. – Зовешь ли ты его лжецом и мошенником? – сказал Холблит. Старец расхохотался. – Не звал, так был бы сам дураком, – ответил он. – Немного на свете найдется лжецов и мошенников б'oльших, чем Хилый Лис! – А он сейчас на острове? – спросил Холблит. – Не могу ли я повстречаться с ним? Старик вновь рассмеялся и проговорил: – Нет, здесь его нет, если только Хилый Лис не поглупел за вчерашний день. Зачем ему находиться вблизи от твоего меча, ведь он совершил то, что должен был совершить, и доставил тебя сюда. – Тут он зашелся надолго смехом – словно курица закудахтала, – а потом молвил: – Что еще спросишь ты у меня? Но Холблит был уже разъярен. – Что тут спрашивать, – произнес он, – ибо я не знаю, как поступить с тобой: убить или нет? – Деяние достойное ворона, но не мужа, – ответил тот, – а ведь ты только что желал мне счастья. Спрашивай же, спрашивай! Но Холблит умолк надолго. Наконец кметь сказал: – Выпьем же еще одну чашу – за старца, стремящегося помолодеть. Холблит подал ему полную чашу, выпил старик и сказал: – Тебя обманул Хилый Лис, и теперь ты считаешь лжецами всех жителей острова, но это не так. Хилый Лис у нас наиглавнейший мошенник и потому при нужде врет за всех нас, так что остальным уже незачем обманывать. Спрашивай же! Спрашивай! – Ну, хорошо, – сказал Холблит. – Почему же Хилый Лис обманул меня и по чьему распоряжению? Ответил старец: – Знаю. Но тебе не скажу. Это ведь не ложь? – Нет, не ложь, – согласился Холблит. – Но скажи мне, воистину ли верно, что моя невеста не находится здесь, и я не могу выкупить ее? Отвечал Седовласый: – Клянусь Сокровищем Моря, ее нет здесь, повесть эту выдумал обманщик Лис. Глава VII. Пир на Острове Искупления Потупив долу глаза, Холблит задумался над ответом и наконец сказал: – Не задумано ли у вас взять выкуп и за меня, раз уж я оказался в этой ловушке? – Незачем говорить о выкупе, – сказал старец. – Ты вправе выйти из этого дома, когда захочешь, никто не станет мешать тебе бродить по острову, когда я отмечу тебя и дам знак; не будет тебе препон и если ты вздумаешь оставить остров, когда найдешь способ это сделать; больше того, пока ты пребываешь на острове, можешь обитать в этом доме вместе с нами, есть, пить и спать среди нас. – Как смогу я оставить остров? – спросил Холблит. – На корабле, – усмехнулся старец. – А когда, – молвил Холблит, – найду я ладью, что возьмет меня? Отвечал старый кметь: – Куда же направишься ты, сын мой? Помолчав недолго, Холблит обдумал ответ: – Я поплыву к земле, где лежит Равнина Блаженных. – Сын, недолго придется тебе ждать корабля, – произнес старец. – Можешь отправиться туда завтра утром. И я приглашаю тебя заночевать здесь сегодня, и твое пожелание совершится. Тем не менее, поверь мне на слово, добро тебе будет, если со здешними мужами говорить станешь как можно меньше и без гордости – насколько можешь, – ибо здешний люд раздражителен, а со многими, как тебе известно, одному не справиться. Потом, возможно, никто из них не захочет сказать тебе даже слова, так что и у тебя не появится нужды отверзать уста. А еще скажу: добро тебе есть, что избрал ты путь на Равнину Блаженных. Реши ты иначе, и не знаю, где пришлось бы искать для тебя корабль, ведь пусть ты и Ворон, крылья еще не выросли за твоей спиною. И еще я рад, что стезя ведет тебя на Равнину Блаженных, ибо ты послужишь мне добрым спутником, так как радость заставит тебя быть любезным. – Что влечет тебя туда, старик? – молвил Холблит. Не слушая его ответил старик: – На корабле том не будет никого, кроме нас двоих, да мореходов, что поведут судно, а они под клятвой зареклись ступать на ту землю. Не пора ли мне отплыть, если есть кому перенести меня на корабль? Ответил Холблит: – Что же ты станешь делать, когда ступишь на ту землю? – Сам увидишь, сын мой, – сказал Долгобородый. – Может оказаться, что твои добрые пожелания окажутся полезными мне. Но все это может произойти, лишь если я переживу эту ночь; а сейчас сердце мое согрето добрым медом и твоим обществом, и меня уже клонит ко сну, так что выйди в чертог и позволь мне уснуть, дабы завтра я был столь крепок, как это позволит мне возраст. С тобой же будет так: скоро в чертог соберутся люди, мужи и жены, и не думаю, чтобы кто-нибудь заинтересовался тобой, но если кто-нибудь обратится к тебе, на всякое слово отвечай: «УДЕЛ БЕССМЕРТНЫХ», и все будет благополучно. Только смотри, чтобы обнаженная сталь не выглянула из твоих ножен. Теперь ступай, и если хочешь, выйди из этих дверей, но безопаснее тебе здесь под кровом, возле меня. Тогда Холблит вернулся в чертог, и вечернее солнце светило в него сквозь рядок верхних окон, так что теперь он мог разглядеть и кровлю, и стены. Изнутри чертог был много наряднее, чем снаружи, в особенности за крытыми ложами, где стену украшали резные панели, повествовавшие о разном, и Холблит принялся рассматривать их. Одному лишь он удивился, как могло случиться, чтобы на острове, в Твердыне сильных морских разбойников, в самом их доме и главной обители, не было изображено ни кораблей, ни моря, но только прекрасные сады и рощи; цветущие травы и деревья с плодами. Между ними гуляли прекрасные женщины и красивые юноши, были там и воины, и странные звери, и много других чудес… А еще окончание гнева, начало удовольствия и вершина любви. И на повсюду был изображен могучий Король с мечом у пояса и короной на голове. Он всегда был веселым и улыбался, так что, глядя на него, Холблит наполнялся сердечным весельем и отвечал улыбкой резному изображению. Наконец, пока одинокий в этом незнакомом чертоге Холблит разглядывал резьбу и обдумывал собственное положение, до слуха его донесся шум – разговор, смех, топот ног, – и вот в зал вошли женщины, их было с дюжину, некоторые постарше, некоторые помоложе, были среди них и красавицы, и так себе, и дурнушки, но ростом каждая превышала жен его края. Он же оставался на месте и стоял посреди чертога; тут заметив Холблита в сверкающем доспехе, они умолкли и перестали смеяться, обступили его и принялись рассматривать; все молчали, пока из кольца вперед не шагнула старица и не сказала: – Кто ты, с оружием стоящий в нашем чертоге? Не зная, что ответить, Холблит молчал, и она продолжила: – Что нужно тебе? Чего ищешь ты? Тут ответил Холблит: – Удел Бессмертных. Не произнеся более слова, женщины немедленно отступили от него и занялись своими делами в чертоге. Но старуха взяла его за руку и повела к возвышению, а там усадила рядом со средним высоким сидением. А потом жестом дала понять, что хочет снять его вооружение, и Холблит не стал противиться ей, хотя враги могли быть рядом; доверяясь старому кметю, он не ожидал предательства, а кроме того, подумал, что обычай этой страны может считать постыдным, если гость начнет опасаться за свою жизнь в чужом доме. Так старуха сняла его хоберк, забрала оружие и унесла их на крытое ложе возле того, где лежал дряхлый муж. Опустив на постель оружие – кроме копья, которое легло на вбитые в стену колышки, – старуха дала понять Холблиту, что спать он будет здесь, но не произнесла даже слова. Потом она принесла воды в латунной лохани, чтобы Холблит мог омыть руки, а с ней и доброе полотенце; когда он умылся, она отошла от гостя, но недалеко. Тем временем остальные женщины хлопотали в чертоге, одни подмели пол, а потом усыпали тростником и горстями дикого тимьяна; другие, отправившись в кладовую, выносили щиты и козлы; третьи отправились к сундукам за богатыми занавесями, добрыми скамьями и подушками; четвертые вносили котлы, рога и кубки, пятые исчезли и не вернулись, потому что занялись стряпней. Но что бы ни делали они, никто не обращался к Холблиту, никто не смотрел на него, словно был он каким-нибудь истуканом, а он сидел и смотрел… наконец та же старуха принесла ему заедки: огромный рог с медом, пироги и сушеную рыбу. Зал красиво убрали для пира, Холблат сидел, и солнце клонилось к западу, в доме сделалось сумрачно и наконец вовсе стемнело. Тогда по всему чертогу разожгли свечи. Ну а чуть погодя где-то неподалеку коротко рявкнул рог, за дверью зазвенело оружие, и внутрь вступили чрезвычайно высокие мужи в доспехах, и было их числом двадцатерица и пять. По двое, парами, подходили они к возвышению и становились рядком. Взглядом Холблит оценил доброе оружие; все пришедшие были в плетеных кольчугах, стальные шлемы на головах украшали золотые венки, копья были в руках их, а за спинами висели белые щиты. Тут к ним подступили женщины и разоружили; и оказалась черной одежда мужей, только золотые обручи украшали их руки, а золотые гривны – шеи. Поднявшись на возвышение, они заняли свои места на высоком сиденье, уделяя Холблиту столько внимания, будто был он деревянным болваном. Тот муж, что сел рядом с Холблитом на среднем высоком сиденье, был над всеми вождем; в руке его остался меч в ножнах, и он положил оружие на стол перед собою. Когда все они сели, снаружи вновь послышался шум, и в чертог вошла целая толпа мужчин с оружием и без него; они заняли места на длинных скамьях вдоль всего чертога; с ними пришли и женщины, они уселись меж мужчин, а некоторые стали прислуживать. Все эти мужи были великого роста, но все же не столь высоки, как сидевшие на престоле вожди. Тут из кухни пришли женщины с блюдами, и в изобилии была принесенная ими снедь и самого лучшего свойства. Холблиту прислуживали, как и всем остальным, но по-прежнему никто не заговаривал с ним и даже не смотрел в его сторону; сами же хозяева говорили громкими грубыми голосами, так что содрогалась кровля чертога. Когда все наелись досыта, женщины наполнили чаши и рога – емкие и красивые. Но прежде чем кто-либо приложился к питиям, восстал вождь, сидевший справа далее всего от среднего престола, и возгласил здравицу: – За Сокровище Моря! Тут все, и мужчины и женщины, поднялись и опорожнили свои рога и чаши. Потом поднялся муж, крайний слева, и выкрикнул: – За здравие Короля, не знающего Смерти! Тут вновь все мужи поднялись и с криками выпили. Потом пили за «Голодный Киль», «Изношенный Парус», «Трепещущий Ясень» и «Скалистый Берег». Реками текли и вино, и мед в том чертоге Буйных Мужей. Что касается Холблита, то он пил все, что наливали, только не вставал и не подносил к губам чашу, когда пили за здравие, ибо не ведал, друзья ему или враги эти люди, ведь лишь неразумный станет пить в таком случае, когда может навлечь смерть и горе на собственных родичей. Но когда мужи выпили, в дальнем конце чертога вновь рявкнул рог, и немедленно люди поднялись от нижних скамей и, убрав доски и козлы, очистили пол и разошлись к стенам. Тут рослый вождь встал возле Холблита и воскликнул: – А теперь пусть муж пляшет с девой! Возвеселимся! Музыканты, играйте! Запорхали смычки, звякнули арфы, кмети с подругами вышли в круг, и все женщины были в венках и черных одеждах, украшенных вышивкой. Какое-то время они плясали, а потом музыка вдруг смолкла, и все вернулись на свои места. Тут вождь поднялся с высокого престола и, сняв с пояса рог, дунул в него, наполнив звуком весь зал, а потом вскричал громким голосом: – Будем веселиться! Пусть выходят витязи! Тут мужи радостно закричали, и в чертог из-за ширм вбежали трое высоких мужей – в черной броне, с обнаженными мечами в руках – и стали посреди зала поближе к одной из стен; громко ударив мечами о щиты, они возопили: – Выходите, витязи Ворона! Тут Холблит вскочил со своего места и потянулся к левому боку, но меча не нашел и, опустившись обратно, вспомнил предостережение старца, но никто не обратил внимания на него. Медленно и печально в зал вступили три ратника, одетые и вооруженные как принято среди воинов его племени, со знаком Ворона на щитах и шлемах. Холблит сдержал себя: трое против троих, сражение было равным, однако он подозревал ловушку, а посему решил смотреть и молчать. Витязи принялись обмениваться ударами отнюдь не детскими, хотя Холблиту мечи показались тупыми, и скоро уже Сыны Ворона один за другим пали перед Буйными Мужами, и их, взяв за пятки, отволокли в кладовую. Тут поднялся великий хохот, зазвучали насмешки, и в чрезвычайной ярости оказался Холблит; тем не менее он сдерживал себя, ибо помнил, как надлежит поступить. Но три морских витязя обошли чертог, подбрасывая мечи и ловя их, а за их спинами пели рога. Когда веселье в чертоге притихло, вождь поднялся и выкрикнул: – Доставьте сюда снопы нового урожая, который мы пожинаем веслом и стрелой. За дверью послышалось движение, люди устремились вперед, чтобы лучше видеть, и цепочкой в чертог вошли женщины, ведомые двумя вооруженными кметями. И женщин этих набралась двадцатерица, и были они босы, распущенные волосы ложились на не препоясанные рубахи, а запястья их сковывали цепи. Тем не менее шеи и руки их украшало золото. Когда они остановились посреди зала, в чертоге воцарилось молчание. Тут уже Холблит не смог сдержаться. Рывком поднявшись с престола, он стал на дощатый помост и, соскочив с него, бросился к женщинам, по очереди заглянув в лицо каждой, и ни один муж в чертоге не отверзал уст. Однако Полоняночки не было между ними, больше того, ни одна из сих дев не походила на дочерей его народа, хотя были они милы и пригожи. Посему Холблит вновь заподозрил, что сценку разыграли лишь для того, чтобы разгневать его… не было горя в лицах этих девиц, и некоторые тщеславно улыбались, когда он заглядывал им в лица. Посему, повернувшись, он возвратился на место, не молвив и слова. Раздавшиеся за спиной насмешки и хохот на этот раз не смутили его, ибо Холблит помнил совет старца и делами доселе следовал ему; нетрудно было понять, что он лишь выиграл от этого. Тут в чертоге муж заговорил с мужем, люди принялись пить и веселиться, наконец вождь снова поднялся и выкрикнул громко и гневно: – А теперь пусть будут музыка и песни, прежде чем мы отправимся почивать. Тут умолк гул голосов, и вперед вышли трое мужей с огромными арфами, а с ними четвертый – сказитель. Арфисты ударили по струнам, так что зазвенела кровля, в грохоте этом, впрочем, угадывалась мелодия; поиграв недолго, они умерили громкость, и сказитель запел: На Черный брег Не приходит снег. Холодны ветра речи И здесь, и далече. Кто внутрь ни войдет, Садится, прядет. Мечется веретено Из ладони в ладонь, А певец давно Смотрит в огонь. И песня льется О летних днях. Зрелый колос смеется, Поспевают плоды в садах. Закончив труд, Девы встают, И летит челнок В сени, за уголок, И пляскою занята За четою чета. Но прежде чем дом Огласит смычок, Из чаши с вином Каждому свой глоток. И пусть темна Ночь и хлад вовне, Пусть зла зима И ветер по всей стране, Стенами своими чертог Укроет нас от тревог, И крыша над головой Ветра умерит вой. Да будет благословен Труд строителей этих стен. Тщетно буря ревет, Тих очага свет, А смычок поет и поет. Мир – вот его совет. И стучат башмаки, В пляске пары витают, И сердца их тают, И движенья легки. Но ветру, как бы ни выл, Не остудить отважного пыл, И волнам, как им ни бить, Бесстрашного не устрашить. Пусть грохочет прибой и темна ночь, Нас им не превозмочь. И ляжет дорогой Злая вода. Чужая тревога – Чужому беда. Темна долина, В окошках огни, Но темень ложится на Светлые дни. Кто там стучит в дверь? Поди-ка проверь. Гости пришли, Да не из этой земли? Щит в руке, а в другой – меч, Такая будет здесь речь. Пляскам людским конец, Пляшут теперь клинки. Прощайте, мать и отец, Кровь льется из-под руки. Одному жизнь, а другому смерть, Третьему трэла ярмо. Пощады проси, кметь, Получишь раба клеймо. И на серой заре, В утреннем серебре, Босиком по траве и камням Девы уходят к нам. Слышно пенье оков, Взгляды на прежний кров. Прощай, родная земля, Ждет вас морской чертог. Прощайте, родные поля, Куда спастись от тревог? Был удачен поход: Свадьбы играть, не грустить, Слышно над солью вод, Так-то тому и быть. Когда песня закончилась, поднялись хохот и крики, повскакавшие с мест мужи принялись размахивать мечами поверх чаш, но Холблит только хмурился, глядя на всеобщее веселье. Наконец вождь поднялся, предложил выпить на ночь прощальную чашу, и ее пустили по кругу, чтобы мог приложиться каждый. А потом рог повелел всем спать, и вожди отправились в собственные палаты, прочие разбрелись по внешним домам или улеглись на полу, так что вскоре стоячего в чертоге уже не осталось. Тогда и Холблит поднялся и направился к предназначенному для него крытому ложу; улегшись, он сразу уснул и, не видя снов, проспал до самого утра. Глава VIII. Холблит вновь садится на корабль и оставляет Остров Искупления Когда он проснулся, в окно над кладовой било яркое солнце, и в чертоге уже почти никого не осталось. Но как только Холблит оделся, к нему подошла старуха, взяла за руку и подвела к поставцу, указав, чтобы он поел от того, что там было. Так он и поступил, а когда Холблит окончил с едой, пришли люди, которые взяли Долгобородого с постели и вынесли в дверь. Тут и старуха подала оружие, и Холблит надел кольчугу и приладил меч к поясу, взял в руку копье и вышел. Неподалеку от выхода на конных носилках лежал Долгобородый. Холблит подошел к нему и приветствовал, и старец в ответ сказал: – Доброе утро, сын мой, я рад видеть тебя. Крепко ли испытывали тебя прошлой ночью? Тогда Холблит заметил двух кметей, которые только что вынесли старца из дома. Они переговаривались, поглядывали на него и насмехались; посему он ответил старику так: – Даже глупцам выпадает испытывать мудрого. Так было и прошлой ночью. Но лицедейство, как ты видишь, не умертвило меня. Ответил старик: – То, что видел ты, не было целиком лицедейством; все свершилось по нашему обычаю, и так, как если бы тебя и не было при сем. Нет, скажу я тебе, на некоторых наших пирах не могут приступить к еде вожди или кмети, пока витязь не бросит вызов, пока не ответят на него и не примут, и сражаются двое тогда до конца. Эй, люди, что мешает вам взять лошадей под уздцы и повезти по дороге вождя, которому отказали ноги? Тогда кмети подбежали к коням и пустились вдоль берега реки – по долине; Холблит уже решил последовать за ними пешим. Тут из-за дома появился селянин с рыжим конем и подвел его к Холблиту, предлагая сесть. Холблит вскочил в седло и немедленно поравнялся с носилками Долгобородого, отъехавшими вниз по течению реки. Других домов им не попадалось, лишь там и сям – у овчарни или коровника – торчали хижины. Гладок был путь вдоль реки, и через пару часов они оказались там, где рекомый поток впадал в море. Пляжа здесь не было; и вода плескалась уже в десяти фатомах от края земли, образуя огромную гавань, целиком охваченную отвесными скалами, в которых зиял узкий просвет. Много больших кораблей могла бы вместить эта гавань, но сейчас в ней находился всего один – не слишком большой, но чрезвычайно стройный и мореходный. Тут без лишних разговоров кмети взяли старца с носилок и перенесли на борт, и Холблит последовал за ними, как если то было оговорено. Опустив старика под навес из драгоценных тканей, они направились назад тем же путем, которым пришли. Холблит же сел возле Долгобородого, который заговорил с ним такими словами: – Видишь теперь, сын мой, как просто нам будет теперь вдвоем перебраться в назначенные края? Но сколь легок нам путь в то место, куда мы направляемся, столь тяжка была бы твоя дорога в любое другое место. Более того, я должен сказать тебе, что, хотя многие на Острове Искупления стремятся совершить подобное путешествие, никто теперь не отправится туда, пока мир не постареет еще на год; а тот, кто тронется в путь, будет всем похож на меня – старостью, дряхлостью, нетвердой речью и всем прочим. Теперь, когда меня уже не стало, он примет то имя, которым надлежит тебя звать меня. Итак, зови меня Дедом. Доволен ты или опечален, о Холблит? – Дед, – молвил Холблит. – Не знаю, ибо меня куда-то несет, и я не властен выбрать дорогу. Кажется мне, что влечет меня место, куда мы едем, и посему похоже, что обрету я свою возлюбленную на Равнине Блаженных, ну а потом будь, что будет. – Скажи, сын мой, – проговорил Дед. – Сколько женщин на свете? Ответил Холблит: – Воистину, я не знаю. – А скольких ты видел? – рек старец. – Многих, – ответил Холблит. – Дочери моего народа прекрасны, и много красавиц найдется среди чужеземок. Тут Дед расхохотался: – И все же, сын мой, тот, кто был твоим спутником после разлуки с возлюбленной, сказал бы, что в твоих помыслах существует только одна женщина на всем свете, единственная в нем красавица, так ли? Тут Холблит сперва покраснел, словно бы в гневе, а потом согласился: – Да, это так. И сказал Дед задумчиво: – Интересно, скоро ли я опять начну думать также как ты? Тут Холблит с удивлением уставился на старца, не зная, нет ли в этих словах обиды ему самому; заметив это, Дед расхохотался от всей души и сказал: – Сын мой, сын мой, разве ты не пожелал, чтобы ко мне вернулась молодость? – Но что, – молвил Холблит, – повергает тебя в такое веселье? Я что-то не так сказал или сделал? – Ничего, ничего, – отвечал старец, заходясь еще сильнее. – Просто ты совершенно опешил. Только кто знает, к чему может привести твое пожелание? Крепко задумался озадаченный Холблит, но пока он размышлял он о том, что имел в виду старый кметь, поднялся ветер, и моряки взялись за дело; отвязав от берега судно, они сели за весла и повели корабль сквозь ворота гавани. Солнце светло светило; внутри гавани маслянились плоские зеленые воды, а снаружи под легким ветерком весело плясали невысокие волны. Холблит решил, что этот ветер прекрасен, и мореходы, радостно вскрикнув, подняли все паруса на ладье; накренившись, она рванулась по волнам, рассекая влагу морскую своей черной грудью. Скоро уже остались позади вороные утесы, а там и весь Остров Искупления сделался далеким синим пятнышком. Глава IX. Прибытие на Роскошную и Манящую Равнину И в чертоге, и на корабле, видел Холблит, все были веселы и говорили друг с другом, к нему же не обращались даже с единым словом – только к Деду. Холблит же хоть и задумывался о том, что сие предвещало и какая земля ожидает его, все-таки был не из тех, кто страшится неведомого. Себе он сказал, что, как бы путь ни сложился, его ожидает встреча с Полоняночкой на Равнине Блаженных. Посему сердце его окрепло, сам он возвеселился и, как предрек Дед, сделался приятным спутником старику. Много колкостей отпустил юноше старец; иногда Холблит и сам отвечал острым словом, иногда, получая меткий ответный удар, смеялся, а иногда умолкал, не зная, как понять Деда. День устремился на убыль, но ветер оставался по-прежнему ровным и не слишком сильным, солнце светило с безоблачного неба, и ничто не предвещало какой-то беды. Когда же пришла ночь, Холблит улегся на роскошной постели, которую устроили для него на полуюте, и скоро уснул, не видя при этом снов, кроме тех, что навевали ему воспоминания о былом, не задерживавшиеся надолго в памяти. Когда он проснулся, день широко распростерся над морем, волны же были невелики, а посреди редких облаков сияло ясное солнце. Воздух стал теплым и благоуханным. Оглянувшись, он увидел, что старик сидит на постели, страшный, как только что отрытый покойник. Кустистые брови щетинились над бельмами, седые длинные пряди сваливались с обтянутого кожей черепа. Тем не менее на лице его блуждала улыбка, и, казалось, он счастлив настолько, насколько душа может сделать счастливым полумертвое тело. Повернувшись к Холблиту, старец сказал: – Ты поздно проснулся. Поднялись бы раньше, и сердце твое раньше бы ублажилось. – Я вижу, ты счастлив, Дед, – спросил Холблит, – неужели утро принесло нам добрые вести? – Земля! Земля! – вскричал Долгобородый. – В сем старом теле больше нет слез, иначе я бы плакал от радости. Холблит молвил: – Значит, ты ждешь, что перед смертью некая встреча сделает тебя счастливым? – Встреча? – рек старец. – С кем и какая? Разве пали не все мои близкие? Разве они не сгорели, не утонули, не были убиты и не скончались в постели? Какая может быть встреча, юнец? Впрочем, о великий воитель среди собирающих береговой мусор, действительно ждет меня ныне Морской Орел, с факелом и мечом в руке вселявший ужас в разбойников иссиня-черного моря. Это себя, себя обрету я посреди равнины, о юный влюбленный! Старец воздел тощие руки к носу корабля, взбиравшегося на очередной склон, выросший посреди солнцем залитого моря, прежде чем скатиться с него вниз – к новому склону. И тут же откинулся на постель со словами: – Дурацкая прыть! По твоей милости я заговорил слишком громко, и нетерпение понапрасну тратит силы мои. Впредь буду молчать, чтобы сердце мое, наполнившись, не разорвалось, погасив в себе слабую искру жизни. Тут Холблит поднялся на ноги и принялся разглядывать старца, настолько удивленный такими словами, что на мгновение даже позабыл об уже недалекой земле, которую нетрудно было заметить, когда круглый корабль нырял носом в долинку между волнами. Как уже сказано, ветер не был силен, и не мог поднять сильную волну, однако дальние стихшие бризы плавно колыхали корабль, шедший под парусами. Через некоторое мгновение старец вновь открыл глаза и сказал негромким и капризным тоном: – Ну, почему ты стоишь надо мной и глазеешь? Почему бы тебе не отправиться вперед, чтобы хорошенько разглядеть сушу? Воистину верно, что среди Воронов все недоумки. Ответил Холблит: – Не гневайся, Дед. Я удивлялся твоим словам, ибо они чрезвычайно чудесны. Поведай же мне о том крае, где лежит Роскошная и Манящая Равнина. Молвил Дед: – Зачем это мне? Спроси мореходов. Они знают. – Известно тебе, – проговорил Холблит, – что люди эти не разговаривают со мной, они даже не замечают меня, словно везут истукан, который можно продать первому встречному владыке. Или же, старец, – с яростью в голосе продолжил он, – они везут меня на рынок рабов? Полоняночка уже продана, а теперь взяли туда и меня, только продадут уже в другие руки? – Чушь! – молвил старец чуть дрогнувшим голосом. – Глупы эти твои слова, ибо в той стране, что ждет нас, не покупают и не продают. Что же о том, что люди эти не в приятельстве с тобой, то так оно и есть: здесь ты собрат лишь мне – и никому другому. Посему если я ощущу в себе силы, то, может быть, и поведаю кое-что. – Тут он чуть приподнял голову и заметил: – Солнце припекает, ветер слабеет, все медленнее и медленнее увлекает нас парус. На корабле сразу же зашевелились, и Холблит, глянув, увидел, что мореходы взялись за весла, рассевшись во гребным скамьям. Старец проговорил: – Что-то зашумели на корабле, что они делают? – Вновь чуть приподнялся старец и крикнул пронзительным голосом: – Добрые парни! Смелые парни! Так говорили мы в старые времена, приближаясь к берегу на свет и дым огня маяков, дымивших днем и огнем полыхавших по ночам, а береговой люд трепетал, надевая шлемы. Пронзайте волну, ребята, пронзайте ее насквозь! – Вновь повалившись на ложе, он слабым голосом молвил: – Более не медли, гость, ступай же вперед, посмотри же на эту землю и расскажи мне о ней, тогда, быть может, услышишь и мою повесть. Спеши же, спеши! И Холблит опустился с полуюта на шкафут, в середину судна, где гребцы с яростными криками налегали на ясеневые весла. Наконец он поднялся на бак, подошел прямо к голове дракона и стал разглядывать землю, пока мерно вздымавшиеся за его спиной весла заменяли кораблю ветер. После он вернулся к Деду, то есть Морскому Орлу, и услышал от старца: – Сын мой, что видел ты? – Земля прямо перед нами, но еще далеко. Высоки горы, но снега не видно, их синева не подобна синеве гор Острова Искупления. Также мне кажется, что к краю моря спускаются дивные леса и луга. Но к ним еще плыть и плыть. – Ага, – сказал старец, – стало быть, так? Тогда я не стану утруждать себя произнесением слов ради тебя одного. Лучше отдохну и соберу силы. Приходи через час, расскажи, что увидишь, и, быть может, доведется тебе услышать мою повесть. Тут он опустился на ложе и как будто бы сразу уснул. Делать было нечего, и Холблит принялся терпеливо ждать, пока час не минул. А потом отправился вперед и внимательно пригляделся; вернувшись же назад, сказал Морскому Орлу: – Час твой истек. Повернувшись, старый вождь молвил: – Что видел ты? И Холблит ответил: – Высокие блеклые горы, у их подножий холмы, темные лесом, между ними и морем луга, и простор их я назову широким. Рек тогда старец: – А видел ли ты зубастые скалы, выступающие из моря у самого берега? – Нет, – отвечал Холблит. – Если они здесь и есть, то сливаются с холмами и лугом. Молвил Морской Орел: – Потерпи до истечения еще одного часа: скажешь тогда мне и, быть может, взамен что-то узнаешь. И снова уснул. Но Холблит ждал, и когда час завершился, отправился на нос и стал на баке. Настала третья смена гребцов, весла взяли самые крепкие мужи из тех, что были на корабле, и всем туловом содрогалась ладья, ведомая ими по волнам. Посему Холблит вернулся к старику и увидел, что тот не проснулся; взяв за плечо, он хорошенько тряхнул Долгобородого и сказал: – Просыпайся, о спутник, ибо берег уже недалеко. Старец же сел и спросил: – Ну, что ты видел? Холблит ответил: – Видел утесы и пики далеких гор, под ними, на холмах, черный лес и зеленую траву, от которых к прибрежным гладким и желтым пескам спускаются зеленые луга. – Видел ли ты скалы? – спросил Морской Орел. – Видел, – ответил Холблит, – гряда их поднимается из моря в миле от полосы песка, но скалы эти черны как на Острове Искупления. – Сын мой, – сказал старец, – протяни ко мне свои руки и приподними меня. Взяв старика, Холблит поднял его и усадил, подперев спину подушкой. Но Дед смотрел не на Холблита, а на нос корабля, ныне едва колебавшийся вверх или вниз, потому что море притихло. Тут он вскричал: – Это та самая земля! Та самая! И сразу повернулся к Холблиту со словами: – Коротка будет весть моя: ты пожелал мне стать молодым, и твое желание будет исполнено, ибо еще сегодня, прежде чем опустится солнце, ты увидишь меня таким, каким я был в прежние дни, когда, жесткий сердцем, пожинал мечом тот урожай, который приносит море. Потому что в этом краю правит Король, не знающий Смерти, наш повелитель и даритель разных даров. Некоторым жалует он дар возвращения юности и жизнь, длящуюся дольше Сумерек Богов. Но никто из нас не смеет явиться на Роскошную и Манящую Равнину к Королю, не знающему Смерти, не обратившись спиной к Острову Искупления; не смеют являться сюда и люди нашего острова, не принадлежащие к Дому Морского Орла, не бывшие его вождями – из тех, что всегда сидят на высоком престоле. Из числа таких людей время от времени выбирают одного, дряхлого и негодного к битве; перенесенный в эти края, он получает дар Неумирания. Скажу, что некоторые из нас не желают принимать этот дар, ибо им легче отправиться туда, где надлежит быть всему нашему роду, чем жить на Равнине Блаженных в Уделе Бессмертных. Я же всегда был надменным и властным, и кажется мне, что чем меньше будет окрест моей родни, тем лучше, ибо они – вздорное племя. Чрезвычайно удивившийся Холблит спросил: – Ну, а каково мое место в этой истории? Я-то зачем явился сюда? И ответил Морской Орел: – Король, не знающий Смерти, приказал нам доставить тебя к нему живым и здоровым, если суждено тебе оказаться на Острове Искупления. Ну, а зачем ему это, не ведаю, да и не пытался узнать. Рек Холблит: – Значит, и я также получу дар вечной юности, длящейся пока существует мир людей и богов? – Думаю так, – ответил Морской Орел, – пока будешь находиться на Равнине Блаженных – едва ли ты сможешь бежать оттуда. Услышав слово «бежать», Холблит заподозрил недоброе, встал и призадумался. А потом сказал: – Значит, это все, что ты можешь рассказать мне о Равнине Блаженных? – Клянусь Сокровищем Моря! – ответил старец. – Больше я ничего не знаю о ней. Но живой учится. И я полагаю, что там ты сумеешь отыскать обрученную с тобой деву. И сможешь обратиться с мольбой к Королю, не знающему Смерти, чтобы он отдал ее тебе. Что еще знаю я? Во всяком случае, похоже, что там не будет недостатка в красавицах, иначе зачем обещанное возвращение юности? Довольно ли тебе этого? – Нет, – молвил Холблит. – Значит, – вопросил старец, – тебе нужна только одна-единственная? – Только она, – согласился Холблит. Едко усмехнулся старик и сказал: – Не буду разуверять тебя… Почва самой Роскошной и Манящей Равнины все переменит, когда ты коснешься ее своими стопами. Холблит поглядел на него с ровной улыбкой: – Что ж, тогда я наверняка отыщу там свою Полоняночку. И мы вместе решим, расставаться нам или держаться вместе. Сегодняшний день щедр ко мне. – Будет ли он щедр и ко мне… и скоро ли? – молвил Морской Орел. Но гребцы перестали грести и сложили весла; моряки бросили якорь, ибо корабль подошел к берегу на один полет стрелы и прилив развернул его бортом к бурунам. Тут молвил Морской Орел: – Смотри же вперед, о спутник, и рассказывай мне об этой земле. Поглядев, Холблит ответил: – Желтый песок на берегу, похоже, усеян ракушками, и от моря до цветущих трав совсем недалеко. Ну, а в полете стрелы от края воды я вижу рощицу прекрасных цветущих деревьев. – А видишь ли ты людей на берегу? – поинтересовался старец. – Да, – сказал Холблит, – четверо сейчас идут возле моря, и трое из них женщины, ибо я вижу, как трепещут на ветру их длинные платья. Одна из них облачена в шафран, другая в белом, а третья в бледно-голубом, но сопровождающий их кметь одет в багрянец, и одеяния всех искрятся золотом и самоцветами. Судя по всему, они глядят на наш корабль, как если бы ожидали его. Молвил Морской Орел: – Почему это мореходы медлят и не готовят ялик? Пьяницы и обжоры, лживые свиньи, они забыли про своего вождя. Но не успел он произнести эти слова, как явились четверо моряков и без промедления подняли его вместе с постелью и отнесли вниз на шкафут, в корабельное чрево, под которым причален был ял с четырьмя крепкими гребцами на веслах, Холблиту никто не дал знака, его как бы не замечали, но, подхватив копье, он последовал за ними и стал рядом, пока старика спускали в лодку. Потом, ступив на планшир, он легко спрыгнул вниз, и никто не стал мешать или помогать ему. И он стал посреди яла, словно воплощение духа битвы, и солнце играло на его ясном шлеме, остром копье и украшенном Вороном белом щите за спиной. Но и будь он последним кметем из тех, что бороздят воды, никто не обратил бы на него меньше внимания. Глава X. Разговор с людьми Роскошной и Манящей Равнины Тут, взмахнув ясеневыми лопастями, гребцы направили ял прямо к берегу. С первым же взмахом весел Морской Орел простонал: – Скорей бы на берег, скорее бы! Холод старости охватывает мое сердце. Сын Ворона, ты стоишь, скажи мне, что делают эти люди на берегу и не подошли ли к ним другие? Молвил Холблит: – Другие не подходили. Но я вижу говяд и коней, пасущихся на лугу. Что же касается этих четверых, женщины снимают обувь и подвязывают подолы, словно бы собираются направиться к нам по воде; а кметь, шедший босым, неторопливо бредет по морю, ибо волны стали совсем небольшими. Старик ничего не ответил, только застонал от нетерпения, но вот – когда вода была еще по грудь – гребцы остановили лодку, и двое из них спрыгнули через борт в море; взяв вождя на его постели, они отправились к берегу. Местные жители встретили их на мелководье, приняли старца, вынесли его на желтый песок и положили вне досягаемости набегавших волн. Следом за ним и Холблит соскочил в волны и отправился на берег. Корабельщики тем временем подгребли к своему судну, и Холблит расслышал восклицания, с которыми они подняли якорь. Но когда Холблит вышел на берег и приблизился к народу этой земли, женщины искоса поглядели на него, а потом рассмеялись: – Добро пожаловать и тебе, о молодец! И, рассмотрев их, он увидел, что статью они похожи на дев его собственной земли; белая кожа и стройные ноги, выглядывавшие из-под подоткнутых платьев, блестели от морской влаги, чаруя своей красотой. Но Холблит преклонил колено возле Морского Орла, чтобы узнать, как тот себя чувствует, и спросил: – Как тебе здесь, о вождь? Старик не ответил ни слова, он показался Холблиту спящим; и щеки его были на взгляд розовее, а кожа глаже, чем прежде. Тогда заговорила одна из женщин: – Не опасайся за него, молодец; спутнику твоему хорошо, а скоро станет еще лучше. Голос ее пел, как поутру певчая птичка; белолобая и темноволосая, она была чрезвычайно изящна, и все улыбалась, глядя на Холблита, но без пренебрежения. Смеялись и ее подружки, так что становилось понятно: странным было для них его появление здесь. Потом они вновь обулись, и кметь взял постель со старцем, поднял его и ступил на траву. Обратившись лицом к упомянутой прежде роще, они немного прошли и потом положили старца наземь и отдохнули… Так, короткими переходами, его донесли до самого края леса, а старец все не просыпался. Тут уже говорившая с Холблитом дева – та, темноволосая, – молвила: – Хотя мы взирали на тебя с изумлением, но не потому, что не ждали тебя, а потому, что ты красив и мужествен. Поэтому подожди здесь, пока мы не вернемся к тебе из леса. Тут она прикоснулась к его руке и вместе с подружками вновь подняла старика; наконец все они исчезли в чаще. Холблит же расхаживал взад и вперед возле леса, разглядывая цветущие луга, и думал о том, что не видел более прекрасного края. Вдали у подножия холмов поднималась высокая крыша; как будто бы рядом с нею он различил и людей. Ближе к нему паслись говяда и кони. Некоторые даже подходили к Холблиту и, вытянув шеи, смотрели на него; добрые это были животные среди своей породы. Чистый поток воды огибал угол леса и стекал по лугам к морю, Холблит подошел к нему и отметил, что прилив почти не колыхал прозрачную гладь, ибо вода в ручье была чиста как стекло, а трава и цветы спускались прямо к ней, посему, сняв с головы шлем, он испил из ручья и омыл в нем лицо и руки, а потом, водрузив шлем на место, повернул обратно к лесу, ощутив в себе новую силу и веселье. Поглядев на море, он заметил, что присланный с Острова Искупления корабль быстро уменьшается в размерах, потому что поднялся легкий ветерок, и на нем поставили парус. И Холблит улегся на траву; наконец, после чуть менее чем часового отсутствия, четверо местных жителей вышли из леса, но без Морского Орла. И Холблит поднялся и повернулся к ним, и кметь, отсалютовав ему, удалился, направившись прямо к замеченной вдалеке крыше; женщины же остались с Холблитом, и они смотрели на него, и он, опершись на копье, разглядывал их. Тут молвила черноволосая дева: – Истинно, о Копейщик, что если бы мы не знали о тебе, то весьма удивились бы тому, что столь молодой и удачливый на взгляд муж попал в эти края. – Неведомо мне, почему вы удивились бы, – ответил Холблит, – но скажу вам, почему я оказался здесь. Только сперва откройте мне – не это ли край , где лежит Роскошная и Манящая Равнина? – Именно так, – откликнулась дева, – и разве не видишь ты, какими лучами освещает этот край солнце? Так светит оно во время, которое прочие народы именуют зимою. – Кажется, я слыхал о подобном чуде, – рек Холблит, – ибо мне говорили, что край этот чудесен; а хотя ваши луга и прекрасны, сейчас их чудными не назовешь, они похожи на прочие земли, разве что покрасивей. – Такое возможно, – согласилась она, – о прочих землях нам ведомо лишь понаслышке. Если мы и знали о них, то все позабыли. Молвил Холблит: – Не этот ли край зовется Уделом Бессмертных? От этих слов улыбка оставила лицо девы, побледнели и она, и ее подружки, и услышал тут Холблит: – Воздержись от подобных слов. Их не смеет произнести здесь ни один муж. Но можешь звать этот край Землею Живых. Ответил юноша: – Прошу прощения за торопливое слово. Тут они вновь заулыбались и, подступив поближе, начали оглаживать ладонями, глядя с любовью. Только Холблит чуточку отодвинулся и промолвил: – Я пришел, чтоб отыскать утрату, горестную для меня. И рекла дева, вновь подступая к нему: – Да, найдешь ты ее, пригожий муж, – и ее, и все прочее, чего только захочешь. Тогда он спросил: – Не привозили ли сюда недавно девицу по имени Полоняночка? Прекрасную, светловолосую и сероглазую, добрую с виду, ласковую, прямую словом и не робкую. Будет ростом с вас, эта пригожая дева из Дома Розы, моя нареченная. Поглядев друг на друга, молодицы качнули головами, и черноволосая девица сказала: – Такая нам неизвестна, как и род, который ты назвал. Тут Холблит приуныл, а желанье и горе пробудили в нем жалость, и он нахмурился, глянул на дев, которые вдруг показались ему легкомысленными и беспечными, невзирая на красоту. Но, затрепетав, девушки отступили от Холблита, ибо стояли совсем рядом, прикасаясь к нему с любовью, а та, что более всех говорила с ним, уже с лаской взяла его за левую руку и сказала она: – Нет, не смотри на нас с такой горечью! Если эта женщина не найдется в стране, так не по нашей злой воле. А она, может быть, здесь. Ведь все, кто попадает сюда, не сохраняют прежних имен и скоро забывают их. Ты пойдешь с нами к Королю, и он сделает все, что пожелаешь, ибо могущество его беспредельно. Тут Холблит несколько смягчился и сказал: – А много ли женщин в этой земле? – Да, много, – сказала девица. – И много ли среди них подобных вам красавиц? – спросил он. Тут они рассмеялись и обрадовались, и вновь пододвинулись поближе к Холблиту и, взяв за руки, поцеловали его. Черноволосая же девица ответила: – Да-да, таких, как мы, здесь много, есть даже покрасивее. И рассмеялась. – А этот ваш Король, – спросил он. – Каким именем он зовется? – Просто Король, – ответила девица. – Разве у него нет другого имени? – вопросил Холблит. – Мы не смеем произносить его, – ответила дева, – но скоро сам увидишь, что в нем нет ничего другого, кроме мощи и доброты. Глава XI. Морской Орел начал заново свою жизнь Но пока между ними шел такой разговор, из леса вышел весьма радостный с вида муж – высокого роста, рыжебородый и черноволосый, с румяными щеками, мускулистыми членами, – на взгляд переживший зим тридцать и пять. Подойдя прямо к Холблиту, он обнял его за плечи и поцеловал в щеку, словно старинный и добрый друг, только что вернувшийся с моря. Удивленный Холблит усмехнулся и молвил: – Кто ты, считающий меня таким близким другом? Муж ответил: – Коротка твоя память, о Сын Ворона, ибо за такое недолгое время позабыл ты своего спутника, товарища по кораблю, того, что дал тебе в Чертоге Опустошителей питье и мясо, а с ними и добрый совет. Тут он радостно расхохотался, обернулся к троим девам, взял их за руки и поцеловал в губы, а они так и льнули к нему. Тут рек Холблит: – Значит, и вправду ты вновь обрел свою юность, чего пожелал я тебе по твоим уговорам? – Ага, взаправду, – ответил Рыжебородый. – Я вновь обрел юность, а с ней вернулась любовь, а с нею и то, чем любят. Тут он повернулся и прекраснейшей из дев, белокожей и благоуханной, как лилия, розовощекой и стройной, длинные, опускавшиеся ниже колен волосы которой ласково теребил ветерок. И он обхватил ее руками и притиснул к груди и много раз поцеловал в щеки, и… о! она отвечала только лаской – и губами, и рукою. А обе подружки стояли рядом, улыбались, и радовались, и хлопали в ладоши, и целовали друг друга от счастья. Наконец они заплясали и зарезвились вокруг целующейся пары, как молодые ягнятки весенней порой. Но между ними стоявший Холблит, опершись на копье, улыбался губами и хмурил чело, ибо уже обдумывал, в какую сторону направить свои стопы. Но не успели они нарезвиться, Морской Орел оторвался от избранной им подруги, и, взяв за руку обеих дев, подвел их к Холблиту и воскликнул: – Выбирай же, о Сын Ворона, из этой пары ту, которая по вкусу тебе, ибо едва ли придется тебе увидеть деву милей и краше. Но Холблит глянул на него суровым и гордым взглядом, и, поту пившись, черноволосая девица негромко сказала. – Нет-нет, воин моря. Этот муж слишком пригож, чтобы стать нашим другом. Его ожидает любовь понежнее и другие, желанные губы. Тут взыграло сердце Холблита, и он молвил: – О Морской Орел, ты вернул свою юность: что же теперь ты станешь с ней делать? Не томит ли тебя память о море, озаренном луною, о плеске волн, о пене летучей и о товарищах, посеребренных солью? Где обрящешь ты здесь чуждый берег, где высадишься с корабля, где добудешь добро? Забудешь ли ты черный борт ладьи и капли, срывающиеся под ветром с весел, когда шквал налетел на самом рассвете, когда напрягает свое полотнище парус, когда судно кренится, и дружина заглушает голосами посвист ветра. Кем ты станешь, о воин, в земле, где чужим тебе людом правит Король? Кто тут внемлет тебе или поведает о твоей славе, о которой ты забыл под рукой легкомысленной женщины, не известной твоим родичам и не рожденной в том доме, откуда исстари определено тебе брать женщину и радоваться ей? Чьим рабом сделался ныне ты, собиратель добычи, ужас свободных? Волю какого владыки ты исполнишь, о вождь, дабы утром съесть свое мясо и улечься вечером в мягкую постель? Внемли, о воин из племени Опустошителей, перед тобою стою я, Холблит из племени Ворона, и стою я на пороге чудесной страны, чтобы отыскать в ней свое, то, что дороже всего моему сердцу, – мою нареченную деву, Полоняночку из рода Розы, красавицу, что ляжет в мою постель и родит мне детей, станет рядом со мной на холме и равнине, будет возле меня у борта и за веслом, перед стрелой и копьем, возле очага, возле пламени, пожирающего чертог, и возле погребального костра воина Ворона. О Морской Орел, приютивший меня среди врагов, спутник мой и корабельный товарищ, реки же немедленно и бесповоротно, поможешь ли ты мне в предстоящем странствии или бросишь меня, подобно презренному трусу? И вновь девы отступили, услышав его чистый и громкий голос, и, затрепетав, побледнели они. Но Морской Орел усмехнулся и с добрым от радости лицом ответил: – Чадо Ворона, твои речи добры и подобают мужу, однако им не место в этой стране, и мне все равно, что с тобой будет, и безразлична приведшая в эти края причина. Что будешь ты делать? Если бы вчера эти слова услыхал от тебя Долгобородый Дед, он бы тебя не понял, но ты говоришь их Морскому Орлу, вкусившему счастье на Равнине Блаженных; я не могу поступить, как ты говоришь, ибо никакая земля, кроме этой, уже не примет меня. Здесь Морской Орел вновь обрел крепость и силу, здесь он полон радости и любви, а за пределами этого края он бы скитался сейчас воющим призраком, носимым по воздуху волею ночного ветра. Посему, что бы ни делал ты в пределах этой земли, я буду рядом с тобою и помогу тебе. Но ни шагу за пределы ее не сделает моя стопа, будь то в соленое море или на склоны гор, что ограждают эту добрую землю. Был ты моим корабельным товарищем, и я люблю тебя; я тебе друг, но лишь в этой стране будут открыты мои любовь и дружба. Теперь же о том, что сказал ты о днях, канувших в прошлое, и о наших радостях на волнах бурного моря; дни эти были добры и прекрасны; но пришел им конец и сгинули они; как те парни, что сидели рядом со мной на гребных скамьях, как те девы, что брали меня за руки и отводили в опочивальню. Новые дни пришли им навстречу, появятся и новые други. Что же тогда? Стесняя живых, радовать бесчувственных мертвых? Клясть ли Иванов День, заливать ли помоями священный очаг Зимнего Пира, потому лишь, что давнее лето было прекрасным, а дни улетают и меняется время? Так что возвеселимся. Ибо жива жизнь. Тут он повернулся к своей деве и поцеловал ее в губы. Но суровое лицо Холблита опечалилось, и он молвил – медленно, с тяжестью в голосе: – Итак, корабельный товарищ, пусть говоришь ты, что время лечит, для тебя оно впредь недвижимо; быть может, настанет день, когда ощутишь ты усталость и поймешь ее и затоскуешь о потерянном и давно позабытом. Но не буду более говорить об этом, ибо уши твои глухи к моему слову, и ты его не услышишь. Скажу только, что благодарю тебя за помощь, какой бы она ни была, и я приму ее, потому что меня ждет полный трудов день, и я начинаю подозревать, что они окажутся тяжкими. Женщины приуныли, им явно хотелось отойти так, чтобы ничего не слышать; но Морской Орел рассмеялся как бы в полном довольстве и сказал: – Ты сам создашь себе трудности, по обычаю твоего гордого и надменного племени; ну, а мне теперь все нетрудно, и легко снесу я и твое презрение, и злые пророчества. Будь мне другом – насколько сумеешь, – и я отдам тебе свою дружбу целиком. Ну, женщины, куда вы поведете нас? Ибо готов я увидеть любую новинку, которую вы покажите нам. Дева его сказала: – Мы отведем вас к Королю, чтобы еще более возвеселились ваши сердца. Ну, а друг твой, Копейщик, о морской витязь, пусть ободрится сердцем. Кто знает, быть может, оба стремления – сердца его и устремленного к нему сердца друга – окажутся одними и теми же, и он будет совершенно доволен? Тут она искоса поглядела на Холблита застенчивым и неуверенным взором; он удивился такому слову и вновь ощутил в сердце надежду вот-вот увидеться с Полоняночкой, чью любовь почитал куда более сладкой, чем любовь этих дев; на сердце его полегчало, и чело просветлело. Глава XII. Перед Королем Роскошной и Манящей Равнины Потом женщины повели их вверх по течению ручья, и Холблит шел возле Морского Орла; но спутницы их снова развеселились; играя, они бегали вокруг них, веселые, как юные козочки. Чтобы смыть морскую соль, они неглубоко зашли босыми ногами в чистый и ясный поток, бегали по лугам, собирали цветы, плели из них венки и гирлянды, которыми украшали себя и Морского Орла; но к Холблиту девы не прикасались, потому что боялись его. Ручей уходил к холмам, и они следовали его потоку, и каждый новый луг был прекраснее предыдущего, насколько это возможно. Кое-где вдали они замечали людей, но никого не повстречали на своем пути, если не считать мужа и деву – легко одетых, как в середине лета, – которые в любви и радости вместе гуляли по берегу ручья, обратив удивленные взоры к суровому Морскому Орлу и Холблиту с его блестящим копьем. Черноволосая дева приветствовала эту пару и что-то сказала им; они отвечали веселым смехом, Встреченный муж нагнулся к цветущему травянистому берегу, поднял корзинку и принялся раскладывать на траве под ивой лакомые яства, а потом пригласил всех быть его гостями в этот ясный полдень. И они сели возле искрящегося ручья, ели и пили и были веселы. А потом, добрыми словами попрощавшись со встречными, все три провожатые обратили свои лица к холмам. Наконец они увидели перед собой заросшую лесом горку, у ее подножия ярко алело красно пятно, а вокруг него солнце освещало разноцветные сооружения. Тут Морской Орел спросил: – Что это? И дама его сказала: – Там шатер Короля, а вокруг него палатки и навесы наших людей, которых он считает друзьями; и нередко обитает в полях вместе с ними, хотя владеет чертогами и домами немыслимой для человеческого сердца красоты. – Есть ли у вашего Короля враги, которых он мог бы опасаться? – спросил Морской Орел. – Откуда им взяться? – ответила дева. – Даже если случай вынесет на берег этой земли желающих сразиться с ним, битвенный гнев разом оставит воителей, как только блаженство Роскошной и Манящей Равнины проникнет в их души… они не захотят ничего другого, кроме как оставаться здесь и быть счастливыми. Но все же скажу: появись у него враги, Король сокрушил бы их с меньшим трудом, чем требуется мне, чтобы растоптать маргаритку. Они шли, и теперь им попадались многие люди, игравшие и резвившиеся в полях; и не было среди них старца, израненного или увечного, грустного или слабого телом. Некоторые из них окружили пришельцев, удивляясь Холблиту, несшему длинное копье и остававшегося в сверкающем шлеме и темно-серой кольчуге, но вопросов не задавали, ибо все понимали, что перед ними новички, еще не познавшие блаженств Роскошной и Манящей Равнины. Так они шли без помехи меж прекрасных людей, и Холблит подумал о том, сколь радостной будет подобная дружба и как возвысится его сердце от одного их вида, если только нареченная окажется с ним рядом. Так пришли они к шатру Короля, стоявшему на излучине у подножья холма – на лугу, с трех сторон окруженном лесом. Холблиту показалось, что он не видел более прекрасной палатки, ибо покрывавшие ее полотна были расшиты сказами и цветами, низ же шатра украшали золото, жемчуг и самоцветы. Прямо в двери – в кресле слоновой кости восседал Король этих земель – в золотом облаченьи, препоясанный украшенной самоцветами цепью, с короной на голове и мечом у пояса. Ибо настал час, когда он выслушивал все, что могли сказать ему люди, и потому сидел в двери шатра, и народ стоял перед ним, сидел и лежал на траве; и вот то один, то другой подходил к Королю и обращался к нему со словом. Лицо его светилось, словно звезда; необычайно красивым он был и добрым, как майский вечер в полном блаженства садах, когда аромат шиповника наполняет воздух. Отвечал он голосом столь благозвучным, что всякое сердце устремлялось к нему, и никто не смел противоречить. Но едва Холблит взглянул на него, он сразу же понял, что перед ним именно тот, чье резное изображение украшало Чертог Опустошителей; сердце Холблита заколотилось, и он постарался сдержать чувства. – Выше голову, о Сын Ворона, укрепись сердцем: никто, ни человек, ни бог не обманут тебя. Ибо разве может перемениться сердце, заставившее тебя отправиться в дом, куда положено тебе приходить за женщиной и тем счастьем, которое она приносит; и присягнуть в любви и верности той, что любит тебя больше всех и ждет тебя – день за днем, час за часом, – потому что велика любовь, возникшая между вами. Они приблизились к шатру, и люди вокруг расступились, как перед прибывшими издалека и имеющими много дел; и вот никто уже не стоял между ними и ликом Короля. Но тот улыбнулся, ободрив сердца пришедших надеждой на исполнение сокровенных желаний, и молвил: – Здравствуйте, дети! Кого же вы привели к нам ради укрепления общего счастья? Кто этот высокий, рудобородый, радостный муж, готовый блаженствовать на Равнине Блаженных? И кто сей добрый и пригожий молодец, пришедший с оружием в наш мирный край, чей лик суров и печален под великолепным шлемом. Темноволосая дева сказала: – О Король! О даритель даров и податель счастья! Этого высокого мужа прежде угнетала старость, он прибыл сюда с Острова Искупления по обычаю этой страны. Ответил Король: – О высокий муж, добро есть, что ты явился сюда. Дни твои переменились, и ты все-таки жив. Битва твоя окончена, и ты примешь награду бойца, о которой не помнит занятый суровой игрою воитель. Мир наступил, и тебе не придется сдерживать себя, ибо в этой земле ни у одного мужа нет недостачи, которую можно возместить, лишь что-то отобрав у другого. Сердце твое не сумеет придумать желания, которое я не исполню; нет того дара, в котором отказал бы тебе. Тут Морской Орел рассмеялся от счастья и закрутил головою, чтобы лучше видеть улыбки всех, кто его окружал. Потом Король обратился к Холблиту: – Приветствую и тебя. Мне ведомо, кто ты есть, и, похоже, тебя ждет великое счастье; я во всем исполню твое желанье. Ответил Холблит: – О великий господин счастливой земли, я не прошу у тебя ничего, кроме того, что без проклятия у меня никто не отымет. – Я дам тебе это, – ответил Король, – и ты благословишь меня. Но чего же ты хочешь? Что нужно тебе больше, чем дары этой земли? Рек Холблит: – Я явился сюда не ради подарков, только затем чтобы получить назад то, что принадлежит мне по праву: плотскую любовь моей нареченной девы. Ее украли ее у меня, а меня у нее, ибо она любила меня. Я спустился на берег и не нашел ни ее, ни корабля, который увез ее прочь. Оттуда я отплыл на Остров Искупления, потому что мне сказали, что там я должен заплатить за нее цену, однако во плоти ее на острове не оказалось. Только видением явилась она мне посреди ночного сна и велела искать в этой земле. Поэтому, о Король, если она обретается здесь, покажи, как мне найти ее. Вот и все чего я прошу. Ответил Король: – Твое желание будет исполнено, ты получишь ту женщину, которой надлежит быть с тобой. Превыше меры обрадовали Холблита эти слова, Король показался ему теперь дарующим успокоение и утешение каждому сердцу, как говорило о том его резное изображение в Чертоге Опустошителей, и молодец поблагодарил его и благословил. Но Король велел ему быть с ним в этот вечер и пировать у него. – Утром, – молвил он, – ты отправишься своим путем и узришь ту, которую должен любить. Потом пришел вечер, и началась ночь, теплая, благоуханная, искрящаяся звездами; и они вошли в шатер Короля, и там был пир – прекрасный и изысканный, как и положено; и Холблит ел мясо с собственного блюда Короля и пил из его чаш; но и мясо не было вкусно, и вино не приносило восторга, ибо им владело желание. А когда пир завершился, девы отвели Холблита ночевать в прекрасный шатер, расшитый над его головою золотыми звездами, и он лег, и телесная усталость заставила его уснуть. Глава XIII. Холблит встречает женщину, которая любит его Утром мужи проснулись, и Морской Орел явился к Холблиту вместе со своей девой, ибо ее подруги куда-то отправились, и сказал тогда помолодевший вождь: – Вот и оказана мне честь, и счастлив я этим безмерно. Я принес тебе весть от Короля. – Какую же? – спросил Холблит, полагая заранее, что уже знает ее, краснея от радости и подкрепленной уверенностью надежды. Молвил Морской Орел: – Возрадуйся, о корабельный товарищ! Я должен отвести тебя туда, где обитает твоя возлюбленная, и ты узришь ее, но не так, чтобы она могла увидеть тебя… После же отправишься к Королю, дабы узнал он, удовлетворено ли твое желание. Тут возрадовался Холблит превыше меры, и сердце его заплясало, и счел он, что и все остальные будут радоваться и ликовать вместе с ним, ибо желание его удовлетворялись без промедления, и не хватило у него слов, чтобы выразить собственное счастье. По пути мысли о предстоящей беседе с возлюбленной сладким клубком вились в его сердце; не ведал Холблит прежде подобной радости и уже начал задумываться о том, что они с Полоняночкой будут делать вдвоем, когда соединятся. Оставаться ли им на Равнине Блаженных или вернуться назад в Прибрежье Морское и жить в доме со всем родом? Ибо полагал он, что должен хранить кров своих отцов, и ходить по лугу, выкошенному собственной косою, и по угодьям, где серпом жал пшеницу. Но себе Холблит рек: – Подожду, пока не услышу, чего желает Полоняночка. Вот вошли они в лес позади королевского шатра, миновали его, поднялись на холм, а там открылся край, где возвышенности и лощины, несказанно прекрасные, сменяли друг друга; по лощинам вилась речушка, ласково омывавшая подножие то одного холма, то другого, и в каждой долине – ибо они пересекли две – стоял добрый дом, окруженный возделанными угодьями, садами и виноградниками. Шли они целый день, до самого заката, однако же не устали, так как время от времени заходили во встречавшиеся им дома, хозяева которых приветствовали путников и угощали их мясом и питием. Так перед самым закатом они вошли в долину, что была прекраснее прочих, и сразу же наткнулись на чрезвычайно красивый дом. Тут сказала девица: – Путешествие наше близится к концу, сядем же на траву возле реки, чтобы ты выслушал повесть, которую велел передать тебе Король.

Конец ознакомительного фрагмента.