Секунды три – и вздрогнувший Ленуар спихнул сущность с себя, не церемонясь с ним.

– …и тех, кто препятствует влюблённым. Сказано в Канонах: да будут они прокляты, лишены веры и наказаны тьмой… – а ведь это не абитат был! Рене, сжимая колени, взглянул на рассеянного Армана, кусающего губы и вперившего невидящий взгляд перед собой, – до тех пор, пока не признают власть света и волю Владычицы…

Внезапно скрежет дерева о камень и громкий возглас сира Марсия прервал молитву: Элоиза упала в обморок. Сидевший ближе всех к ней, Марсий первым оказался рядом, поднял на руки супругу, называя её по имени.

– Я больше не выдержу этого… не хочу! – приходя в себя, всхлипнула на руках мужа, Элоиза. Сир Марсий понёс её к выходу, сопровождаемый Арманом.

– Н-да, молитва убийственно хороша, – Антуан, как и все соскочивший с места, чтобы помочь, сейчас стоял, засунув руки в карманы жюстокора и провожая взглядом Делоне.

– По заказу, – усмехнулся Рене и вдруг бросился куда-то в сторону, простирая руки, – иди сюда, кс-кс-кс… Иди, мой хороший…

– Я тебе уже говорил, что он не в себе? – принимая от Ленуара освежающую жевательную палочку, Антуан покачал головой, наблюдая за крадущимся по обеденной зале Рене.

– Абитата ловит, – рассеянно кивнул Анри, – но ты прав: Марой – странный. И не внушает мне доверия… Что такое происходит с сиррой Элоизой?

– То же, что и с ним, – Антуан невольно засмеялся, видя, как Рене полез под стол. – Ты разве не догадываешься, почему они нашли общий язык?

Анри улыбнулся:

– Я бы на твоём месте не недооценивал северянина.

Пока они сплетничали, абитат был успешно пойман, вытащен из-под стола и прижат к груди. Рене, не подходя к парням, обсуждающим его, кивнул головой на дверь:

– Пойду, вдруг моя помощь понадобится, – и, прижимая к себе невидимую ношу, направился к выходу.

– Здесь можно раздобыть приличное вино? – провожая взглядом Рене, Анри задумчиво жевал палочку.– Что-то подсказывает мне, что эти три дня будут самыми бессмысленными в моей жизни…

Антуан обнял его за плечи, засмеялся:

– Погоди, мы кое-что запланировали на сегодняшний вечер. Скучать не придётся.

Но Анри отрицательно покачал головой, не веря в содержательный исход дня.

Дверь в комнату госпожи Делоне была приоткрыта, и Рене протиснулся с абитатом на руках внутрь. Мужчины беспомощно суетились возле женщины, давно привыкнув к её истерикам и надеясь, что это как-нибудь само пройдёт. Ойла стояла чуть поодаль, сцепив руки в замок и равнодушно кося левым глазом на привычную сцену.

Оказавшись в комнате, абитат вдруг принюхался, завыл недовольно, вырываясь, и Рене пришлось отпустить его. Нервно дёрнув обрубком укоротившегося хвоста, абитат исчез, рассыпая мелкие искры. Даже живность не хотела находиться в одной комнате с Элоизой, чувствуя тёмное беснование в ней.

– О, мой энджел! – простонала Элоиза, замечая приблизившегося Рене, протягивая ему руку и уязвляя тем самым находящихся рядом родных мужчин. – Не могу больше, не могу…

Рене неловко улыбнулся сиру Марсию, сочувствуя усталости в его взгляде:

– Позвольте мне поговорить с сиррой Элоизой наедине?

У Армана не пришлось спрашивать разрешения, юноша коснулся его плеча и направился к выходу. Марсий коротко сказал: «Хорошо, может быть, у тебя получится», – оставил супругу с Мароем наедине.

Рене накинул на комнату шатёр безмолвия, уселся на край кровати рядом с плачущей госпожой Делоне, взял её за руку:

– Давайте поговорим откровенно, если это возможно. Чего вы боитесь?

Элоиза притянула к себе руку Рене и зашептала истово:

– Я не могу больше терпеть, не могу! После того, как тьма отступает, туда возвращаться ещё страшнее!.. Осталось недолго терпеть, я знаю, раз ты здесь, – она облизала сухие губы, – но мне кажется… будто я начинаю сходить с ума… они, голоса, всё время говорят, говорят, говорят… как под Ирминсулем…

И без того большие глаза стали огромными, распахиваясь, словно пытаясь показать безумие, прячущееся в этом зеркале души. Рене некоторое время рассматривал обращённое к нему лицо, со всеми его деталями, напоминающими об Армане, прерывисто вздохнул и наклонился к женщине, обнимая её и целуя в лоб:

– Я не позволю, слышите, не позволю!

Элоиза заплакала, иначе, жалобно и тихо, как это делают уставшие от горя люди. Руки её обхватили склонившегося милого мальчика, прижимая его к груди. Свет полился в неё, успокаивая, и глаза прикрылись, но Рене не дал уснуть: