Бересклет
вернуться

Волков Сергей Юрьевич
Шрифт:

Merry Christmas

Пусть волхвы колдуют, и царят Пусть цари, и тьма стоит в пещере, — Нынче все о Мери говорят, Только что и слышно, – Мери, Мери. И блестит снежок на волосах, И скрипит снежок под башмаками, В Ипсвиче двенадцать на часах, В Норвиче двенадцать, в Ноттингаме. Мери Кристмос – так назвал бы я Свой рассказ и подарил другому. Мери Кристмос – прачка и швея, Помогает Диккенсу по дому. А сегодня вымоталась вся — Целый день по городу кружила, И на стол поставила гуся, И колечко в пудинг положила. Уж она давно легла в постель, А вокруг всю ночь стучались в двери. Кто-нибудь, окликни нас в метель, Кто-нибудь, скажи нам, – Мери, Мери!

«Ты открой два письма, не одевшись ещё…»

Ты открой два письма, не одевшись ещё, — Я хочу до теней и до пудры Губ твоих незнакомых коснуться и щёк, Улыбнись, моё горькое утро. Ты ведь в среду в мои прилетаешь края, Не ко мне, ну и пусть, – только в среду, Чтоб не знать, как ты близко, из города я На два дня бесконечных уеду. Слишком долго робел и сходил я с ума, И сойдя, на судьбу положился, И читаешь ты строки второго письма, А на первое я не решился.

«Значит, и впрямь, никуда без поэзии…»

Значит, и впрямь, никуда без поэзии, Если на сцене, на самом краю, Старенький Зяма покойного Дезика Так и читает, как душу свою. Долго читает, набухло под веками, — Зямина дорого стоит слеза. Так и стоит, и смахнуть её некому, И описать невозможно глаза. Ноет осколок, доставшийся смолоду Дезику в руку, у Зямы в ноге. Это читает Давида Самойлова Зяма, Зиновий Ефимович Гердт. Это, не чуя земли под ногами, Так оживает старик в старике, Это читает по памяти «Гамлета» Гамлет, и воздух сжимает в руке.

«В окно открытое, с гулянья…»

В окно открытое, с гулянья, Ворвался ветер впопыхах, Грозою бредил, тополями, Сырою свежестью пропах, Вилась, кружилась занавеска, Как плащ, металась за спиной, Но прозвучал в квартире резко Звонок отчаянный ночной, И ты почуял дуновенье Привычной в общем-то беды, И понял, как ещё мгновенье Тому назад был счастлив ты.

«Храни меня, прекрасная пора…»

Храни меня, прекрасная пора, Осенние колхозы институтские, В райцентре дискотеки до утра, Грузовики, дороги наши русские. Как выяснилось позже, за морковь Мы бились на развалинах империи, Но выходили в поле, и любовь Ещё была таинственной материей. И потому, храни меня туман, Пусть позже прояснится слишком многое, Ты утром тем на счастье был мне дан, Туман над пашней чёрной, над дорогою.

«Останься на Сущевской станции…»

Останься на Сущевской станции Под самый августовский путч, Как был никем, так и останься, Зря только разум наш кипуч. У стрелки часовой на кончике Гудит вокзал, – хватай мешки; Ордынцы грузятся в вагончики, Шансон врубают ямщики. Кто с жиру бесится, кто с голоду, А мы стоим тут стороной, И жаль не родину, а молодость, Она-то и была страной. А мы в буфете семки лузгаем, Последний режем ананас, И поезда Великолукские Летят в грядущее без нас.

«Что нельзя состоять при народе…»

Что нельзя состоять при народе И противно в парадный расчёт, Напиши генералу Чарноте — Он тебя с полуслова прочтёт. Нас как будто бы ветром надуло, Нам родные сулят берега То чахоточный воздух Стамбула, То его тараканьи бега. Никого ни о чём не просили, Увлекались спортивной борьбой… Что Россия? Ты тоже Россия, И, похоже, что Бог не с тобой.

«На самой кромке, у воды…»

На самой кромке, у воды, Где галька и песок, Хочу, чтоб опустила ты Мне руку на висок. Пусть на песке лежит баркас, И ветер пусть ночной, Но луч закатный не погас На соснах за спиной, На мокрой гальке, на ветру, На кромке, до конца… И ты, покуда не умру, Не отведёшь лица.

«Снег в лучах фонарей и вечернее улиц теченье…»

Конец ознакомительного фрагмента.