Вскоре он снова ворвался в город, но это был уже не базарный день, напротив, стоял жаркий летний полдень, и город был весь как вымерший: все спасались от жары или спали в домах. Если же кто-то и бродил по улицам, то они разбежались, предупрежденные криками часовых и грохотом копыт рыцарского коня. Как и в прошлый раз, он мчался с обнаженным мечом в выброшенной наотлет руке, он проскакал по главной улице до ратушной площади, никого не встретив: редкие прохожие бежали при его появлении. На ратушной площади он снова взглянул на городские часы, спешился и подошел к фонтану – струя холодной воды ниспадала из мраморной чаши в каменный восьмигранник. Он хотел омыть меч, но тот был чист и светел. Тогда он вложил меч в ножны и омыл лицо холодной водой, поступающей сюда по трубам из подземного источника.

В этот момент раздался странный металлический звук, как будто открыли огромную железную бутылку, и голова рыцаря отвалилась от его тела и упала в воду.

Тело в латах опрокинулось и рухнуло на плиты площади.

За сценой наблюдали многие из окон, сквозь щели между прикрытыми ставнями. Такой смерти – чтобы сама собой отпала голова – никто никогда не видел.

Один глубокий старец из числа старейшин города сидел на ступеньках ратуши и курил свою длинную фарфоровую трубку. Он был так стар, что всегда мерз, и поэтому единственный не скрывался от жары в этом городе: напротив, холод так изъел его, что он постоянно был облечен в смешанные меха; грели его и лоснящиеся бобры, и рыжие куницы, и волки, и горностаи. Лицо его казалось ветхой изнанкой этого нагромождения шкурок.

Давно этот старец обходился без слов, считая это пустой суетой: он все курил, и только дым исходил из его сморщенных уст. Но тут он встал со своего резного кресла, сделал несколько шагов к фонтану, отягощенный пушной рухлядью, и произнес: ЗОЛОТАЯ ГОЛОВА В ХОЛОДНОЙ ВОДЕ.

Голову достали, и, к изумлению горожан, она оказалась из чистого золота: золотая голова рыцаря в остром золотом шлеме, с золотой бородой, с суровым и вытаращенным лицом. Так произошло чудо. Тело рыцаря осталось плотским и тленным, поэтому его спешно предали земле, а голову поместили в сокровищницу ратуши – с тех пор золотая голова на фоне синего потока стала знаком Тугреве, а под изображением на гербе пишут слова старца, который все не мог согреться: ЗОЛОТАЯ ГОЛОВА В ХОЛОДНОЙ ВОДЕ.

2004

У одной семьи был дед-фронтовик, который с ними никогда не общался. Жил один, замкнуто.

Семья же была шумная, многодетная, жили сумбурно, с весельем и ссорами – в общем, очень почеловечески, только денег все не хватало. Про деда же знали, что он далеко не беден, хотя тот и обитал в скромной однокомнатной квартире и никакой роскоши себе не позволял.

Иногда в семье вспоминали про деда, хотя толком его никто не знал, но все же родственные связи…

Иногда им хотелось как-то помочь старику, скрасить его одиночество, думали, что, наверное, ему было бы любопытно посидеть среди маленьких правнуков и правнучек… А иной раз, напротив, задумывались о том, что не худо бы и деду помочь им деньгами, раз у него их много, а здесь детворы навалом и множество надобностей…

Не раз приглашали его в гости, на дни рождения детей и прочее, но дед не приходил, ссылаясь на то, что он – старый нелюдим и никому не может быть интересен. Возможно, когда-то его обидели чем-то – о том не могли вспомнить.

Наконец решили пригласить его на 9 Мая: вспомнили, что он кавалер многих орденов и свято чтит память о войне. Не очень-то надеялись, что он придет, но праздновать решили по-любому, пригласили еще гостей, накрыли настоящий праздничный стол в большой комнате: для такого случая достали из шкафа крахмальную скатерть, которая вся сияла и хрустела, расставили хрус тальные бокалы, фужеры… Цветы и салаты – все празднично пестрело на столе. Готовили все вместе, с детской помощью, дети расставляли бокалы, раскладывали вилки и ножи, толкались, смеялись, роняли приборы под стол, возбужденные атмосферой торжества. Кидались мячиком и уронили его в салат, переживали, что сладкий пирог пригорел… Спорили, какие класть салфетки – белые, матерчатые, или красные, бумажные, с утятами во фраках. Решили в пользу белых, солидных – все же День Победы. Пришли друзья, и тоже с детьми, с мелкими подарками. Уже в прихожей началась радостная суета, женщины рассматривали красивые платья друг на друге, девочки хвастались бусами, мальчики стреляли друг в друга из пластмассовых пистолетов. Стали рассаживаться за стол, разбили бокал – к счастью, конечно. В этой суматохе про деда как-то забыли. Но тут раздался звонок в прихожей, и он вошел, держа в руках маленький квадратный торт. Дети притихли, с любопытством разглядывая старика, про которого знали, что это «прадедушка», но видели его впервые.

Он был невысокого роста, худой, в коричневом костюме, с орденами и медалями на лацканах пиджака.

Его усадили на почетное место во главе стола, налили ему коньяку. Старик был немногословен, держался как-то загадочно, неподвижно.

Ел и пил мало, молчал. Поначалу от этого за столом возникали неловкие паузы, повисало напряженное молчание, но постепенно разговор вернулся в изначальное состояние, дети перестали робеть и снова стали носиться по комнатам с пистолетами и мячами, с калейдоскопами и прочей веселой дребеденью, женщины болтали, мужчины курили и шутили… Выпили, конечно, за День Победы и лично за деда, за его подвиги времен войны.

Майский благоуханный вечер лился в открытую дверь балкона, золотой закат пылал, отража ясь во всех стеклах, дробясь в хрустале ваз и бокалов.

Постепенно темнело, и комната наливалась свежими сумерками, но никому не хотелось зажигать свет – так хорошо было сидеть в синеве догорающего весеннего дня, пить вино, беседовать…

Огоньки сигарет то и дело вспыхивали в сумерках.

Про деда немного подзабыли – он неподвижным, темным силуэтом сидел во главе стола.

Не успел день догореть, как роскошный салют озарил небо разноцветными огнями. Дети и взрослые высыпали на балкон, дети кричали «Ура!», приветствуя каждый букет огней, взмывающий в темно-синее небо, и им отвечали из дворов и окон сотни других голосов, тоже кричащих «Ура!».