Мать Адриано, узнав о случившемся, разрыдалась, потому что поняла – на этот раз только удача позволила ей не потерять еще одного ребенка. В те дни Джудитта обнимала Адриано так крепко, как никогда раньше не обнимала. Возможно, так она хотела загладить вину за едва не исполнившийся приговор, который вынесла сыну при рождении: «Это ребенок стариков, он непременно умрет».

Но Адриано не умер. Гул самолетов, предвестник новых бомбардировок, не шел у него из головы, испуганное лицо отца Леонтино вставало перед глазами всякий раз, когда раздавался вой сирен, и он вспоминал слова матери, которая нередко предпочитала прятаться дома, а не в бомбоубежище, вверяя свою судьбу провидению, а не системе городских укреплений. Джудитта обнимала Адриано и повторяла: «Если нам суждено умереть, пусть лучше мы умрем вместе».

Адриано часто включал военные сцены в свои фильмы. Возможно, в его памяти осталась та несостоявшаяся встреча со смертью в 1943 году.

Есть и еще один эпизод, который оставил след в памяти Адриано. Это случилось 29 апреля 1945 года, через четыре дня после освобождения Италии от фашизма. На пьяццале Лорето, в пяти минутах ходьбы от виа Глюк, там, где раньше была бензоколонка, на железных балках висели тела Муссолини и Петаччи [15] . Рядом с Муссолини и Петаччи еще три символа прошлого режима: слева Никола Бомбаччи [16] , справа – Паволини [17] и Стараче [18] . Никто точно не знает, кто отдал приказ принести их тела на эту площадь. В тот день Комитет национального освобождения [19] опубликовал послание с выражением сожаления, под документом подписались все члены Комитета, включая коммунистов. Однако никто не взял на себя ответственность за перевозку тел. Говорили, что это была месть: раньше на этой площади немцы приказали фашистам убить пятнадцать партизан. Согласно хроникам того времени, фашистские солдаты жестоко поглумились над телами и бросили на весь день под палящим солнцем, не позволив семьям забрать останки близких.

Около семи утра первые прохожие заметили тела Муссолини, Петаччи и других фашистов. Через несколько часов площадь запрудила толпа, молва о произошедшем в мгновение ока облетела весь Милан. То и дело слышались автоматные очереди, люди проталкивались к телам, топтали их и пинали. Какая-то женщина пять раз выстрелила в труп Муссолини, чтобы отомстить за своих пятерых погибших детей. На трупы бросали гнилые овощи, кто-то плевал на них, в руку Муссолини вложили фашистский флаг, с тела сорвали ремень и сняли правый сапог, а на тело Петаччи кто-то помочился. Новость распространилась по окрестностям и дошла до виа Глюк. Дядя однажды рассказывал, что в тот день моя мама решила пойти посмотреть, что происходит на пьяццале Лорето, и Адриано, которому тогда было семь, напросился за компанию со старшей сестрой. Когда они пришли, на пьяццале Лорето царил хаос, какой-то мужчина попросил мою мать взять ребенка на руки: «Синьора, пусть мальчик увидит, что произошло, сегодня исторический день».

Мама не поняла, речь о партизанах или о фашистах, и несколько минут держала Адриано на руках, а потом, когда осознала, что за ужасную сцену они наблюдают, поставила ребенка на землю и заторопилась домой. Джудитта предпочла бы, чтобы ее сын не видел этой кровавой вакханалии, но пути назад уже не было. Тогда было сложное время, в Италии только что закончилась освободительная война, часто приобретавшая черты гражданской. Мы нашли человека, который поделился воспоминаниями о том времени, а именно о 1944 годе, когда маленький Адриано после уроков отправлялся на дополнительные занятия в школу при монастыре монахов-салезианцев на виа Копернико, ту самую, где позже будет учиться Сильвио Берлускони. Вспоминает Бьянкамария Пападиа, жена Джанколомбо, известного миланского фотографа, бывшая учительница Адриано в 1944/45 году.

«Я помню, – рассказывает синьора Пападиа, которой сейчас восемьдесят три года [20] , – что иногда Адриано приводила в школу женщина, высокая и строгая, с очень суровым взглядом. При первой же встрече меня поразило, как трепетно эта властная женщина относится к сыну. Тогда, – вспоминает синьора Пападиа, рассматривая фотографию Адриано, хранящуюся в богатом фотоархиве Джанколомбо, – мы работали в очень тяжелых условиях, уроки проходили в подвале, и я помню, что в этом подвале были столбы, поддерживавшие потолок. Некоторые дети пытались взобраться по ним, но только не Адриано. Он был очень тихим ребенком, с большими глазами и немного меланхоличным взглядом. Знаю, его все считали непоседой, егозой. Я не помню его таким. Может быть, потому, что времена были очень трудные, а может, потому, что и он понимал, насколько все непросто. Жизнь была тяжелой, я помню, что в год освобождения на улицах то и дело слышались перестрелки между немцами и партизанами, детям ничто не угрожало, но, конечно, такие события навсегда остаются в памяти ребенка».

После войны начались юношеские приключения мальчика с виа Глюк. Сегодня виа Кристофоро Глюк – это безымянный участок дороги, задушенный бетоном и огромным потоком машин, кишка, лишенная индивидуальности, потерявшая со временем все свои отличительные черты. Недавно, в полном соответствии с логикой постиндустриальной эпохи, администрация города велела снести несколько заводов и построить на их месте новые дома. «Дом на доме, смола и цемент», – как поется в самой известной песне дяди, «Il ragazzo della via Gluck» («Мальчик с виа Глюк»).

«Виа Глюк сейчас – печальное зрелище. Я как-то раз взглянул на нее, когда проезжал мимо: они понастроили там бетонных монстров», – сказал мне Адриано во время одной из многочисленных семейных встреч в доме моей матери.

Безликие монстры, похожие друг на друга. Безликое место, как и многие другие безликие места в Милане. До конца 50-х годов начало виа Глюк, вплоть до дома номер 14, где родился Адриано, представляло собой пригород, заселенный простыми работягами, затерявшийся в зеленом море северных районов Милана. Не то чтобы здесь были разбиты парки, вроде британских. Это была крошечная община рабочего класса: со штаб-квартирой Итальянской коммунистической партии, очень популярной среди местного населения, баром, в котором Адриано мог просидеть весь день, соревнуясь с местными чемпионами по бильярду, закусочной, где можно было дешево перекусить, и несколькими магазинчиками, в их числе – кафе-магазин молочной продукции [21] , где собирались парни из «банды» с виа Глюк. Сорванцы из рабочего пригорода, проводившие все свободное время на улице. Иногда их забавы становились опасными – например, посмотреть, кто быстрее проберется по канализации, или закидать камнями соседей из «заколдованного замка» – заброшенного здания, пережившего бомбардировки и служившего штабом конкурирующей «банды» с другого конца виа Глюк. Это уютное местечко вскоре погибнет, задушенное строительными спекуляциями 60-х годов. Главарем «банды» с виа Глюк был Серджо Каванера, кумир юного Адриано, образец для подражания, человек, всегда державшийся в тени, несмотря на то что потом мой дядя неоднократно пытался вывести его на первые страницы газет. Когда между членами «банды» возникала ссора, они шли к Серджо, и тот решал, кто прав, кто виноват. Эту часть своей юности Адриано вспоминает с большой теплотой.

Примерно в 1948 году семья Челентано покинула виа Глюк и переехала на виа Чезаре Корренти – центр Милана, в пяти минутах ходьбы от пьяцца дель Дуомо, рядом с Порта Тичинезе [22] . Сперва Леонтино, Джудитта и маленький Адриано поселились в доме номер 7 на виа Чезаре Корренти, в квартире моих родителей. К тому времени моя мать, третья по старшинству в семье, вышла замуж за портного из Саронно [23] Паоло Перини. Через некоторое время семья Челентано-старших перебралась в дом номер 11 на виа Чезаре Корренти, к Алессандро Челентано, старшему брату Адриано, который умер в возрасте восьмидесяти девяти лет, и его жене Ивонне, ныне тоже покойной. Переезд с виа Глюк на виа Чезаре Корренти оставил неизгладимый след в памяти Адриано. Если о каком-то другом случае из жизни дядя может и забыть, то, как только речь заходит о виа Глюк, у него срабатывает своего рода эмоциональная память. Не то чтобы квартира на втором этаже на виа Чезаре Корренти была дворцом, но любая семья хотела бы жить в центре города. Однако для Адриано этот переезд стал глубокой травмой, концом мечты, болью, которую он пронесет через годы, и она воплотится в таких гранях его творчества, как забота об экологии и окружающей среде и критика строительных спекуляций, чья мощная вспышка пришлась на 60-е годы. Виа Глюк, улица в пригороде, утопающая в зелени, не представляла собой ничего особенного, но для Адриано она была синонимом свободы, связи с природой, игр с друзьями, в то время как центр Милана воспринимался как нечто чуждое, далекое, изолирующее от общества, заставляющее отказаться от беззаботной жизни на улице, возможно, немного похожей на жизнь бродяги, но в то же время полной приключений. Когда семья Адриано переехала на виа Чезаре Корренти, дядя так и не смирился с «цементным» центром города и каждый день ездил на общественном транспорте к друзьям, оставшимся на виа Глюк, в отчаянной попытке остановить время и смягчить боль разлуки с тем местом, где родился. На семейных посиделках Адриано несколько раз вспоминал связанные с этим забавные случаи: «Мама знала, как трудно мне было уехать с виа Глюк, и знала, что каждое утро я садился на трамвай и ехал в свой родной район». Однажды Джудитта решила проявить твердость. «Она отобрала у меня деньги на билет, решила, что таким образом заставит меня отказаться от ежедневных поездок на виа Глюк».