Имя американского писателя Теодора Драйзера знакомо читателям во всем мире прежде всего благодаря его знаменитым романам, в числе которых «Сестра Керри» и «Дженни Герхард», «Гений» и «Американская трагедия», «Трилогия желания» и «Оплот». Между тем Драйзер был также и весьма плодовитым новеллистом. Его творческое наследие включает десятки блестящих рассказов и очерков. Во многом автобиографичные и подчас предвосхищающие темы и коллизии его романов, они наглядно подтверждают авторскую максиму: «Дело писателя – не судить, а понимать жизнь и рассказывать о ней». «Галерея женщин» (1929) – это пятнадцать абсолютно разных героинь, каждая со своей судьбой и жизненной драмой. Пятнадцать захватывающих историй, написанных рукой глубокого знатока человеческой природы, яркого, правдивого художника и увлекательного рассказчика. В настоящем издании «Галерея женщин» представлена в том виде, как она была задумана самим автором, причем большая часть рассказов публикуется на русском языке впервые.
Theodore
DREISER
1871–1945
Рейна
Ее родители настолько не подходили друг другу, что их брак казался чем-то вроде времянки, сооруженной на скорую руку. Мягкосердечная, сентиментальная мать, без малейшей практической жилки, выглядела совсем не парой отцу-невротику голландских кровей. Худосочный росток на полусгнившей ветви фамильного древа, он являл собой жалкое зрелище, хотя, возможно, в иные времена и в ином месте мог бы что-то собой представлять. Здесь же (я имею в виду маленький городок на американском северо-западе) он был слесарем, и по любым меркам довольно бестолковым. Он имел привычку подкручивать кончики усов и пару раз в год облачался во фрак. Считал, что умеет играть на скрипке. Любил рассказывать непристойные истории и искренне радовался, когда удавалось привести в смятение своих детей. Среди знакомых снискал репутацию труса, который держит в страхе собственную жену, но сразу тушуется перед сильным полом. Будучи безалаберным по природе, он переложил бремя тягот реальной жизни на слабые плечи супруги, и она пыталась удержать семью на плаву, сдавая внаем меблированные комнаты.
Первое впечатление от человека в значительной мере предопределяет наше к нему отношение. Поначалу Рейна показалась мне глуповатой, но что-то все же мешало записать ее в полные дурочки. Маленькая лавандовая шляпка на льняных, коротко остриженных волосах (крашеных, разумеется) и лавандовый же шарфик в пару к ней свидетельствовали об отменном чувстве стиля, так же как и светло-серый костюм с юбкой всего на пару дюймов ниже колен. Она любила стоять по-мальчишески, широко расставив ноги и чуть запрокинув голову, блестя глазами, полными неподдельного интереса к жизни. Этого, по крайней мере, у нее не отнимешь – была она в высшей степени живой. Ну и невозможно было забыть ее бесконечные истории, безусловно вульгарные, но уморительные до крайности, так что оставалось только удивляться, как ей удавалось рассказывать их с абсолютно непроницаемым выражением лица. Могло показаться, что эти байки свидетельствуют о ее невзыскательном вкусе и порой даже о каком-то самоуничижении, однако в них не было ни малейшего следа пошлости, а скорее грубоватое, но здоровое чувство юмора простого человека. Можно сказать, она была неосознанно, а временами даже чарующе вульгарна, и тут нет никакого противоречия.
Рода, ее старшая сводная сестра, была бесспорной красавицей, образованной и утонченной. Несмотря на эффектную кинематографическую внешность, она оставалась милой и смогла сохранить очарование неподдельной простоты и естественности. В ней так и не появилось жесткости и напористого самодовольства, ее чувствительная натура нуждалась в умиротворяющей прочности родственных уз. Не следует забывать, что с тех пор, как Рода вышла замуж и покинула родной город, прошло почти пять лет. К этому времени и Рейна успела вступить в брак.
Не один месяц до нашего знакомства мне пришлось выслушивать, какая она замечательная, чтобы не сказать необыкновенная, девушка – юная, яркая, красивая, – какая она прекрасная наездница, как кипит в ней жизнь! Я прилежно внимал рассказам о ее любящем сердце и глубоких сестринских чувствах и терпеливо разбирался в перипетиях ее брака с молодым торговцем лесом.
Поначалу молодожены поселились в маленьком домике в одном из лесозаготовительных округов Вашингтона. Но Рейне, привыкшей к городским удовольствиям Спокана и Сиэтла, скоро прискучила глушь, и она сбежала, добравшись в служебном вагончике до железнодорожной станции в сорока милях от лесопилки.
Супруг, который, по-видимому, жить без нее не мог, разорвал все связи с местным лесозаготовительным бизнесом, приносящим ему четыре тысячи в год, и отправился за ней. За три года замужества она уходила от него еще дважды, каждый раз из-за недовольства способом заработка, какой он имел несчастье выбрать. Оба раза он немедленно оставлял работу и следовал за ней, в надежде вернуть обратно. Вероятно, по своей душевной организации он был склонен попадать в зависимость от женщин такого сорта. Узнав ее лучше и уже прекрасно сознавая, какой пустышкой в некотором отношении она была и какой чумой египетской во всех отношениях могла становиться для определенного типа мужчин, я все же мог понять его непреодолимое влечение к ней. Она была здорова, энергична, насмешлива, молода, в конце концов, и, вполне возможно, являлась для него олицетворением самих этих качеств как таковых. Но если дела не клеились, поддержки или утешения от нее было не дождаться, а вот критики и истерик – сколько угодно.
Я познакомился со Свеном, когда ему стукнуло двадцать пять. Это был молодой человек приятной наружности, амбициозный и в то же время деликатный и внимательный, хотя и без того лоска, который придает хорошее образование. Его отец, простой шведский крестьянин, не усматривал никакой пользы для своих детей даже в школьной грамоте; напротив, как мне рассказывали, считал школу баловством и пустой тратой времени. Свен, хотя и сбежал с фермы в пятнадцать, так и не избавился от грубого просторечия, к коему привык с малолетства. Его речь была густо пересыпана вульгаризмами, столь любимыми нашими грамматистами. Он, к примеру, мог сказать «л'oжить» вместо «класть», «хочут» вместо «хотят», «кушать» вместо «есть» и тому подобное. Узнав, что его английский далек от совершенства, Свен стал больше молчать или подражал тем, в чьей грамотности был уверен, что было совсем не похоже на то, как повела бы себя в таких случаях Рейна. В своей области он был крепким профессионалом, прекрасно разбирался в лесе и на рынке древесины чувствовал себя как рыба в воде. Насколько мне известно, он был также умелым механиком, посвященным во все тайны автомобильных моторов, и при нужде вполне бы мог управлять гаражом. К тому же он принадлежал к тому типу юношей, которые многим готовы пожертвовать ради мира в семье.
Если у Свена с грамматикой было неважно, то у Рейны дела с ней обстояли совсем плохо. Ее речь заставила бы покраснеть шеридановскую миссис Малапроп. «Слышь, что вчера было-то. Отвал башки! Жаль, что тебя с нами не было. Я уж решила было, ну все, хана мне, ребяты. Ты щас со стула свалишься. Идем, значит, мы со Свеном по Седьмой авеню, и с кем, думаешь, сталкиваемся нос к носу? С Монти! Вот те крест! Со стариной Монти собственной персоной. Обалдеть! Весь такой из себя шикарный, в моднячем пальто, фу-ты ну-ты, ложки гнуты! Видать, деньжат откуда-то привалило. И вот наш Монти, простой такой, начинает клеиться ко мне как ни в чем не бывало. Вообще не втыкает, что я замужем. Парнишку жизнь ничему не учит: хвать меня своей лапой, глазом не моргнув: „А куда это ты намылилась? А что это за чувак с тобой?“ Свен вылупился на нас, будто сожрать собрался. Ну, я по-быстрому давай их знакомить. Во картина маслом, ага? Я-то Свену по ушам ездила, что передо мной все на цырлах ходят. И на тебе – такая засада. Но я выкрутилась!
„Ты чего, с дуба рухнул? – говорю. – Вишь, вспомнил детство золотое. По мордасам схлопотать захотел? Вот мой супружник, Свен, знакомься“. Он что-то просек наконец: сразу заегозил как уж на сковородке. Ну и Свен оттаял слегонца, когда я ему лапшу стала вешать, что у папаши Монти денег куры не клюют и Монти ищет, куда бы их пристроить. Так они и начали что-то перетирать меж собой. Упасть – не встать! Причем Свен ведь ревнивый, как черт. Ну и представь, как я у него за спиной Монти двумя глазами мигаю: „Обалдел? Чего творишь, паскуда?“ Будь уверен, он у меня понял, что лучше лишний раз варежку не разевать. Лос-Анджелес – это тебе не Спокан. Поначалу-то я со страху чуть не обделалась. Уж мне ль не знать, как у Свена крышу сносит от злости. Отвал башки! Но он поверил, что мы с Монти еще со школы приятели, так что пронесло, слава тебе господи».