— Ах, Беатрис! — разрыдалась я. — Прости меня за… ну, ты знаешь, за прошлое. Ты права, не стоило лезть… просто мне…

— Знаю, — перебила Беатрис. — Эмма, дорогая, все хорошо. И ты меня прости. Мне полезно помнить, что теперь я не одна занимаюсь книгой.

— Господи, какое облегчение, ты даже не представляешь!

— Просто больше так не делай, пожалуйста. Хорошо?

— Да ни за что, в смысле, конечно не буду. Честное скаутское.

— Я действительно думаю, что ход может оказаться удачным, но надо было обсудить его со мной. Так правильнее.

— Я хотела сделать тебе сюрприз. Правда.

— Понимаю, только больше так не надо.

Я хихикнула сквозь слезы и повторила:

— Честное скаутское.

— Ну вот и хорошо, Эмма.

— Я люблю тебя, — пробормотала я.

— Завтра поговорим, ладно?

Я повесила трубку. Не знаю, услышала ли она меня.

То был самый счастливый день в моей жизни. Впервые с тех пор, как мы все это затеяли, книга стала реальностью — физической, бесспорной реальностью. Теперь она существовала вне моей головы. Именно об этом я думала, держа в руках первый напечатанный экземпляр «Бегом по высокой траве».

«Бегом по высокой траве» Эммы Ферн.

Можно было понюхать бумагу, ощутить под пальцами глянец обложки. У меня мелькнула мысль, что это и есть самый верный способ отличить реальное от нереального: то, что существует, имеет вес, воображаемое же не весит ничего. Воображаемое не упадет, если его отпустить, гравитация им не интересуется. Земля притягивает лишь материальное.

Не зря же придумано слово «материя».

«Бегом по высокой траве», автор — Эмма Ферн.

Испытывая законное чувство гордости, радуясь свершению, я вложила томик в руки Джима, когда в то счастливое утро он вошел в кухню. С тех пор, как мы с Фрэнки подписали контракт, прошло почти полгода. «Нет причин ждать, — сказал тогда Бадоса. — Чем скорее книга увидит мир, тем лучше».

Даже на Беатрис произвело впечатление, с какой скоростью развернулось дело. «Фрэнки вообще спит?» — спросила она, когда я сообщила, что получила сигнальный экземпляр.

— Так-так! Вот, значит, и она, — проговорил Джим, глядя на обложку.

— Раскрой.

Он так и сделал, а я поднялась со своего места, наши плечи соприкоснулись, головы опустились. Я перевернула пару страниц и ткнула пальцем в посвящение: «Моему мужу Джеймсу. Спасибо, что каждый день меня вдохновляешь. Я очень тебя люблю».

— Тебе приятно?

Джим покосился на меня с легкой удовлетворенной улыбкой на губах.

— Я очень рад за тебя, заинька, просто счастлив.

Я сияла. Раньше я часто представляла себе, как он увидит посвящение, и в какой-то момент засомневалась, не совершаю ли ошибку. Джим не одобрял открытых проявлений чувств — такие вещи для детишек, говорил он, — и я опасалась, не смутит ли его упоминание в книге.

Он стиснул меня в объятиях, не выпуская томик из рук, и мы крепко прижались друг к другу. Я чувствовала себя воздушным шариком, из которого выпустили воздух.

— Я очень тобой горжусь, — прошептал Джим мне в волосы, и я нежилась в его тепле, не разжимая рук, готовая стоять так долго-долго, столько, сколько он позволит.

Когда он отпустил меня, я в буквальном смысле закружилась по кухне, смеясь от переполнявшей сердце радости:

— Разве не замечательно?

— Еще как, заинька. Ты молодец. — Он вытащил из кармана рубашки очки для чтения и одной рукой пристроил их на носу, но не собирался, как я сперва подумала, немедленно погрузиться в книгу. Вместо этого он положил ее на кухонный стол, сгреб оттуда разрозненные листы — что-то по работе — и стал подниматься к себе в кабинет. Это что — всё? Серьезно?

Джим будто почувствовал мое разочарование, потому что повернулся ко мне и улыбнулся извиняющейся улыбкой — очень в его стиле.

— Надо отпраздновать твое достижение. Свожу тебя в какое-нибудь хорошее место поужинать. Но пока мне очень нужно поработать.

Годы отшельнического труда — уж их-то Джим мог бы оценить, — величайшее на данный момент достижение моей жизни, но тем не менее вот она я, стою в одиночестве у кухонного стола. Однако мне удалось улыбнуться мужу в ответ, несмотря на досаду, а он чуть кивнул удовлетворенно: дескать, он исполнил свой долг, все прошло благополучно, можно и делами заняться.

Сказать, что я обманулась в своих ожиданиях, значит не сказать ничего. Я снова опустилась на стул, и мне пришло в голову, что Джима могло целиком и полностью устраивать положение вещей, существовавшее в нашей семье: он гений, альфа-самец, великий триумфатор, смотрит сверху вниз со своего трона на меня, преисполненную благодарности за внимание, которым он меня одарил, и желанием быть его достойной, однако точно зная, что мне никогда его не превзойти.

Конечно же, так оно на самом деле и было, но даже у меня порой случались минуты озарения, когда становилось ясно: неимоверно сложно потакать бесконечно алчущему одобрения, а порой и преклонения супругу, если при этом неизменно оказываешься в самом невыгодном положении.