Тогда я сказала себе, что глупо совершать такие попытки сегодня, после всего, что случилось за день, когда мозг по понятным причинам переполнен романом Беатрис, и даже испытала некоторое виноватое облегчение, когда услышала, как открылась входная дверь и пришел Джим.

— Ау! Есть кто-нибудь дома? — крикнул он.

— Уже спускаюсь! — Я закрыла записную книжку и ноутбук — продолжать все равно не было никакого смысла — и направилась вниз.

— Заинька, вот и ты! Как все прошло? — Джим стоял у подножия лестницы, раскрыв объятия, со счастливым выражением лица и бутылкой шампанского, украшенной большим красным бантом. — Как дела у моей любимой писательницы?

Я спрыгнула с нижней ступеньки, бросилась ему на шею и засмеялась ему в волосы.

— Все было просто отлично! Ты слышал интервью? Как оно тебе?

— Нет, пока не слышал, но Дженни специально пришла рассказать мне о нем.

— Дженни? Которая из администрации?

— Ага, они там все тебя слушали и говорят, что ты была великолепна! Давай отметим! — Он поднял бутылку повыше, мы взялись за руки и пошли в кухню.

— Ну, справилась я и правда неплохо, хоть и приходится самой себя хвалить.

Джим сжал мне плечо, и я знала, что завтра непременно смогу писать. Все будет хорошо. Человек должен писать, когда он счастлив, решила я. Это же так просто: наша оценка собственной работы зависит от самочувствия и настроения. Я вот чуть-чуть обиделась на Беатрис, и готово дело: день пропал, работа не ладится. Надо быть осторожнее и не позволять таким вещам влиять на меня.

Прошло несколько дней, а я все еще была на седьмом небе, вспоминая об интервью у Гусека. Из неизвестного второсортного автора я в одночасье превратилась в профессионала, крепкого и талантливого. Чувствовала я себя при этом отлично. Нет, прямо-таки восхитительно.

Беатрис начала водить меня за покупками в такие магазины, о которых я раньше и мечтать не смела, расположенные в районах, где у меня не было причин бывать, и с ценниками, от которых прежде у меня случился бы сердечный приступ.

— Все за мой счет, — неизменно заявляла она, и это было неловко. — Разреши, пожалуйста, мне заплатить. Думай об этом как о моих вложениях. В конце концов, так оно и есть, — настаивала Беатрис.

Просто поразительно, как быстро я привыкла к роскоши. Это было нечто — надевать одежду из мягких тканей, элегантно драпирующую тело. Стоило лишь начать, как пути обратно уже не было. Как-то в один из тех редких дней, когда мы обе были в магазине, я заметила, как Джекки на меня смотрит.

— Что такое? У меня лицо грязное?

— Нет, просто, ну я не знаю, ты выглядишь по-другому.

Мне хотелось сказать: «Конечно, по-другому, на мне модных тряпок на несколько сотен долларов, а моя стрижка дороже твоей сумочки». Но я, конечно, смолчала.

Я начала ходить в зал — хотя никогда прежде даже не помышляла об этом — и стала одержима тем, чтобы привести тело в хорошую форму. Буду заниматься всем подряд, решила я, силовыми тренировками, йогой, пилатесом, на беговых дорожках, на тренажерах, чего бы это ни стоило. Я стала каждую неделю ходить на маникюр и побывала на сеансе у профессионального визажиста, чтобы узнать, какой макияж мне больше всего подходит.

Я стала выглядеть так великолепно, что даже подумывала попросить Фрэнки поменять фотографию на задней стороне обложки, да только никто не знал, будет ли еще один тираж.

Хвала всем богам, Джим заметил произошедшие во мне перемены, ведь иначе нам грозили бы такие проблемы, которые и вообразить-то страшно. Я обратила внимание, что в тех случаях, когда мы оказывались вместе, он чаще прикасается ко мне и проявляет больше внимания.

Впрочем, была одна вещь, против которой он возражал: мой новый цвет волос. От природы они у меня непримечательные; в народе такую масть зовут темно-русой или мышиной, а я обозначала ее как «цвет компоста». Теперь же волосы стали очень темными, почти черными, угольного оттенка.

— Ты стала похожа на нее, — заметил Джим.

— На кого?

— На эту твою подружку, как там ее звать.

Можно подумать, он правда не помнил!

— Беатрис?

— Да, ты становишься ее копией: такая же стрижка, такой же цвет волос. Такое же, ну я не знаю, поведение.

— Спасибо.

— Это жутко, Эм.

Как и предсказывал Фрэнки, книга продавалась довольно неплохо, — учитывая все обстоятельства и благодаря моему интервью у Гусека, на данный момент она обзавелась аурой успеха, пусть и небольшого.

Я дала еще несколько интервью для радио и интернет-ресурсов, пара-тройка рецензий появились в чуть более значительных изданиях. Как-то утром, проверяя рейтинги и обозрения на «Амазоне» (я проделывала это дважды в день), я с радостью обнаружила, что книга взяла барьер десятитысячника и теперь занимает респектабельное 8788-е место в категории «художественная литература».

Беатрис тоже была обрадована и несколько удивлена этой толикой успеха. Мы с ней регулярно беседовали, обменивались замечаниями, устраивали мозговые штурмы, как еще чуть-чуть продвинуть роман, но вскоре — всего-то через пару месяцев после выхода — уже наметилось небольшое ухудшение. Продажи оставались приличными, но их рост замедлился; Фрэнки силился подстегнуть интерес прессы, и я уже задавалась вопросом, не добрались ли мы до пика, после которого начинается медленное скольжение в окончательное небытие.