– «Душно, как же душно!» – Где-то за лесом поднялся вверх столб красно-оранжевого пламени, задрожала под ногами земля, и уставшая седая женщина остановилась, и, прислушавшись к леденящему душу, сиплому волчьему вою. Вздрогнула, крепче прижала к груди спящую, казалось пятилетнюю девочку, и поспешила прочь, едва различая под ногами иссиня-черные, скользкие и покрытые мхом плиты тракта, проложенного века назад через покрытую лесами долину, чтобы связать два города, возвышавшихся на холмах с юга и востока от Черной Чащи. Что за Чаща такая, женщина точно не знала, но помнила, что в начале всего этого кошмара, когда она покидала Южный город, кто-то сказал ей, что в Черную Чащу идти нельзя. Снова тяжкий гул разнесся по лесу и твердь под ногами застонала. Девочка открыла большие, полные испуга глаза и тихонько заплакала.

– Тише, тише, все будет хорошо, бояться нечего, – прошептала женщина, озираясь.

– Тетя, где мы? – так же шепотом спросила девочка.

– Мы идем к Восточному Городу, – ответила женщина и, испугано вскрикнув, кинулась бежать. Откуда силы взялись неизвестно, она сама поразилась, но деревья замелькали мимо с удивительной быстротой, развилка тракта осталась позади, и теперь женщина бежала по сужающейся тропе, сжимая все крепче и крепче плачущего ребенка. А по пятам гнался ужас… Бесшумно, словно тени, неслись слева и справа от беглецов огромные черные волки, глаза их горели в сгущавшемся сумраке, они больше не выли, вообще ни звука не раздавалось вокруг, в темном лесу было тихо. Вдруг ветки, хлеставшие по лицу, тропа под ногами, волки и луна, а также кровавое зарево над вершинами деревьев исчезли. Женщина замерла на миг, а потом кинулась вниз по узкой лестнице, к выходу из полуразрушенной башни Южного города, откуда и начался ее путь. Девочки с ней больше не было, кто-то отнял малышку, забрал, похитил, унес… «Найти, надо найти, догнать, спасти»– на тысячи ладов кричали голоса в сознании, и женщина бежала. Спустившись по лестнице, она кинулась в темный коридор слева от тяжелой дубовой двери – выхода из башни, затем свернула в кромешной тьме направо один раз, налево два, потом еще раз направо и остановилась, осознав, что бежит не туда. Где-то загудело, и по каменному полу коридора прошла дрожь. В темноте, далеко впереди заплакал ребенок: это плакала девочка, ее девочка! Но где, куда бежать, как найти ее? Снова стало душно, мысли спутались, резко пришло осознание, что все происходящее сон, но выхода из сна не было, а девочку надо спасти… Женщина в отчаянии повернула обратно, чтобы выбраться из темного коридора, выйти снова к лестнице, и, обернувшись, увидела яркий и ровный свет. Повеяло свежим ветром, стало холодно, и в лицо порывом бури швырнуло снег, голова закружилась, замелькали звезды, а когда все прошло, перед взором плачущей женщины открылась бескрайняя равнина, безмолвная и величественная в сияньи звезд. Лунная дорожка серебрилась на снегу, словно указывая путь.

– Тетя, смотри, звездочка упала! – звонкий голосок девочки вывел женщину из состояния забытья. Она молча опустилась на колени в неглубоком снегу и прижала малышку к груди. Спасены! Теперь путь был ясен, он больше не плутал во тьме мрачного леса, а серебрился впереди лунной тропкой, манящей за собой к яркому пламени костра.

Старик молча наполнил кружки горячим чаем, и двое мужчин удобно устроившись на куче лапника приготовились коротать ночь у костра, когда вдруг завеса метели раздвинулась, и из вихря пурги шагнули к костру навстречу друг другу девушка и женщина с спящей девочкой на руках.

– Вот вы и пришли, – нарушил молчание старик, – Не бойтесь, теперь все позади, ночным кошмарам нет места в ярком свете огня.

И звонкая тишина заполнила собою, казалось, всю равнину, едва старик умолк. Костер вспыхнул ярче, теплые блики заиграли на бледных щеках напуганных женщин. И страх, и усталость ушли, лица их засветились покоем, тихая радость затеплилась в глазах. Гудело пламя костра, потрескивали сучья, какое-то полено растрескалось, пустило сок и теперь свистело и пощелкивало. А чуть дальше, за гранью освещенного круга, все также выла пурга. Вздымая к звездам холодные вихри, снег несся поземкой по колючему насту, кружа в водоворотах и опадая белыми лепестками черемух в буйный поток, на безумный бег которого взирал безучастно застывший в печали на берегу поэт. Мысли его были далеко, едва ли он видел чудесное весеннее небо, чистое и светлое после теплого ливня. Где-то в бездонной синей глубине уже начали пробуждаться звезды, но западный край был еще светел и полон теплых красок золотого заката. А над самым горизонтом раскинула в порывах ветра призрачные крылья огромная птица, сотканная из полосы облаков. Плеснула серебром рыба, уходя в глубину, в мрак и холод. Мелкой рябью застыли на воде круги. Туда, туда стремился поэт, забыться в холодных объятьях бурной реки, слиться на короткий миг с прохладной водой, стать единым с тысячами звезд, раствориться в огне заката, а после кануть в небытие. Где-то защелкал, засвистел и разлился звонкой трелью соловей, но поэт его уже не услышал, раздался громкий плеск, поднялся столб брызг, и воды реки сомкнулись. Круги разбежались и, слившись с водоворотами потока, исчезли, а поэта повлекло течение, затягивая все глубже и глубже. Ледяная вода обожгла, пузырьки воздуха взлетели к поверхности, а после вокруг него начал сгущаться мрак, миллионы мыслей кружили в голове, в каком-то безумном хороводе пронеслась перед внутренним взором вся недолгая и такая пустая жизнь, и где-то на границе гаснущего сознания мелькнул короткой вспышкой луч закатного солнца, играющий на воде. Поэт хотел взмахнуть руками, выбраться на поверхность, обратно к оранжевому сиянью заката, забился, закричал, но лишь воздух вырвался с приглушенным хрипом, кругом была вода. Течение тянуло вниз, в холодную изумрудно-зеленую глубь, ко дну. Прочь от ясного мира, от замирающего заката, прочь от жизни. Последний луч проник в толщу воды, а после все провалилось во тьму. И в этой тьме зажегся теплый свет: согрел, утешил и позвал к себе. Вспыхивавшие и тут же гасшие звезды, молнией проносившиеся в подсознании, оказались колючими снежинками, темная толща воды поднялась выше и стала зимним небом, поэт закашлялся и жадно принялся хватать ртом морозный воздух. Он лежал на берегу застывшего подо льдом пруда, покрытые инеем ракиты тянули к нему ветви, сквозь которые светила неестественная блеклая луна. Нестерпимый холод заставил поэта подняться на ноги. Ветер свистел в ветвях деревьев, густой ельник справа был полон ночи и теней, звезды и луну ежесекундно скрывали мчавшиеся к краю равнины облака, горделивые пики ледяных гор за лесом исчезли в порывах налетающей бури. Ни тропы, ни следов, равнина открылась поэту в убранстве нетронутых вечных снегов. Кружила и мела поземка, вновь и вновь поднимаясь к далеким звездам, служа волшебству могущественному и древнему, питаюшему жизнью ветер, снег, и звездное небо призрачного мира, заставляя устремиться мыслью вперед, чуть дальше в пространстве и времени, к поэту, крошечной точкой двигающемуся по величественному и холодному, полному вечного света миру. Порывы рожденного в недрах безмолвных гор ветра ледяным дыханием овевали его, ноги резал колючий и ломкий наст, одет поэт был легко, края одежды покрылись коркой льда, в волосах застыл иней, слезились глаза, и ресницы слипались. А кругом была лишь мертвая, сокрытая снегом пустошь, впереди вырастали непреодолимой преградой горы. – «Идти, идти, не останавливаясь, идти…» – бормотал поэт чуть слышно, с трудом шевеля замерзшими губами. «Идти, идти» – стучала в висках ставшая вдруг такой горячей кровь. Безволие, увлекшее его теченьем быстрого потока, что кружит цветы черемух на волнах, забыто, сам поток, свет заката и шепот ветра превратились в сон. Поднявшись к небесам призрачным облачком, все вытеснил и поглотил мир снега, мир вечной тишины, мир без людей, без звуков и без снов, мир бесконечности. И по застывшей его глади лежал путь поэта к горам, безмолвным и еще более холодным, чем мириады звездных крошек, что освещали зыбкий путь. По-прежнему чужая этим небесам луна притягивала неотступно его взор, своей белизной и чистым, без привычных пятен диском, казалась она ему прекрасной. Словно следуя за ней, он двигался вперед, пока лунный диск не скрылся за острыми пиками гор, к подножию которых привела тропа. Поэт оглянулся, желая окинуть взглядом пройденную только что долину, лежавшую в свете невидимой теперь луны, чистую и величественную в оковах вечной ночи. Следов поэта она не сохранила. А где-то в глубине расселин горных кряжей родился и заполнил собою, казалось, весь мир, тяжелый низкий гул. Горы вздрогнули, вниз полетели шапки льда, и поднялись вихри снега. Поэт отпрянул назад, а горы, выдохнув неровный сгусток тьмы, открыли его взору ущелье, полное теней и мрака, но где-то на другом краю сверкнул и поманил искрой заката далекий и зовущий огонек, и поэт пошел.

Костер вспыхнул ярче, искры метнулись к безмолвным небесам, а после осели солнечными бликами на остриях штыков и драгунских пик, еще миг, и блеск угас, скрывшись за плотной завесой порохового дыма, грянули орудия, где-то застонало, под полководцем взвилась на дыбы лошадь. Все смешалось, стало совсем темно и очень тихо, еще мгновение назад мчавшийся навстречу победе, сейчас воин лежал на сырой от вечернего тумана траве, и звезды иных миров указывали путь его душе. Дождь давно перестал, но холодные капли живительной влагой упали на лицо воина, обожгли, заставили сердце вспыхнуть огнем иной жизни, а после превратились в тихий легкий снег, ласковая луна улыбнулась среди косматых туч, приветствуя героя в новом мире. Угасал закат, играя на стволах остывающих орудий, вот кто-то подался вперед, твердый голос произнес: – Победа!

Сверкнул последний закатный луч, отблеск его застыл в сиянии звезд, и воин вздрогнул, встретившись взглядом с безмолвной луной, взвилась поземка, ветер швырнул в лицо снег, а где-то растаял эхом протяжный звук горна, последний отзвук уходящей битвы, миг прошел, начиналась вечность. Опустилась тишина, зазвеневшая на ледяном ветру. А дальше снег, снег, снег… Мохнатый рыжий пес, отряхиваясь, выскочил из сугроба, улыбнулся луне и поспешил в ночь. Сколь долгим и трудным ни был путь воина в оставленном им мире, здесь, средь вечной равнины холодной ночи лежала утоптанная и ровная тропа среди снегов, и в отдалении, там, где кончался искристый путь, светило ясное пламя костра, согревая и даря надежду. Все еще растерянный, удивляющийся обретенному в один миг покою, твердым шагом ступил воин на убегающую прочь в клубах поземки пустошь, вышел на тропу и, не оглядываясь, никуда не сворачивая, направился к огню. А пес кружил и петлял, гоняясь за ярившейся пургою, вдыхая гнев бури, купаясь в ласковом свете луны, следящей за ним благосклонным и немного печальным взглядом. Он не помнил, кем он был, не знал, откуда пришел, не знал, куда приведет его путь этой ночи, краем глаза следил он за воином, уверенно идущим к костру, заметил и бредущего во мраке поэта, видел и напуганную женщину, видел и старика, сгорбившегося у костра. Да-да, того старика, который разливал вино в бокалы и говорил о судьбах мира, сидя под сенью клена, ронявшего по осени листву. Старика, разжигающего костер во мраке ночи, вне времени, на застывшей в объятиях вечной зимы пустоши. Старика, чей голос дарил покой, дарил забвенье, навевал весь этот удивительный сон, приказывал и повелевал, и звал…. И пес побежал на зов, забыл о веселом хороводе снежинок и о печальной луне, улыбающейся ему вслед странно и робко. Радость переполнила все его существо, когда перемахнув одним огромным прыжком через гаснущий костер, пес поставил лапы на грудь хозяину и лизнул морщинистое лицо старика. Равнина вздохнула ураганом, шквальный ветер разметал тучи над горизонтом, взвил последними искрами отсвет костра, и лица тех, кто достиг заветного огня сквозь мрак ночи, осветило тихое утро. Тьма отступила, увлекая за собой поэта на дно ручья, воды которого наполнятся слезами ракит по утру, а дух воина – на встречу заре, к предвечному свету, что укажет ему путь по небесным равнинам. Меркнущие звезды дорогою Млечного Пути указали путь к пробуждению остальным, а веселый рыжий пес послушно шагнул за хозяином в круговорот метели.

Под поникшим кленом, в мире реальном, живом и несовершенном, упала на плиты двора пустая изумрудно-зеленая бутыль, разбившись на сотни осколков, блеснувших в лучах солнца россыпью дивных узоров. Старик поднялся, вздохнув, подобрал несколько стеклышек с мостовой и спрятал в карман.

– Шут, нам пора! – поманил он, и рыжий пес, глядящий на старика преданными и печальными голубыми глазами, покинул следом опустевший тихий двор, где только что его новый хозяин поймал в тенета своих слов еще одну душу, которую вплетет в узоры калейдоскопа судеб солнечным бликом уходящей осени.

Беспечная морская галька вновь тихо шепталась на сером берегу… Бесконечная осень – пора прощания и печали: неизменно прозрачный воздух, звонкая тишина, луч солнца, коснувшийся щеки, словно прощальный поцелуй уходящего лета. И вдруг этот луч заиграл, загорелся тысячами огней где-то у самой кромки воды. Среди серого однообразия гальки искрился бриллиант в тонкой ажурной оправе, и морские волны тянулись пенными языками к камню, желая унести свою добычу как можно глубже в пучину моря. Кто знает, когда бы еще порадовался человеческий глаз холодной и непорочной чистоте прекрасного кристалла, если бы не деловитая сорока, неизвестно зачем прилетевшая на берег этим утром, увидела блик на камнях, стремительно слетела вниз, подхватила кулон за тонкую золотую цепочку и утащила прочь, бесконечно гордая своей находкой. Тяжело взмахивая крыльями, она полетела от побережья прочь, унося сверкающую добычу, к серым трубам и островерхим кирпично-красным крышам небольшого тихого городка, где жила воровка всю свою жизнь в гнезде, примостившемся в развилке старого тополя в аллее. Так случилось, что камень вернулся в мир, из которого был похищен волнами морскими, но как получилось, что вынесло его море на пустынный каменистый пляж? Как оказался он в пучине? Неужто кто-то по простой неосторожности обронил его за борт, любуясь в хорошую погоду лазурной водою, или бросили кулон в порыве горечи и обиды, возможно напрасной, в пенящиеся морские валы? Что предстанет взору, если вглядется в изменчивую глубину камня сквозь туманную глубину, чей лик явит он нам, о тайнах чьей души поведает. Ведь из всех камней, увидевших когда бы то ни было солнце, лишь бриллианту отведено особое место. Удивительнейшая судьба ждет того, кто получит в дар подобный камень, и только с душой этого благородного кристалла может слиться воедино душа человеческая, покидая этот мир, и остаться навечно искрой, сотни тысяч раз отражающейся в зеркалах холодных граней, заставляя сверкать их опаляющим огнем. История каждого драгоценного камня – история тяжких грехов, поскольку люди не в силах устоять перед притягательным обаянием алмазов, и во все века ради крошечных камушков, похожих на ледяное крошево, совершались самые жестокие деяния. Но считается, что если бриллиант придет к человеку нечестным путем, то обязательно покинет однажды своего владельца, сперва погубив его. А вот если достанется камень кому-то чистым и непорочным, не отразив в своей грани ни одного злодейства, то он будет верой и правдой служить своему хозяину, а после, переходя понаследству, оберегать будет и весь его род, обретя однажды силу бессмертной человеческой души… Итак, пусть рассеется туман, окутывающий тайной историю этого прекрасного камня, и рассказ его предстанет внимательному слушателю давно забытой былью. В тот далекий мартовский день, память о котором давно миновала, кристалл впервые попал к своему первому владельцу, и случилось так, что достался он молодому человеку честным путем, будучи снят с витрины в ювелирной лавке.