– Заткнись! Я повторяю! Во сколько Вам было приказано быть?!!! В десять! А время сколько? Десять ноль одна! Вы нарушили трудовое законодательство, Вы опоздали! Вы не выполнили Приказа! Да Вы недисциплинированный разгильдяй. Нет, Вы даже не разгильдяй, Вы же урод, моральный и физический урод! Дезертир и не только! Да Вам доверить ничего нельзя! Вы… Ты… Да как ты посмел, щенок! Ещё раз Вы, ты… хоть на одну секунду опоздаете, опоздаешь, Вам больше не работать ни здесь, нигде в этом городе, с волчьим билетом вылетишь на улицу, будешь по помойкам помои жрать. Вам всё понятно? – брызгая слюной и перескакивая с «ты» на «вы», кричал, размахивая руками, щеками и бровями разъярённый Упырёв.

– Так точно, Виктор Сергеевич, виноват, больше не повторится! – в очередной раз угождая его рабовладельческому эго и делая вид лихой и придурковатый, изображая сыновнюю любовь, рапортовал я.

– Смотри у меня! Ладно, я вызвал тебя по сверхважному делу. Садись, пиши. На вот, листок. Пиши – батюшка Николай. Телефон +79777777777. Записал? Всё. Созвонись с ним, сделаешь всё, что ему надо. Свободен. Урод, – это я уже слышал вслед, как выстрел в спину.

Выйдя в приёмную и привычно «обтекая» от нелестных эпитетов в свой адрес, я надевал куртку и всё никак не мог взять в толк, для чего чтобы записать телефон надо было устраивать весь это театр? Ради чего я пёрся по пробкам через весь город и выслушал весь этот словесный понос? На следующий день, я позвонил по указанному телефону с девятью семёрками. На другом конце провода меня действительно ждал некий батюшка Николай. В тот момент, после нашего первого с ним разговора, я подумал, что Упырёв таким вот экстравагантным образом решил позаботиться о собственной душонке, так как речь в нашей беседе со святым отцом шла о восстановлении церкви где-то в глубокой, Богом заброшенной глуши на краю области. Ну и восстановлении в манере Виктора Сергеевича, естественно, конечно чужими, а точнее моими руками, чему я был нисколечко не удивлён.

Правда не вязалось дьявольская сущность генерала и порывы его проданной души никак друг с другом не вязались, но… Может на два фронта решил поработать? Но пока я был у него в корпоративном рабстве, оставалось только одно – подчиниться. Ехать надо было далеко, на другой конец губернии. Там, в районном центре, мы и договорились встретиться с батюшкой Николаем…

Глава 5.

Дорога в обитель.

В назначенный день я выехал засветло. Дорога была не из приятных – далеко, муторно, по разбитым полуасфальтовым и грейдерным трассам, вздымающимся волнами. На ней я чуть не растерял колеса и выхлопную трубу, кочки превратили мою пятую точку в отбивную. Я прибыл в посёлок Октябрьский и подъехал к местному приходу. Поселковый храм был добротный, светился белизной и сусальным золотом, внутри него было ухожено, аккуратные клумбы на территории переливались зеленью, прекрасными благоухающими цветами и хвойными растениями. Видно, что церковь была постройки прошлого века, но поддерживалась с такой любовью, которая присуща только деревенским жителям, во все годы, даже при советской власти, сохранявших истинную веру. Я припарковался у приходских ворот, перекрестился и зашёл во двор. Через какое-то время из административного здания, что было поодаль, вышел высокий мускулистый человек в чёрной рясе, с небольшой аккуратной бородой, короткой стрижкой, смуглым скуластым мужественным лицом и голубыми глазами. Батюшка был внешне худощавым, но под рясой явно бугрились мышцы. Шёл он ко мне ровной, прямой офицерской походкой, а на лице отца Николая сияла открытая, добрая улыбка. Он по-простому протянул мне руку:

– Добрый день брат, храни тебя Господь! Как тебя звать-величать то? О, интересное имя! Даздраперм говоришь? Да, родители у тебя с фантазией. Даже и не знаю, как такое произносить… Ну да ладно, на всё воля Божья. Так значит тебя ко мне в помощь послали? Знаешь хоть, что делать то?

– Да нет, батюшка Николай, не ведаю. Просветите, ради чего я в такую даль приехал.

– Ну пойдём, пообедаем с дороги, там и поговорим о делах наших тяжких.

Вышагивая своими длинными ногами в армейских сапогах, он провёл меня в обитель. Мы прошли куда-то в подвал, где оказалась просторная горница с кухней и большим столом. Всё вокруг было выполнено в старинном стиле, и чувствовал я себя как в фильме про Русь изначальную. Стены в образах, резьба по дереву, кованные двери, деревянный стол и стулья. Часы пробили полдень. На столе стоял сытный обед: наваристые щи, белый свежий хлеб, морс в запотевшем кувшине, сметана. Благодать! И всё с виду такое свежее, аппетитное, не смотря на строгий летний Успенский пост.

– Батюшка Николай, а как правильно молиться перед едой? Просвети меня тёмного. Может какая специальная молитва есть?

– Да читай «Отче наш», сын мой.

– Что, вот так просто?

– Да жизнь вообще штука очень простая, не надо её усложнять.

– А как же, вроде сейчас пост идёт строгий, а Вы мне мясо, щи…

– Да ты лучше мясо ешь в пост, чем греши. Мясо оно что… Главное человеков не есть…

Батюшка с удовольствием покрякивая налегал на аппетитную похлёбку, а сметана повисла у него на усах. Я последовал его примеру. Давно не едал я таких вкусных щей и хлеба! Таких наваристых, хоть ложку ставь. Еда деревенская – она самая вкусная, самая натуральная, с городской не сравнится. Я уплетал обед за обе щеки. На второе давали кашу с рыбой, явно тоже собственного улова, да с деревенским лучком, с овощами.

– А что значит «человеков есть», батюшка? – спросил я священника, пережёвывая еду.

– А то и значит, сын мой, – отвечал батюшка, доедая обед.

Чем-то сейчас, в свете, падающим из окон деревенского храма он напомнил мне актёра Алексея Серебрякова. Такой же худощавый, голубоглазый, скуластый, светлый. А лицо одухотворённое, несгибаемое.

– Иной человек вроде строит из себя христианина, постится, в Храм ходит, причащается, исповедуется. А как не поговоришь с ним, кается всегда в одних и тех же вещах. Что человеков ест. И никак насытится не может. Пытается он всякими обрядами, да исповедью прикрыть своё людоедство. Вот я и говорю – лучше мясо животных в пост есть, а не человечину каждый день. Это конечно в переносном смысле. Вера, она ведь дана людям для очищения, чтобы любить ближнего своего, зла не творить. А он сегодня троих уволит, завтра десяток до инфаркта доведёт, сворует, по головам пройдётся, и идёт сюда, к нам – исповедоваться до причащаться. И считает, что местечко своё купит на том свете постом, да свечками. Да только не бывает так. Вот кстати, и этот твой меценат, Виктор Сергеевич, тоже о-о-о-очень человеков любит… Есть… Ну это попозже, не порть аппетит, доедай, пошли.

Я поблагодарил матушку за вкусный обед, мы вышли из церкви и сели в мою машину. Путь нас ждал неблизкий, и я продолжил расспрашивать отца Николая о жизни, да о цели своего визита.

– Отец Николай, а Вы не ели человеков? Вижу выправка-то у вас военная, мышцы вон под рясой.

– Я-то… Да, прав ты, – в сердцах махнул то рукой, – есть грех. И крови на мне столько, что не отмыться. Я ж десантник, участник боевых действий, прошёл Карабах, Чечню. Да в каких только горячих точках не был. Руки мои по локоть в крови. Убивали всех – виновных, невинных, какая разница, приказ есть приказ… И вот знаешь, грехи меня совсем уже готовы были раздавить и не было другого выхода, кроме как петлю нашею накинуть. Ведь ночью ко мне во сне трупы стали приходить. Придут и всё смотрят молча, укоризненно, и что я им не скажу – только молчат. Так вот, тогда Бог протянул мне руку, и вытащил как того дитя из утробы, из бездны дьявольской. Да только не совсем обычным образом.

К нам в Орёл однажды приехала православная выставка, большая такая. Смех в том, что расположилась она в бывшем музее-мемориале Ленина. А я тогда по церквям скитался, с батюшками беседовал, но не было нигде мне успокоения. Каждую ночь то чеченцы бородатые, то молдаване мёртвые, хохлы, даги, все ко мне приходили и смотрели молча. У кого глаза нет, у кого и вовсе кишки наружу, а я как в западне, кричал, прощения просил, потом бил их – никакого толку, только больше и больше их с каждым днём становилось. Транквилизаторы в дурке мне выписывали горстями, водку пил литрами, чтобы забыться – ничего не помогало. Только в церкви мне хорошо становилось, а спать я боялся, бывало по неделе не спал. До ручки дошёл, уже продумал как руки на себя наложу. Задумал я пару листов нейролептиков с водкой смешать и избавиться от страданий. Только напоследок решил в церковь сходить, исповедаться. А в конце службы, на проповеди, батюшка всем велел на эту православную ярмарку сходить, а она ровнёхонько по пути ко мне домой была, ну я и последовал его совету.