Тот кивнул и бросился бежать, а я пошарив рукой за спиной, взял шорты в руку, затем наступил на них ногой и разорвал почти на две половинки, бросив их ему.

— Надеюсь тебе они будут в самый раз.

Губа оскалил зубы, и готов был броситься на меня, но кусок металла в моей руке заставил его быть осторожным, и он дождался товарищей. Они пришли, кто с ножом, кто с такой же дужкой и окружая меня в не сильно широкой комнате, радостно улыбались.

Чтобы ко мне не зашли со спины, пришлось отступать к окну и когда спиной я упёрся в подоконник, а они поняли, что у меня другого выхода нет, то бросились на меня все вчетвером. Всё что я успел, это два раза отмахнуться, прежде чем дужка такая же как и моя, не опустилась мне сначала на руку, а затем табурет не прилетел в голову. Сознание мгновенно поплыло, и я уже не чувствовал, как меня повалили на пол и стали жестоко избивать, зато последнее, что я заполнил, это свёрнутый набок нос Губы, из которого хлестала кровь.

— Иван! Иван! — голос доносился до меня словно издалека, но он был настойчив и никак от него было не отвязаться. Я с трудом, попытался открыть глаза. Картинка у меня разъехалась, но затем с трудом собралась в обеспокоенно лицо директора, сидевшего рядом на табурете.

Я попробовал пошевелиться, но это не удалось, всё тело было словно один большой синяк, к тому же, на груди виднелись бинты. Всё что я смог, это оглядеться в поле своего зрения, чтобы понять, что я нахожусь непросто в больнице, а скорее всего в реанимации.

— Иван! Ты слышишь меня! — продолжал бубнить директор, так что чтобы он заткнулся, пришлось кивнуть головой.

— Сейчас тебя будет опрашивать милиция, не вздумай им что-то сказать, — угрожающе сжал он мне загипсованную руку и боль прострелила меня по всему телу, — если будешь молчать, то я тебя награжу! Слышишь?!

Я лишь кивнул, не в силах ничего сказать, а он удовлетворённый, вышел из палаты.

Через час, вошедшая медсестра поставила мне капельницу, с жалостью глядя на меня, а ещё через час, когда я наконец полностью пришёл в себя и мог хотя бы шевелить языком, в палату вошёл человек в синей форме, с накинутым на плечи белым халатом. Его я не знал.

— Иван привет, я следователь с районной прокуратуры, — представился он, — хотел бы расспросить тебя о случившемся.

— Можете не стараться, — с трудом ворочая языком, хрипло ответил я, — ничего не было, я упал.

— У тебя три резанных раны, две колотых, был почти содран скальп и сломаны рёбра, — нахмурился он, — врачи говорят просто чудо, что ты выжил.

— Ну значит я упал в кучу острого металлолома, — пожал я плечами.

— Иван, ты должен помочь мне! Я человек новый, но мне уже надоели вызовы в больницу по детским переломам и травмам, которые постоянно происходят у вас в школе-интернате. Но кого не спросишь, все говорят, что упали. Помоги мне, расскажи, кто тебя избил!

— Вы идиот? — мне было так больно и хреново, что я хотел, только чтобы он наконец от меня отстал.

— В смысле? — удивился он, — ты что себе позволяешь? Ты разговариваешь с представителем советской власти!

— Мы живём в интернате двадцать четыре часа в сутки до восемнадцати лет, — ответил я, — кто хоть слово скажет, тому там больше не жить. Так что прекращайте тут свою агитацию и идите лучше работать самостоятельно.

Он открыл рот, изумлённо покачал головой, и сложил карандаш в планшетку.

— Ну Добряшов, а ведь я хотел с тобой по-хорошему, — сказал он.

— Мне уже и сейчас так хорошо, просто сил нет, — ответил я, и закрыл глаза, сил разговаривать больше просто не оставалось.

***

Крепкий, молодой организм быстро приводил себя в норму, мой лечащий доктор только всплёскивал руками на обходах, говоря, что я по темпам выздоровления дам фору любой бездомной собаке, на что я обычно отвечал, что хоть и бездомный, но не собака. Он улыбался, щупал меня, заставлял дышать, пока слушал лёгкие и в конце концов через две недели перевёл меня в общую палату, где меня встретили знакомые все лица. Которые тут же, едва персонал вышел из палаты, вывалили на меня ушат новостей. В интернат приезжала милиция, и не простой участковый, а кто-то другой, поскольку директор бегал перед ними на цыпочках и вежливо улыбался. После их приезда целую неделю их вкусно кормили и даже выдали новую одежду, но когда всё улеглось, одежду приказали сдать, а столовая вернулась на прежнюю выдачу помоев. Но все были рады и такому. Ещё из интересного, Губу выписали из больницы, но нос у него остался кривоватым, так что его иногда называли то Носом, то Губой, что его чрезвычайно злило.

Кстати в интернате начался ремонт, говорят делают новый актовый зал, так что все с нетерпением ждут, когда стройка закончится. От таких новостей, у меня холодный пот пробежал по спине, поскольку, конечно, никакого актового зала не будет, а строят звуконепроницаемые комнаты в которых будут встречать высоких гостей.

Вывалив на меня всё это, знакомые вернулись в свои кровати, а я задумался, правильно ли поступил. Ведь теперь время, проведённое в больнице помножиться ещё и на время реабилитации, а бегать мне хотелось уже сейчас.

«В любом случае, надеюсь сломанный нос отвадит от меня следующий раз желающих присвоить мою вещь, — решил я наконец».

***

Ещё через две недели я смог наконец ходить, и выздоровление пошло ещё быстрее. Чтобы было приятно, так это гость, посетившей меня перед самой выпиской. Я тогда вернулся из туалета, поэтому сначала поразился тишине, царившей в палате, а затем заметил красную от смущения девушку, на которую пялились все до единого парни. Она же стояла возле моей кровати, сжимая в руке авоську, в которой лежали какие-то мелкие кульки, свёрнутые из газеты.