Конечно же, он, мой дорогой облитый старший товарищ, этого даже не подозревал, потому как на его серьёзном, подёрнутом слащавой ироничной улыбке лице стало вырисовываться очень даже яростное выражение. Говорить «стало вырисовываться» — несколько неправильно в этой ситуации, на самом деле, оно нарисовалось в одно мгновение, но для меня всё ещё пребывающей в состоянии «вот приснится же такое», всё происходило именно так. За яростным выражением последовал откровенный стриптиз, сопровождающийся расстёгиванием пуговиц на рубашке (видимо кофе был обжигающе горяч), в моём мозгу даже мелодия всплыла, медленная, вполне для этого подходящая, которая оборвалась благим матом из уст интеллигентного Анатолия Максимовича:

— Ах, ты ж @Нецензурная речь@ зар… — оборвался крик негодующего.

Кажется, он сам был в шоке от того, что его статус а-ля «я строг, но адекватен», который он поддерживал в течение своей вот уже десятилетней практики, пошатнулся. Так он и стоял, держа в правой руке рубашку, обнажив торс, где перекатывались мышцы, в подтверждение ещё не испарившейся злости на меня и на ситуацию в целом, так как в его планах было лишь разбудить обалдевшую студентку, заснувшую после прошедших пятнадцати минут с начала экзамена, выманив её из страны грёз ароматом кофе, а затем всеобще пристыдить. И у него получилось, первый пункт точно.

Правда, пробудилось лишь тело, а вот мозг всё ещё оставался в глухой несознанке. А девушка я, сказать к слову, с богатой фантазией — даёт о себе знать многолетний опыт чтения романов. Бывало пару раз, что я приходила на его пары в субботу, но это не спасало меня от того, что глаза слипались под бархатный баритон философа, и последнее, что обычно я наблюдала — это его фигура, вполне недурная, очень даже в моём вкусе, вот и сны мне снились соответствующие, включающие его соблазнительную фигуру, сопровождаемую восхитительным голосом.

А дальше всё просто — меня будил тычок в бок от моей подружки Леси. Поэтому я ни разу не доходила до момента, где мои руки касаются манящее тело. Сейчас Леськи под боком не было, её препод усадил за тысячу парт назад, далеко от меня и вообще ото всех, так как она признанный, известный по всему универу ботаник, как считали абсолютно все. Я единственная знала тайну, покрытую мраком, под «мраком» подразумеваются тонны шпор, километры кабелей от коммутирующих устройств, гигабайты флэш-памяти.

Всё верно, моя подруга — это кладезь, которая в мозгу имеет три извилины: шмотки, парни и невероятное шпионское чутьё. Оно и помогало ей сдавать все экзамены с первого раза и на отличные отметки. Хотя может это и не так называется, но я именовала её ловкость, находчивость, выкручиваемость именно так, придумав ей прозвище, словно она агент 007, на англоязычный манер «Spy», звучащее по-русски Спай.

Возможно, если бы и я была длинноногой загорелой девушкой с фигурой модели, с волосами шелковистыми цвета тёмный каштан, умела бы строить глазки, умильно улыбаться и хлопать длиннющими ресничками томно вздыхая, а также одеваться всегда изысканно — в меру транслируя свои прелести, да, возможно тогда у меня была бы некоторая вероятность, что…

Да кого я обманываю? Я в принципе не способна шпору из кармана достать. Даже не то, чтобы достать, я не способна с листа, который мне в руки подсунут, что-либо списать. У меня начинается дикий мандраж, в голове начинает пульсировать одна мысль «я сейчас спалюсь». Плюс если я приду со шпорой, и просто продержу её в кармане, не доставая, то по закону подлости, у меня её обязательно изымут. Это была какая-то чертовщин, но она служила отличным мотиватором к тому, что экзамены я учу, а на само «торжество» заваливаюсь одна из первых, стоять и трястись с остальными одногруппниками, выслушивая их переживания по поводу невыученного материала — это не моё. Не потому что мне не интересно, а мне на самом деле не интересно, главная причина в том, что я с ними не приятельствую. Могу перекинуться парой ничего не значащих фраз, и всё.

Не смотря на всё моё беспутство в области учёбы, я абсолютно не такая, чтобы вешаться на парней или прилюдно выражать свои чувства, дальше бурной фантазии они не распространяются. Отчасти благодаря Леське, отчасти благодаря тому, что я умею держать себя в руках. А вообще, я человек стеснительный. Но как выяснилось, этих факторов оказалось недостаточно, чтобы оградить меня от последующего после оголения торса Толика, так мысленно я стала его называть во сне, моего касания священного тела. И ладно бы я просто прикоснулась, нет ведь, дурочка озабоченная, я прильнула к нему, медленно провела тыльной стороной ладони по накачанному плечу и, надув губки бантиком, произнеся:

— Не ругайся, Толик, — запечатлела на его губах поцелуй.

Божечки, мне сотню раз стыдно, тысячу раз обидно, миллион раз я готова закопать себя на кладбище вживую, и это каждый раз, когда вспоминаю ситуацию. Но нет, тогда я не сразу поняла, что делаю. В аудитории стояла гробовая тишина, философ был в шоке, но на мой поцелуй он ответил взаимностью, по крайней мере, в течение секунд десяти, видимо, пребывая в состоянии аффекта, не больше (как мне авторитетно доложила потом Леська), показавшихся мне вечностью.