Ей не доставало детей в доме, и вся её радость была будто сконцентрирована на Хафизе и Эсен, неуважительно не спустившихся к завтраку.

– Хафиз уехал в 6 утра. Он просил передать вам, Павел, быть готовым к двум часам дня, – сказала тётя Акджан.

– А Эсен разве не завтракает? – поинтересовалось моё мужское нутро.

– К сожалению, приходится, – произнёс недовольный голос сзади меня.

В шелковом халате цвета Мексиканского залива с кружевными оборками стояла статная цыганка, напоминающая то ли Эсмеральду, то ли Кармен – то ли чистокровную, то ли приемную. Раскрепощенная непокорность, граничащая с молящим призывом воли, выскакивала наружу и в словах, и в движениях. Однако при всей её сложности она не рождала столько неразгаданных ребусов и вопросов, сколько при очевидной обволакивающей простоте создавал её брат. «Приспешница дьявола» со взглядом «от самого страстного восторга до величавого целомудрия». Жизнь не учила меня бояться таких женщин, но почему-то я всё же предпочитал обходить их стороной.

– Дочка, как ты посмела так одеться к завтраку? У нас же гость, – возмутилась пожилая тётя.

– И тебе доброе утро, душа моя, – искренне, но с иронией ответила Эсен.

Весь час завтрака прошёл в задумчивости о деле, которое мне предстояло. Всё это напоминало комедию: сибирский парень, живущий в Катаре, полетел в Стамбул с незнакомым человеком, чтобы ограбить чью-то компанию. Мир абсурда в кипящем сознании нарушало только жужжание тётушки. Пока на фоне моих дум звучали повторяющиеся истории про её подружек и их мужей, мне резко захотелось отказаться брать на русскую душу такой грех, и я решился поговорить с Хафизом. Смирение, которое всегда имелось в непозволительном избытке, удержало намерение, заставив дождаться моего нового друга.

Ровно в два часа дня мой потёртый собранный чемодан с неотклеенными стикерами аэропорта спустили вниз. Я был точь-в-точь, как он: побывавший в разных уголках мира, чуточку уставший, треснутый и брошенный без надобности на пол до следующего использования, тот самый чемодан, который мешает прохожим идти вперёд, тормозя ускоренный шаг, тот преданный запыленный в чулане товарищ, готовый мерзнуть ради того, чтобы ты отправился туда, куда так долго мечтал.

Помощница Гюлер подала мне стакан клубничного шербета, пока я ждал лекаря. Спустя пару минут Хафиз приехал в голубом костюме на жёлтом кабриолете оттенка зубовидной кукурузы. Попрощавшись со всеми, мы вышли за порог, и тётя Акджан принялась согласно традиции поливать водой из прозрачного сосуда каменистую тропинку нам вслед. На несколько долей секунды я даже вспомнил, как в Кызыле для мамы было привычным и даже обыденным перекрестить меня на дорожку, что, впрочем, бывало не очень часто.

– Не слишком ли ярко для ограбления? – спросил я, усевшись в бордовое кресло машины.

– Ты даже не планируешь узнавать, почему я захотел украсть внушительную сумму у одной светской семьи, обросшей наростами сплетен в Стамбуле?

Изрядно привыкнув нарушать принцип предсказуемости, я с неосязаемой твёрдостью ответил «нет». И теперь ни выхода из машины, ни из ситуации не было.

– Я даже лимонад или жвачки в кызыльском ларьке никогда не пытался воровать, а тут целый холдинг. Немного страшно, но предпочтительнее утомительной скуки от затянувшейся дипломатической рутины, – спустя пару минут молчания сказал я.

– Сегодня мы заберём десять миллионов лир. Повеселимся, русский, – игривым тоном произнёс он.

Откинув крышу кабриолета, Хафиз протянул свои восковидные пальцы к магнитоле и включил «Englishman In New York» [4] . Когда я приехал учиться в Москву, Стинг безжалостно влюбил в себя двадцатилетние сибирские уши, требующие именно эту композицию в головоломные столичные дни. Что в Тыве, что в Дохе, что в других городах и странах я всегда был инопланетным, неопознанным и даже пугающим существом. Никто не мог понять меня, да, наверное, и не усердно старался. Но что говорить о других, если мне самому не была дана ни от Высшей субстанции, ни от дурного сочетания родительских генов эта способность. В зеркале я всегда видел стохастического незнакомца, поступки которого были такими же неожиданными, как выпавший в покере стрит-флеш. Кому-то его появление приносило свирепую радость, а кто-то с приходом этого самозабвенного создания проигрывал всё и сразу. Исключительный человек в исключительном месте в исключительных обстоятельствах. Исключительно так оказывалось всегда.

«I’m an alien, I’m a legal alien», – подпевала стамбульская молодёжь двум скрипучим голосам из машины. От могущества взорвавшихся децибелов кабриолет начал танцевать под фальшивое подражание «Хору Турецкого». Отвлечь от наслаждения апрельским ветром и любимой музыкой меня смог только навязчивый запах тюльпанов.

– Ты чувствуешь этот аромат? – удивленно поинтересовался я у Хафиза.

– Посмотри назад, невнимательный, ну или по сторонам, – ответил лекарь, саркастично подвинув правый уголок рта.

В жёлтом кабриолете лежали только раскрывшиеся белые тюльпаны, напоминавшие искалеченных балерин на хрупких тоненьких ножках. Вдоль шоссе были высажены их живые братья и сестры с радужными бутонами и выпрямившимися махровыми лепестками. Каждый апрель жители и туристы Стамбула сполна напивались этим цветочным коктейлем из весны, ведь душистый фестиваль раскрывающихся тюльпанов обычно длился в Турции почти целый месяц, вплоть до последнего дня нисана [5] .

Опьянев от циркулирующих по городу ароматных нот, я не уследил за сменяющимися калейдоскопическими картинками. Когда мы прибыли в неизвестное мне место, райское цветочное полотно с насыщенными мазками резко сменилось тусклым, будто пожелтевшим от старости снимком глухой и безлюдной местности. Ржавое здание посреди разреженной полыни не сочеталось с тяжелым люксом холёного мусульманина в начищенных туфлях цвета какао. Войдя внутрь, всё тюльпанное послевкусие перебил удушливый запах плесени. Передо мной стояли – раз, два, семь – десять человек. Хафиз стремительно подошёл к ним, оторвавшись от неопытного русского новичка в моем лице.

– Ты стал последним, двенадцатым, Павел, – произнёс лекарь.

Зависнувшая тишина более не срабатывала. Я не мог удержать ту лавину абсурда, которая с моего же согласия обрушилась на меня. Всё это напоминало хороший кинематограф: приключенческий детектив или комедию, а может, даже и фильм ужасов с трагически обречённым финалом.

– Это, наверное, розыгрыш моих русских коллег. Да, да. Стоп! Снято! – в истерическом неверии крикнул мой внутренний страх.

– Режиссёр здесь я. Но так и быть, когда мы снимем со счёта Озтюргов десять миллионов лир, я разрешу тебе повторить это. А теперь укажи рукой на напарника, с которым будешь работать, – с грубой лёгкостью сказал Хафиз.