Прости меня

Аннотация

В лесу найден неизвестный мужчина, в многочисленных порезах и крови; живой, но не реагирующий ни на какие внешние раздражители. Его кладут в психиатрическую больницу. Анна – капитан полиции, шаг за шагом расследует запутанное мистическое дело, тогда как сам пациент в идеальном мире, созданным им в голове, пытается вести собственное расследование, и решить, у кого ему надо получить прощение, чтобы не умереть. У него лишь 7 попыток...

«Простите меня. ныне здравствующие и почившие, прикоснувшиеся к моей жизни и обожжённые ею; простите меня, любившие и преданные мною, с умыслом ли, без него ли, даже если не ведал я того сам; простите тщетно ожидающие, те, кому дал обещание и не сдержал, даже если не в моей это было воле; простите те, кому дал огонек надежды и неосторожным движением собственной жизни загасил то пламя…» …Иногда можно умереть, даже продолжая дышать. Сердце в груди будет все так же отстукивать свой ритм, кровь бежать по венам, но жизнь в человеке затаится, словно скрываясь от чего-то ужасного и неведомого. Испуганная, ничем более не обремененная душа, тут же вылетает на свободу, бросив на произвол судьбы жизнь, оставляя за собой открытые, словно в слепом ожидании ее возвращения, ничего не видящие глаза, наполненные мертвой тишиной, которую при желании можно ощутить… Повидавший жизнь опель полз по лесной дороге, медленно покачиваясь на выбоинах, словно из последних сил цепляясь за твердые комья глины. Движок машины урчал неравномерно. Он словно задыхался, отплевывался, но продолжал толкать покрытый слоем пыли железный корпус давно отжившего "немца". В какой-то момент выхлопная труба выплюнула несколько капель конденсата, двигатель ахнул и замолк с тяжелым внутренним вздохом. Опель остановился. Тишина, разрушенная появлением нескладного железного монстра, за пару секунд восстановила свои позиции. Но ненадолго. Очень скоро ее поглотила размеренная жизнь безлюдного леса: пение птиц, шелест листьев, журчание скрытого в зарослях ручья. Пыль осела; помятые редкие травинки, прижатые беспощадными колесами, оправились, вытянувшись к теплому летнему солнцу. Закатные лучи, выбравшиеся на дорогу, скользили по пыльному корпусу опеля, находили более или менее чистые участки красной полированной поверхности и весело отражались от нее. В уходящем солнце машина выглядела зловеще: красный, пробивающийся сквозь пыль цвет кузова, смотрелся как пятна крови. Из леса вышел сутулый, с покатыми, хрупкими плечами человек в старой, клетчатой рубашке. Пытливый взгляд, любопытный как у ребенка, хоть и помутневший от возраста, морщинистое лицо, небольшая редкая бородка. Старик неотрывно смотрел на машину. Удивление в глазах смешивалось с испугом. Страх боролся с искушением узнать больше; он же подталкивал к машине, шаг за шагом. Осторожно, как по минному полю, старик подошел к машине с задней ее части. В ярком отражении закатного солнца разглядеть салон было проблематично. Поэтому старик сделал еще несколько шагов, к водительской двери. В этот момент ему даже показалось, что птицы, провожающие солнце и весело щебетавшие, вдруг разом угомонились и стихли, притаившись в спасительной листве. Ветер тоже предпочел убраться восвояси. Старика обдало страхом. Ему хотелось бежать, однако ноги не слушались, онемев от таинственного предчувствия. Несмотря на свои желания, старик все же открыл дверь и тут же отпрянул от нее как ошпаренный. За рулем сидел человек. С широко открытыми глазами. Весь в крови. Старик чертыхнулся, упал на землю и тут же перекрестился. Не сводя глаз с машины, старик просидел так больше минуты. Затем поднялся на ноги. Его дыхание оставалось тяжелым и прерывистым, но страх вновь уступил место любопытству. Старик медленно вернулся к машине и осмотрел мужчину. Принятый им за покойника человек оказался живым. Он сидел за рулем, с открытыми глазами, вцепившись обеими руками в руль, с нажатой на педаль газа ногой и дышал. Медленно, спокойно, словно спал. «Это што за шертовшина? Штоб меня! Прости господи!» – старик трижды перекрестился, не отрывая взгляда от мужчины за рулем. В закатном свете глаза водителя горели ярко-красным огнем, в котором умирал еще один летний день. * * * Больничные коридоры с трудом переносят резкие звуки. Им по душе тишина. Ну, или хотя бы воздушный полушепот, шарканье ног в мягких чешках и неясные бормотания, редкие смешки, едва уловимые всхлипы. Они, конечно, много раз за свою долгую, полувековую историю, слышали неприятные звуки: резкие крики, болезненные возгласы, пугающие рыдания. Но, во-первых, это случалось не так часто, а во-вторых, лишь усиливало любовь к тишине. Больные иногда кричали. Бывало даже – истошно вопили и бились головой о стены и двери. Но во всех случаях такие источники шума быстро заглушались и уводились крепкими санитарами в какие-то другие, потаенные коридоры небольшого, послевоенного здания психиатрической больницы. Несмотря на раннее утро, коридорам уже приходилось терпеть резкий, раздражающий стук каблуков о растрескавшийся кафель. В четком, торопливом ритме, чувствовалось напряжение. Анна шла по мрачным коридорам больницы настолько быстрым шагом, насколько позволяло узкое платье и туфли на высоком каблуке. Смотрелась Анна в вечернем наряде довольно нелепо. По всему было видно, что носила платье и надевала туфли она редко. То и дело каблук уходил в сторону, и нога подворачивалась, но Анна упрямо шла вперед, не снижая набранной "крейсерской" скорости. Анна не хотела смотреть по сторонам, потому что находилась тут не впервые. По роду службы ей уже приходилось посещать это неприветливое и зловещее в своем интерьерном и архитектурном решении заведение. Ей уже случалось заглядывать в палаты и то, что она видела, утомляло ее сознание, окрашивало его в депрессивные нотки коричневой безнадежности. Пациенты тут встречались разные. Но всех их объединяла неспособность к осознанию того, что им никогда не вылечиться. Они даже не знали, что больны. В их непонятном существовании, полным хаоса, неведенья и наивности, они верили, что живут как хотят. Именно этот диссонанс вымышленного счастья с отсутствием надежды на настоящую свободу давил на Анну, так сильно, что после предыдущего визита в этот приют безумных она отпаивала себя теплой и мерзкой на вкус текилой. Так что теперь Анна предпочитала не подходить к дверям палат, а держаться окон. У одной из палат ее уже ждал Лестрейд. Вернее, Леонид Шустров, сорокапятилетний мужчина, задержавшийся в отрочестве и маминой заботе. В отделе Анны его реальное имя вспоминали только у начальства, где их часто и со вкусом распекали, называя всех не иначе как по именам и фамилиям, причем с особым цинизмом склоняя метрики, как только позволяла фантазия. Именно там, услышав однажды фразу "тоже мне, Лестрейд", весь отдел единодушно не согласился с шефом. Именно Лестрейд и никто иной. Точнее прозвища не придумать. Этот худой, поджарый человек, с непосредственностью ребенка и суетливостью проворного воробья, с черными, всегда зализанными назад волосами, не хватал звезд с небес. Он вообще, казалось, о них не думал. Даже на его погонах их было только три, определяя незадачливого Лестрейда в чин старшего лейтенанта. И это в сорок пять лет! Загадка его перманентного звания щекотала воображение Анны, Версий существовало множество. Основная – он дважды становился капитаном и был разжалован за пьяный дебош. Про повышение – это документально подтвержденный факт, а вот дебош – логическое заключение, судя по тому, как ведет себя Лестрейд, когда в его организм попадает больше чем 100 грамм любого напитка крепче пива. Хотя Анне было все равно, по какой причине он застоялся в лейтенантах. Ее волновал тот факт, что он усиленно мешал ее работе и карьере. В этом Лестрейд был непревзойденным мастером. – Что-то ты долго, товарищ капитан, – скрипучий, недовольный голос Лестрейда не позволял усомниться в том, что день не задался с самого утра. – Где он? – реплику Лестрейда Анна проигнорировала. – В палате. С ним нянечки. Они обедать изволят, – полный ехидства доклад. – А ты что это? Прямо с бала? Лестрейд с застывшей усмешкой на губах рассматривал Анну, приближающуюся к нему бодрым, но комичным шагом. Анна сделала вид, что не заметила этот взгляд и проигнорировала вопрос. Она встала рядом с Лестрейдом, повернулась к окну и бегло осмотрела глухой двор, где неспешно прогуливались подопечные больницы. Несколько из них сидели на скамейках, двое прогуливались по тропинке, выложенной ярко-красным кирпичом. А один, самый шустрый, лежал на траве, двигая руками и ногами, изображая ангела. – Слушай… Пока мы туда не зашли. Мысль есть одна… По поводу дела о смерти той старушки, из Гирляевска… Лестрейд говорил без устали. Его монотонная речь усыпляла, поэтому Анна не слушала его. Она смотрела в окно. Когда же увидела в нем свое отражение, то тут же еще больше нахмурилась и отвела взгляд. Хотя смотреть было на что: огненно-рыжие волосы, ниспадающие до плеч; большие голубые, скорее даже синие, глаза; правильной формы красные и без помады губы. Только в свои тридцать пять лет Анну не интересовало ничего, что связано с ее внешним видом. Вообще. Никогда. Обычно она проводила на службе сутки напролет. Начальство, проявляя чудеса либерализма, носить форму ее не заставляло. Поэтому небрежно-казенный стиль повседневной рутины, не яркий и давно уже не модный, прочно вошел в ее обиход. За новыми веяниями в искусстве одеваться Анна не гналась, хотя и покупала иногда себе «трендовые» вещи, однако практически не носила их, словно стесняясь саму себя. Голос Лестрейда просочился сквозь раздумья Анны. – Так вот, я не очень-то… – Лестрейд не унимался. – В отделе решим! Сказав, как отрезав, Анна прошла в палату мимо Лестрейда, обдав его сладким ароматом духов. Он тут же проскользнул следом, словно этот чудесный запах втянул его за собой. Сделав несколько шагов, Анна остановилась и внимательно осмотрела мрачную палату. Первое, что бросалось в глаза – отсутствие окон. Единственный источник света – три люминесцентные лампы, надежно спрятанные в потолок. Правда, работающей выглядела лишь одна. Остальные же тускло и редко мерцали, что позволяло палате скрываться в таинственном полумраке. Но этого света оказалось достаточно, чтобы хорошо рассмотреть довольно просторное, но скупо обставленное помещение. В одном из углов расположилась старая, железная кровать, крепко прикрученная к бетонному полу. Спинки и другие железные детали кровати покрывал высохший, потерявший мягкость и эластичность, поролон. Местами он осыпался и отклеился. Обнаженные черные участки кровати на светло-коричневом слое мягкой подстилки напоминали пулевые отверстия. Иной мебели, за исключением прибитого к полу табурета, который стоял у кровати, тут не было. Аскетизм этого места нагонял тоску. На кровати, ссутулившись и опустив плечи, сидел мужчина. Его правая ладонь белела свежей, плотно перебинтованной повязкой. Руки мужчины безвольно свисали по сторонам. В этой бесформенной, осунувшейся фигуре можно было легко распознать признаки атлетизма: большие ладони, широкие плечи и мощные ноги. Светло-русые, почти белые, длинные до плеч волосы едва дрожали, словно на слабом ветру. Из всей одежды – белая, мятая пижама, выглядевшая на два размера больше. Рядом с сидящим мужчиной суетились санитарки: две уже не молодых женщины. Обе в белоснежных медицинских халатах, брючках и, скрывающих в разной степени отбеленные сединой волосы, косынках. Одна из санитарок, та, что постарше, натягивала на ноги мужчины мягкие, похожие на чешки, тапочки. Другая же кормила его. Она размазывала кашу по плохо слушающимся губам мужчины, иногда даже попадая ложкой в рот. Каша застревала на темно-русой щетине, скрывающей шрам на подбородке: от кончика губ по прямой линии вниз. Подопечный кормящей санитарки лишь сглатывал, больше автоматически, чем с каким-нибудь видимым желанием. Когда-то красивое лицо его теперь высохло, кожа покрылась морщинами, под глазами двумя черными дырами темнели синяки. Серые, а в освещении палаты почти бесцветные, глаза все еще оставались красивыми, но потеряли блеск и искру. Оттого взгляд мужчины казался пустым и равнодушным. – Совсем растение… Ничего не соображает… – посетовала санитарка постарше. – Да… словно какой труп живой. Боюсь я его… и жалко! – грустно согласилась с ней санитарка помладше. – Работа у нас такая… Ой! Санитарка постарше, наконец, заметила стоящих у дверей посетителей. Она уже хотела что-то сказать, но Лестрейд быстрым движением поднес к глазам растерянной санитарки служебное удостоверение. В этом наигранном жесте он собрал столько неприкрытого киношного романтизма, что Анна не смогла сдержать улыбку. Всякий раз, на любом задании, в этот момент она улыбалась, хоть и незаметно для окружающих. – Позовите его врача! – требовательный тон Лестрейда не сочетался с его дрожащим голосом, но на санитарок он впечатление произвел. Не сказав ни слова, обе женщины удалились из палаты. Проходя мимо Анны, они удивленно оценили ее наряд и скрылись за дверью. Анна непроизвольно поправила короткое, чуть выше колен, платье и подошла к пациенту. Мужчина остался сидеть на табурете, упершись пустым взглядом в белую стену. Казалось, он спит с открытыми глазами. Анна присела на корточки и пристально посмотрела ему в глаза. Черное, покрытое блестящей "чешуей", с бахромой на подоле платье, заботливо обтягивающее хорошо слаженное, спортивное тело, медленно поползло вверх, оголяя светлые бедра. Анна не обратила на это внимание, продолжая сверлить взглядом мужчину. – Эй, бесстрашная! Может не стоит? Все-таки тут психи содержатся! – если бы Анна не знала Лестрейда уже два года, она могла бы подумать, что тот сказал это обеспокоенно. Хотя, возможно, виной тому была не близость пациента, а ставший несколько вульгарным внешний вид его начальницы. В любом случае Анна считала, что это проблема не ее, а самого Лестрейда. Анна смотрела в глаза пациента внимательно, пытливо, не моргая, словно пыталась прожечь его взглядом. – Ну же… Покажи свое истинное лицо. Сбрось маску! – шептала Анна. Лестрейд за ее спиной заметно вспотел от напряжения. – Ты же слышишь меня? Уверена, что да. Хочу сразу признаться – я не верю тебе. Заранее. Может, это всего лишь притворство? Анна медленно протянула руку к лицу мужчины, чтобы убрать русый локон с глаз. Как только она коснулась волос, сзади раздался негромкий хлопок. Анна вздрогнула. Она быстро встала, выпрямившись в струнку, и развернулась. У двери стоял незнакомый мужчина в белом халате. – Я бы вам не советовал его трогать. Состояние у него тяжелое, но я не могу гарантировать его хорошее поведение, если вдруг он выйдет из ступора. Ровный, размеренный голос доктора сразу располагал к себе. Он делал небольшие паузы как между предложениями, так и внутри каждого, чем заставлял изнемогать от желания дослушать его речь до конца. Анна быстро оглядела человека в халате. По ее прикидкам ему не больше сорока пяти. Невысокий, обычного телосложения. На глазах маленькие очки с сильными диоптриями. Морщинистое лицо, старое не по возрасту, а вот светлые, голубые глаза – слишком молодые. Странный диссонанс. – Мы из полиции… – Знаю, мне сообщили о вашем приезде! Хотя мне кажется, что вы не из полиции, а из кабаре! – человек в белом халате не дал возможности Лестрейду договорить. Он говорил серьезно, словно и не шутил вовсе, но Лестрейд глупо хихикнул. – Меня зовут Олег Иванович Смольнов, врач-психиатр. Именно я принимал этого пациента и осматривал его. – Анна, – коротко представилась Анна, поправляя подол неудобного платья. – Очень приятно! – Олег Иванович едва заметно кивнул. – Леонид Михайлович Шустров. Так что вы… – Что вы можете нам сказать о его состоянии? Он притворяется? – Анна решила не давать шанса Лестрейду засыпать Олега Ивановича ненужными, расплывчатыми вопросами, а сразу перейти к делу. – Не думаю! Вернее, даже уверен, что нет. – Нет? – в голосе Анны легко улавливалось разочарование. – Мы провели ряд исследований. Он поступил к нам ночью. Был переведен сюда из областной клинической больницы, куда в свою очередь доставлен по скорой. Вот бумаги от экипажа, – Олег Иванович протянул Анне несколько бумажек и тут же добавил к ним еще несколько, – а вот заключение, результаты осмотра и предварительный диагноз врачей из клинической. Анна быстро пробежалась глазами по бумагам. Олег Иванович в это время помог мужчине подняться с табурета и уложил его в кровать. Он обходился с пациентом как с ребенком – бережно и осторожно. Его подопечный лежал сейчас на спине, с открытыми глазами. Теперь он смотрел в потолок. Все таким же пустым взглядом. – Вы знаете, где и как его нашли? Читали ведь рапорт фельдшера? – Анна продолжала бегло просматривать бумаги. – Конечно, читал. – И вас это не удивляет? – Как и вас, по-моему. Мы и не такое видали. Анна на секунду оторвалась от бумаг, посмотрела на Олега Ивановича, улыбнулась и вновь углубилась в чтение. – Он был весь в крови, порезанный, можно сказать исполосованный, в машине посредине леса, там, куда и заехать почти невозможно, и вас это не удивляет? – Лестрейд возмущенно ходил около двери, как тигр в клетке. Его деланное возмущение было проигнорировано всеми присутствующими в палате. – Значит, как я поняла из всего этого, – Анна протянула бумаги Олегу Ивановичу, – у него шизофрения? – Шизофрения кататонического типа, если быть точным, но… – Но! Всегда есть «но», не правда ли доктор? – Лестрейд все еще возмущенно прохаживался у дверей, словно бы вознамерился охранять вход в палату даже ценой собственной непутевой жизни. – Продолжайте, Олег Иванович! – Анна, уже с другим настроением, вновь подошла к пациенту. – Так называемое «НО» в этом диагнозе очень значительное. Я пока не могу уверенно объяснить, что происходит с пациентом. Мы провели все необходимые исследования. Магнитно-резонансную томографию и энцефалографию. Все говорит о правильности диагноза. Однако, для окончательного заключения нужно поговорить с объектом исследования. Как вы сами видите, в нашем случае это не представляется возможным. – Он не идет на контакт? – Он ни на что ни идет, а главное, не выходит из кататонического ступора. Лестрейд на секунду остановился и вопросительно взглянул на психиатра. – Вы меня, конечно, извините, но может, вы объяснитесь более популярно. Так сказать, специально для людей в погонах? Теперь пришла очередь изумленной Анны бросать взгляд на Лестрейда, а потом виновато пожимать плечами перед серьезным взглядом Олега Ивановича. – Олег Иванович, уважьте… Олег Иванович понимающе кивнул и подошел к лежащему на кровати мужчине. Он вытащил из кармана маленький фонарик, посветил им в глаза. Зрачки на свет не реагировали. – Видите… Он не реагирует на внешние раздражители. Четко проявляется мутизм, то есть отсутствие речи. И это нормально в стадии кататонического ступора. Плюс ко всему, его тело подвержено восковой гибкости. Все как в учебниках по психиатрии. Однако… – густые брови Олега Ивановича приподнялись, открывая глубоко посаженные глаза. Он скосился на Лестрейда, который при слове "однако" недовольно фыркнул и вернулся к своему важному делу – патрулированию входа. – Однако болезнь нашего с вами пациента не переходит во вторую фазу. Обычно каждый ступор в обязательном порядке сменяет кататоническое возбуждение. И далее по кругу. – Доктор, вы меня, конечно, простите, но что за восковая гибкость еще такая? – чувствовалось, что Лестрейда раздражало обилие непонятных для него слов. Анна шагнула к кровати и осторожно вытащила подушку. Голова мужчины не упала на простыню, а осталась висеть в воздухе. Увидев это Лестрейд замер на месте. На него жалко было смотреть. Отвисшая челюсть, дрожащий подбородок, по щенячьи глупый и одновременно испуганный взгляд. Анна вернула подушку пациенту и оглянулась на Лестрейда. – Выдыхайте, Леонид! Вам все показалось, я уверена! – Да, это и есть восковая гибкость: его можно двигать, наклонять, поворачивать голову и части тела. При этом сопротивления не будет, – Олег Иванович остался доволен произведенным эффектом. Несколько издевательский тон “оживил” Лестрейда. Он даже попытался что-то сказать, но возмущения было намного больше, чем мыслей и готовых фраз, поэтому Лестрейд только покраснел, махнул рукой и вышел из комнаты. Анна взглянула на Олега Ивановича. У того на лице светилась по-детски шальная улыбка. – Вы знали про это свойство? – Вы о восковой гибкости? Конечно! Дело в том, что у меня мама психиатр. Кое-что из ее работы память сохранила. Олег Иванович уважительно закачал головой. – Значит, мы почти коллеги, так как мой отец служил в милиции. Давно когда-то… Еще в прошлом веке. – Действительно, интересное совпадение. Но все-таки, – тон Анны вновь стал деловым, – что вас смущает еще? – Он ни разу не был в возбужденном состоянии. Это странно, но такие случаи, пусть их и не много, встречались в практике международной психиатрии. И вот что главное. По моему мнению, это все же не шизофрения. Не совсем она, точнее выражаясь. Тут на лицо, особенно если учесть обстоятельства его обнаружения, психологическое расстройство, при котором человек, пытаясь избежать душевной боли, уходит в самого себя. При этом внешне тело ни на что не реагирует. – Ого! Значит, возможно, случилось нечто страшное, и чтобы не думать и не вспоминать об этом, он ушел в транс? – Если по-простому, то да. – А можно его оттуда извлечь? Ну, хоть ненадолго? Олег Иванович пытливо посмотрел на Анну, затем вздохнул, не выдержав ее острого, цепкого взгляда. – Можно, конечно. Медикаментозно. Но я бы не советовал этого делать. – Почему? – Если я ошибаюсь, и мы имеем дело только лишь с кататонической шизофренией, мы выведем его из одного состояния – ступора и сразу бросим, как в омут с головой, в другое – возбуждение. Возможно неадекватно-агрессивное поведение. Но это, если я ошибаюсь. В этом случае мы просто скорректируем выбранное лечение. – А если не ошибаетесь? Что тогда? – Анна внимательно слушала Олега Ивановича, но смотрела на лежащего мужчину, словно прикидывая, какой из вариантов их случай. – А если не ошибаюсь, то мужчина может умереть. Воспоминания и реальность, разом нахлынувшие на такого пациента, запросто могут лишить его жизни. Анна понимающе закивала. Она, словно бы не в силах сдержать порыва, погладила мужчину по голове. – Мне почему-то он знакомым кажется. Я где-то его видела, – задумчиво проговорила Анна. – Вполне. Его лицо среднестатистическое, если так можно выразиться. На многих похожее. – Значит, никто не справлялся о нем. Я правильно поняла? – Совершенно верно! Удачи вам. Если что, я всегда тут! Анна без слов поняла, что ее время истекло. Она попрощалась с Олегом Ивановичем и вышла в коридор. Лестрейд нетерпеливо ждал ее у раскрытого окна и курил в форточку. – Вот скажи мне, Анна, только честно! Ты зачем с манекена в дорогом магазине это платье сняла, да еще и туфли уродские натянула? Думала этого мозгоправа в себя влюбить! – Дурак вы, Леонид! – устало выдохнула Анна, оглядела себя с разных сторон, засмеялась. – Это что? Я все утро настолько нелепо выгляжу? И вы так долго лишали себя удовольствия мне это высказать? – Ну… Как-то не до того было. С этими психами и их опекунами. Анна засмеялась, прикрывая рот рукой. Она отобрала у Лестрейда сигарету, сделала две глубоких затяжки и выкинула ее в окно. – Тут курить нельзя! Пошлите уж, сыщик! Я домой, переоденусь и в отдел. – Распоясалась ты, Гаврилова! Анна и недовольный прерванным перекуром Лестрейд пошли по коридору. Анна все так же держалась окон. А Лестрейд… Что же, его такими картинками не пронять. Поэтому он лишь устало любопытствовал, глядя в палаты, не проявляя никаких эмоций. * * * Не разуваясь, Анна устало опустилась на диван. Однокомнатная квартира-студия: просторный коридор, кухня-закуток с барной стойкой, отделяющей ее от остального пространства комнаты, зал с минимумом мебели в виде большого дивана посередине комнаты, журнального столика, огромного гардеробного шкафа, прижавшегося всей длинной к одной из стен и стеллажа с книгами. Удобная берлога для одинокой девушки. Прислонившись спиной к мягким подушкам, Анна закрыла глаза и замерла. Короткое платье игриво задралось, но обращать на это внимание не имело смысла – никого кроме нее в квартире не было. Звонок на мобильный легко разрушил хрупкое равновесие тишины и сладкой полудремы. Анна нахмурилась, но взяла трубку, не меняя положения тела. – Гаврилова слушает! Анна открыла глаза и несколько секунд слушала говорящего. – Хорошо, давайте так, хотя это неправильно. Тут вам не отдел, – ее голос казался уставшим и недовольным. Анна еще немного послушала голос в трубке, прощебетавший какие-то извинения, смешанные с контраргументами, затем отключила собеседника, по всей видимости, не дав тому договорить. Обреченно вздохнув, она сняла туфли и задвинула их под диван. Затем встала и сбросила с себя платье, обнажив хорошо сложенное, спортивное тело. Ни грамма лишнего жира, ни на бедрах, немного округленных, гладких, ни на плоском животе с пирсингом на пупке. Талия, хорошо заметная, не спрятанная за излишками еды. Небольшая упругая грудь восточного типа, с темными сосками, едва заметно смотрящими в разные стороны: словно взаимно обидевшись, они продолжали присматривать друг за другом. Ягодицы – округлые, плотные, облаченные в кружевные трусики – красивое дополнение ко всему блеску фигуры. Анна быстро сменила кружева на черные плавки из хлопка и облачилась в голубую рубашку, так подходящую к ее цвету глаз, темно-синие джинсы с ремнем, на котором висела пустая кобура. Открыв дверку шкафа, Анна извлекла из выдвижного ящика пистолет и вложила в кобуру. Она хотела уже закрыть ящик, но взгляд привлекла фотография, лежащая на дне, изображением вниз. Немного поколебавшись, Анна вытащила ее. На снимке, гордо вытянувшись в струнку и приятно улыбаясь, стоял мужчина в форме полковника полиции. Некоторое время Анна, не проявляя никаких эмоций, смотрела на фотографию, но потом, словно опомнившись, небрежно забросила ее в ящик. Затем быстрым движением собрала распущенные волосы в хвост и закрепила их розовой, видавшей виды резинкой. В этот момент в дверь позвонили. Быстро закинув вечерний наряд в шкаф, Анна отправилась к двери… …Через три минуты Анна сидела за стойкой бара, отделяющей кухонную зону от зала и рассматривала своего гостя – старика Федора, с удивительно рельефным, морщинистым лицом и седой "козлиной" бородкой. Нисколько не тушуясь, Федор отвечал тем же. Своим пытливым взглядом он немного нервировал Анну, обычно спокойную к таким вещам. Было в нем что-то от старого, жесткого и сурового прошлого. И, без сомнения, спрятано за этим взглядом немало страдания. – Это вы обнаружили мужчину в лесу? Федор улыбался и продолжал пытливо всматриваться в Анну. – Говорите громче, он глухой как пень! Голос раздавался с дивана, где уютно устроился молодой парень, с сержантскими нашивками. Он лениво и без особого интереса листал одну из книг, лежащих на журнальном столике у изголовья. – Жаль, у вас телевизора нет. Там сейчас футбол… Анна покачала головой. – Так я говорю, это вы нашли того мужчину? В лесу! – теперь Анна почти кричала. Федор встрепенулся, заулыбался и закивал. – Я, внушенька, я и нашел, будь оно не ладно! Угораздило же меня, старого, в ту шасть леса пойти. Туда же, пошитай, две версты крюк полушается. А я што? Не подумал… – Федор говорил громко, визгливо и с надрывом, упрямо игнорируя букву "Ч", заменяя ее на удобную ему "Ш". Анна от неожиданности даже вздрогнула. – Расскажите, что вы там увидели! – громко крикнула Анна. Старик молча смотрел на Анну. – Я говорю, расскажите… – еще громче начала Анна, но Федор ее остановил. – Слышу я внушенька, слышу! Просто как подумаю об энтом, так мурашки по всему телу разбегаются, – он вздохнул. – Ну, надо, знашит надо! Тот день рано нашался. Я проснулся с первыми петухами и… – Федор! – прервала старика Анна и повернулась к сержанту. – Как его по отчеству? – Как по классике, Николаевич, – сержант поймал на себе недоуменный взгляд Анны и пояснил. – Ну, это тот, кто "Идиота" написал, Достоевский. – Да… Не про тех героев писал Федор Михайлович, ох не про тех, – Анна отвернулась от сержанта. – Федор Николаевич, мне с утра не надо! Просто опишите, что увидели в машине. Остальное я уже читала. – Ну, не надо, так не надо! Можно и с машины… Так вот… Нашел я ее, а там шеловек. Мужшина. Я ж как увидел, што в крови он весь, так и шарахнуло меня как шерта от ладана. Но потом малек стыдно стало. Думаю, шавой-то я не видал в жизни такого, шего мне пугаться сталось? Вот и вернулся к машине. – Вы рассмотрели мужчину? Он был в сознании? – Эх, внушенька, разве это сознание! Сидел, глаза вытаращив, словно леший какой-то. Вперед смотрит, нишего не замешает вокруг. Я его окликаю, трогаю, а он и в ус не дует. Сидит. Я еще подумал: можа, остолбенел, шарами лесными поддался. У нас в лесу всякое… – Федор Николаевич… Не отвлекайтесь. Как он выглядел? – Анна терпеливо ограничивала размах фантазии старика. – Да как он мог выглядеть? Я, милая, его не рассматривал. Да и в крови он был, с головы до ног, а я ее с детства опасаюсь, стороной держуся от нее, и она меня за версту обходит, а тут такой слушай – сама нашла… Помню только што на руках его порезы были, словно его огромная кошка оцарапала. А из-под ладоней, што руль крепко держали, кровь сошилась, густая такая… И каплями так… на коленку ему. Федор замолк, вновь переживая вчерашний вечер. – Я вас сейчас уже отпущу. Вы главное вспомните, не видели ли вы чего-нибудь подозрительного? – Анна даже охрипла от громкого крика. – Все видел. И птицы молшали, так, словно гиблое место то было, и ветер стороной блуждал. А главное… – Федор сделал долгую паузу. – Страх я шувствовал. Вот, пошти живьем, натурою ощущал – боится тот шеловек шего-то, хотя и выглядел так, будто в него бесы вселились. Анна кивнула Федору. – Спасибо вам за помощь! Этот шеловек… – Анна запнулась. – Извините, заговорилась! Этот человек вас проводит. Сержант! * * * Закусив губу и оседлав в прихожей пуфик, Анна боролась с узлом на шнурках своих кроссовок. Федора и сержанта в квартире уже не было. Когда, наконец, Анна почти победила упрямые шнурки, в дверь опять позвонили. – Входите! – крикнула Анна. – Кто там еще? В квартиру зашел Лестрейд и, не разуваясь, направился в комнату. – Вы издеваетесь все, что ли? Может, отдел сюда перенесем? – возмущенно бросила в спину Лестрейда Анна. – А нечего было домой сматываться, личину менять. А то утром со мной в паре какая-то незнакомая фифочка работала, а сейчас вот напарница вернулась, – Лестрейд остановился у шкафа с полками и довольно бесцеремонно приступил к разглядыванию фотографий. – Никак флиртуете что ли, Леонид? – Анна добавила в голос немного издевки. – Я? Да ты что! Мне такая радость и даром не нужна! – навряд ли улыбающийся Лестрейд думал в этот момент, что мог обидеть Анну. – И я этому очень рада, – если Анну и задела последняя фраза, то она профессионально пропустила ее мимо ушей. – О, Анна, почему скрывала, что у тебя есть такая красивая подруга? А рядом кто? Ее мама? Конечно! Они же одно лицо! – Лестрейд вновь появился в прихожей. Он вертел в руках фото женщины и девушки, видимо, в поисках надписи, проливающей свет на заданные им вопросы. Но по тону Лестрейда можно было понять, что вопросы носили чисто технический характер. Анна, проигнорировав его вопросы, молниеносным движением выхватила фотографию у Лестрейда и вернулась с ней в комнату. На полке, с которых взял снимок Лестрейд, стояло с десяток фотографий. Все они запечатлели памятные для нее моменты: с выпускного, с торжественной церемонии получения диплома в университете МВД, с присвоения первого звания, с поездки на Мальдивы и тому подобное. А в руке Анна держала фотографию, с которой на нее смотрела женщина, красивая, ухоженная, с приятной, располагающей к себе улыбкой и молодая девушка лет двадцати пяти, в воздушном сарафане и оранжевой кепке. Девушка тоже улыбалась. Обе производили впечатление довольных и счастливых людей и были поразительно похожи. Немного подумав, Анна убрала фотографию к себе в сумку и вернулась в прихожую к Лестрейду. – Вот! – Лестрейд протянул Анне папку. – Тут результаты экспертизы. – Спасибо, потом внимательно почитаю, а коротко расскажете в машине! – А где же он? – взгляд Лестрейда ощупывал комнату. – Кто он? – Анна сделала вид, что не поняла. Она поспешно собирала в сумочку разбросанные мелочи: косметичку, сигареты, жвачку. – Ну как же – он! Высокий, метр восемьдесят девять, шатен, пробор посередине, немного узковатые глаза, волевой подбородок, одет в… – Ого! Вы бы так на работе свое умение демонстрировали! – Анна уже хотела вытолкнуть Лестрейда из квартиры, но увидела, как он смотрит на нее, остановилась, вздохнула, достала из сумочки кусочек ваты. Она не подошла к зеркалу, которого, впрочем, в коридоре и не было, а уверенными движениями начала стирать тональный крем с лица. – Одет в классический костюм, – невозмутимо продолжил Лестрейд, – водит лексус представительского класса. Заехал за тобой к участку ровно без четверти восемь. Дальнейшие ваши телодвижения мне неизвестны. – И слава богу! – ухмыльнулась Анна. Лестрейд кивнул в сторону дверей, и уже было вышел, но заметил накинутое покрывалом зеркало, аккуратно убранное за пуфик. Он бережно вытащил размером метр на метр зеркало и, откинув покрывало, удовлетворенно себя осмотрел. – Слушай, Гаврилова, а ты не вампир случаем? В отделе поговаривают, что ты не зря зеркала стороной обходишь! Анна развернулась к Лестрейду, отобрала зеркало, и быстрым движением вновь завернула его в покрывало. – Точно, вампир! Так что не злите меня! Лестрейд, довольный своей выходкой, вышел из квартиры. Анна осторожно, словно боясь разбить зеркало, немного приподняла покрывало. Увидев свое отражение, она резко закрыла зеркало и недовольно убрала его назад. – Да уж! – Анна кинула на полочку использованную ватку и вышла из квартиры. * * * Небольшая, трех дверная, красная машина – Мини Купер – с двумя бежевыми полосками на капоте, похожими на подтяжки от брюк, протянувшимися от переднего бампера к лобовому стеклу, легко маневрировала по не очень заполненным улицам, пробираясь к центру. Бежевые крыша и зеркала подчеркивали ее изящество и красоту. В небольшом, провинциальном Новоспасске такая машина выделялась из общего потока. Следить за кем бы то ни было на ней проблематично, а вот найти ее, в случае кражи, не представляло труда. Машиной управляла Анна, сосредоточенно глядя на дорогу. Рядом, на пассажирском сиденье, разместился Лестрейд. – Итак, рассказывайте! Лестрейд открыл папку, вытащил первую бумагу. – По результатам экспертизы на теле найденного мужчины обнаружены многочисленные порезы, нанесенные предположительно ножом с длинным лезвием. На его правой ладони очень глубокие раны, почти до костей. Кстати, мизинец едва удалось спасти, представляешь? В скорой его буквально приклеили. Еще бы часок-другой и не смогли бы, – почему-то довольный этим фактом Лестрейд глупо улыбался, тщетно ожидая поддержки от Анны. – Ладонь, что с ней? – О! Какие мы серьезные! – начал было Лестрейд, но взглянув на нахмуренную Анну, продолжил. – Предположительно тот же нож. Эксперт полагает, что наш клиент схватил лезвие ножа и крепко сжимал его. – Схватился за лезвие? Значит, он защищался? Жертва? – Похоже на то, – безразлично бросил Лестрейд. – А кровь? Чья на нем кровь? Идиот! – Анна резко дернула руль вправо, уходя от зазевавшегося водителя. – Послушай… – голос Лестрейда наполнился нотками обиды. – Извините, это я не вам! – И на том спасибо! Никак не могу привыкнуть, что за рулем тебе башню окончательно сносит. И как в тебе уживаются два человека? Вчера ты такая милая, в платьишке, в ресторан уезжала, говорила весело, аж приятно посмотреть. А сейчас орешь на водителей чуть ли не матом. – Интересно, откуда про ресторан знаете? – чувствовалось, что Анна недовольна этим фактом. – Да видел я вас вчера около двенадцати, когда домой ехал. Твой кавалер, с лексусом, тебя в такси сажал у ресторана, видимо, пьяным за руль с тобой не рискнул садиться. Вы еще у машины там целовались. Со вкусом так, со знанием дела… – Леонид! А вы не забываетесь? Нечего в мои личные дела лезть, это понятно? – злость в голосе становилась неприкрытой. Лестрейд благоразумно решил больше не дразнить хищного зверька, обитающего где-то глубоко внутри его напарницы. – Понятно! Как тут не поймешь! Я же без задней мысли! – извиняющимся тоном пробубнил Лестрейд. – Леонид! – Все, все! Забыли. Твои проблемы. Итак, о чем это я? Ах, да! Ладонь – мелочи, а вот с кровью – тут поинтереснее будет! Представляешь, на нашем клиенте найдена кровь трех разных людей! – Трех? – недоверчиво переспросила Анна. – Ага! Один образец – нашего психа, два других принадлежат кому-то еще, – довольный произведенным эффектом Лестрейд сиял, как музейная витрина. – Ого! – Анна задумалась. – Что же произошло? – Да кто его знает? Распутаем, небось, не в первой! – Личность смогли установить? – Нет. По базе пробили – не числится. Заявлений об исчезновениях по городу и области не поступало. Машина остановилась перед зданием главного управления внутренних дел города Новоспасска. Лестрейд быстро вышел из машины и взбежал по крыльцу. Анна осталась у машины. – Ты чего застряла? – Мне никак мысль одна покоя не дает: все кажется, что видела я где-то нашего пациента. Анна захлопнула дверь, но продолжала стоять у машины, постукивая костяшками пальцев по крыше. – Ха! Может, он артист какой известный? Я же по театрам не хожу, ты же знаешь. А тебя хлебом не корми. А может быть, в газете фотку видела? Не парься, вспомнишь! Лестрейд уже хотел было открыть дверь в управление, но резкий окрик Анны заставил его вздрогнуть и вновь развернуться. – Леонид, постойте! Фотография? Газета? – Анна спрашивала Лестрейда, но ответа не ждала. Мысли роем вертелись у нее в голове, пытаясь оформиться во что-то конкретное. – Ну да, мало ли… Звонок мобильного не позволил нужной мысли трансформироваться до вразумительной, остановив свое превращение на этапе расплывчатой неопределенности. Анна даже вздрогнула от резкой, ритмичной мелодии. – Да, Гаврилова слушает, – прижатый плечом к щеке старый телефон недовольно хрустнул. – Спасибо! Да, буду! Анна быстрым движением сняла резинку с волос и убрала ее в сумочку. – Кто звонил? Анна? Ты меня слышишь? – вопросы остались без ответов. Лестрейд легко считал значение ее манипуляций с волосами: если на голове нет хвоста – Анны нет в управлении. Это закон, по которому живет его отдел с тех пор, как она впервые вошла к ним в кабинет. Еще несколько секунд и красная машина скрылась за поворотом. Лестрейд немного посмотрел ей вслед, потом махнул рукой и скрылся за дверьми. * * * Довольно просторная палата теперь не выглядела мрачно и таинственно, как при первом визите Анны. Горели все три лампы, отчего светом заливались даже самые отдаленные и неуютные уголки. Хотя, судя по ощущениям, свет мало что мог изменить. Неуютно было везде. Два крупных санитара в белых халатах с синими вставками, скучающие от безделья у входа в палату, не делали обстановку более комфортной. Анна и Олег Иванович стояли у кровати мужчины, остававшегося пока неопознанным. Он все так же лежал лицом вверх, но Анна без труда заметила произошедшие с ним изменения: закрытые глаза и беззвучно шевелившиеся губы. – Мы сразу позвонили вам, – Олег Иванович поправил очки, выжидающе глядя на Анну. – И что это значит? Ему становится лучше? – Не думаю. Появилось некоторое, так сказать, «звукоизвлечение». Не речь конечно, но что-то похожее. Однако он совсем не встает с постели. Если раньше его веки не закрывались, то теперь эффект обратный. Даже восковая гибкость пропала. Возможно, мы наблюдаем непроизвольное снижение его защиты, – увидев недопонимание в глазах Анны, Олег Иванович поправил очки и заложил руки за спину, словно собираясь прочесть целую лекцию. – Как бы вам объяснить более популярно, что ли? Вот помните старые телефоны, дисковые, в каждом доме стояли? Хотя… Вы же так молоды, вы не застали… Олег Иванович осекся, и Анна поспешила успокоить его. – Все нормально, молодость – это не оскорбление! Только вы ошибаетесь. Я помню. У нас… – Анна на мгновение замолчала, затем уверено продолжила – … у отца дома все еще стоит такой раритет. – Тогда возможно вам доводилось слышать в трубке не только голос собеседника, но и еще чей-то разговор? – Да, было такое! Это всегда раздражало моего отца, а меня забавляло! – Анна улыбнулась, на секунду вспомнив свое безоблачное детство. – Отца… именно… – на секунду Олег Иванович задумался. – Так вот! В нашем случае происходит нечто подобное. Пациент не хочет возвращаться в реальный мир, строит защиту, оберегает себя, но иногда, словно воспользовавшись испорченным телефоном, он, сам того не подозревая, делает это. Не физически, конечно, а… – Через бред! Олег Иванович кивнул. – И этим самым он ухудшает свое состояние. Боюсь, если так пойдет дальше, у нас останется не много времени, чтобы изучить его состояние и попытаться помочь, – Олег Иванович развел руками, вздохнул и протянул Анне лист бумаги. – Это то, что он уже сказал. Как видите, пока это действительно бред, вернее каша. Просто звуки, отдельные слоги, но мне кажется, что они постепенно обретают форму. Я думаю, очень скоро мы сможем услышать слова. По крайней мере, я смею так предположить. Анна пробежалась по листку глазами. Отдельные буквы "а", "о", "т", слоги "ка", "ко", "не". Все многократно повторяющееся и бессмысленное. – Хорошо! Но я хочу вас попросить… Разбудить его, что ли. Снять защиту совсем, – пряча листок с бредом пациента в карман, попросила Анна. – Надо узнать, кто он и что произошло. И чем скорее, тем лучше. – Я уже говорил вам, что… – Я помню, но надо рискнуть. Олег Иванович. Пожалуйста, приступайте! Олег Иванович всем видом показал, что против этой идеи, но не стал перечить. – Принесите мой саквояж! – обратился он к санитарам и те, словно двое из ларца, тут же умчались выполнять поручение. – А где санитарки? – Простите? – не понял вопроса Олег Иванович. – Вчера тут две женщины работали, а сегодня эти… мордовороты. – А… Любовь Михайловна и Мария Михайловна! Наши легендарные сестры. Работают тут с самого основания больницы. Они только кормят, моют и переодевают. Всю остальную работу, где нужна грубая сила, выполняют эти славные парни, – ирония в конце фразы заставила Анну улыбнуться. Через несколько минут Олег Иванович уже колдовал над своим большим саквояжем. А еще через минуту он держал в руках шприц с мутной желтой жидкостью. – Эх! – в голосе психиатра было столько досады, что Анна на мгновение усомнилась в правильности своего решения, но отменять просьбу не стала. К кровати подошли дождавшиеся своего часа санитары. Один, молодой, скорее всего, студент-практикант, с короткой стрижкой под ежика, обхватил пациента за ноги. Второй, постарше, с серьгой в правом ухе и огромной тату в виде змеи на шее, крепко сжал руки. Олег Иванович ловко обвязал жгутом предплечье и ввел лекарство в вену. Первые несколько минут ничего не происходило. Затем пальцы лежащего мужчины дрогнули. Еще через пару секунду его тело напряглось, и глаза, моргнув несколько раз, открылись. Анна медленно подошла ближе. Зрачки мужчины постепенно менялись: с них словно спадала пелена, они очищались и прояснялись. Взгляд становился более осмысленным. – Вы меня слышите? – осторожно спросила Анна. Мужчина вздрогнул от ее голоса. Прошло еще пару секунд, пока его сознание приходило в себя. Когда же это случилось, он изогнулся от боли и закричал. Сильно, пронзительно, так, что сердце Анны похолодело от нечаянного прикосновения к его боли. Если бы не сильные руки санитаров, он уже был бы на ногах. Или на полу. Тело, выгнутое в дугу, смотрелось зловеще. Анна непроизвольно сделала несколько шагов назад, но не отводила взгляд от происходящего ни на секунду. – Держите его! Крепче! – голос Олега Ивановича почти тонул в изливающейся через крик боли пациента. Он извлек из саквояжа другой шприц с похожей жидкостью и, не затрудняя себя в поисках вены, влепил мужчине укол в бедро. Почти сразу после этого крик оборвался. Мужчина расслабился. Он лежал на кровати и размеренно дышал. Его глаза вновь медленно закрылись. Время от времени по мышцам пробегала дрожь. – Я же вас предупреждал… – поправляя на себе сбившийся халат, громко прошептал Олег Иванович. Анна молчала. Она еще раз покосилась на мужчину. – Да уж… На большее ее не хватило. Санитары уже ушли из палаты, укоризненно поглядывая на Анну. Олег Иванович стоял в дверях и выжидательно смотрел на Анну. Но она, казалось, вовсе не собиралась уходить. – Вы остаетесь? – решил помочь Анне Олег Иванович. Анна уселась на прибитый к полу табурет, расправила лист с записью бреда мужчины и положила его на колени. – Да… Я буду дежурить. Первое время. Олег Иванович равнодушно пожал плечами и уже хотел выйти, но его остановил голос Анны: – Ручку мне не оставите? И принесите чего-нибудь попить, если можно! Анна осталась одна. Она стояла у кровати и смотрела на мужчину. В какой-то момент его лицо полностью расслабилось. Показалось даже, что он улыбнулся. Едва заметно. Наверняка это не так, но одно Анна чувствовала точно – ему сейчас было хорошо и спокойно. * * * Большая, просторная комната. Играющая серебром и хрусталем люстра освещала не только уютную, по-домашнему теплую и с любовью обставленную прихожую, но и людей, которые сгрудились у порога дома. Десять подвыпивших людей среднего возраста. Один из них снимал все происходящее на маленькую видеокамеру. При этом он постоянно все комментировал: – Мы ведем репортаж из дома нашего друга, успешного и талантливого писателя Кирилла и его очаровательной жены, Вари. Торжественный вечер, посвященный выходу нового бестселлера вышеназванного хозяина дома, подошел к концу, и гости пытаются отчалить из этой дружелюбной гавани и расплыться по своим рекам. Это не всем удается, но все же они стараются! – Не расплыться, а разойтись! Мы же не… ну, понимаешь! – раздался обиженный голос одного из гостей, а следом за ним одинокий смешок. – Ну, конечно, разойтись! Хотя… – «оператор» навел камеру на двух неуверенно стоящих гостей, равновесие которым помогали поддерживать их жены. – Мне кажется, что вот эти – точно пытаются расплыться! Гости в один голос захохотали. В этот момент в прихожую вошла красивая, среднего роста молодая женщина, лет тридцати. Короткое платье не справлялось с задачей спрятать от внешнего мира пару изящных, длинных ног. Впрочем, и красивую грудь своей хозяйки платье тоже не собиралось скрывать, подчеркнуто и бережно обхватив ее в свои объятия. Глаза девушки искрились счастьем. Светлые волосы, крупными завитками ниспадали до хрупких плеч. Она несла поднос с набором рюмок разного калибра и содержимого. – А вот и хозяйка дома! – крикнул кто-то из гостей и его поддержали все остальные. – Варечка! – А на посошок? – спросила Варя, протягивая гостям поднос. Скромных или способных отказаться от еще одной рюмки не нашлось. Быстро разобрав рюмки, гости дружно стали звать хозяина, который тут же появился, обняв свою супругу и держа на руках дочку, пятилетнюю Дашеньку. Высокий, черноволосый, красивый мужчина с карими, озорными глазами и очаровательной, доброй улыбкой. – Друг, талантище! – гости загалдели. Отдельные выкрики и поздравления сливались в общий поток счастливых и довольных голосов. – Поздравляем! С очередным успехом! Ура!.. …Закрыв за гостями дверь, Кирилл с Варей и Дашенькой уселись на диван. Дочка тут же устроилась на коленях у папы и включила свой любимый мультик, но уже через минуту спала, обессиленная прошедшим днем. Варя воспользовалась моментом и прильнула к губам мужа. – Ты такой… соблазнительный! Столько про тебя хорошего наговорили. Сама это знаю, а еще раз услышать было приятно. – Да врут все люди! – улыбался Кирилл. – Ну, или преувеличивают! – Вот ведь! Можешь не скромничать, тут все свои. – Ладно, сдаюсь! Но я хороший только потому, что у меня есть ты, – Кирилл поцеловал притворно удивившуюся Варю. – Да, да! Кто меня таким сотворил? – Бог! – улыбнулась Варя. – Бог меня придумал, а ты слепила! – Кирилл заулыбался. – Вот ведь льстец! Ладно, пойдем спать! – Отличная идея. Особенно, если учесть тот факт, что я не выспался прошлую ночь, – Кирилл погладил спящую дочку по голове. – Я так и поняла, по бурчащему утру, – Варя прильнула к Кириллу. – И что же помешало тебе выспаться? – Не знаю… сон. Не помню его… Как-то связан с книгой. – Ты много о ней думаешь, а надо не забывать и обо мне, – Варя встала, отошла к двери и призывно изогнулась, погладив себя по ножке, приподнимая подол платья. Как только рука достигла оголенного бедра, она резко отпустила платье, скрыв долгожданную и волнующую картину и, озорно улыбнувшись, поднялась по лестнице вверх. Кирилл потянулся за пультом, не отрывая взгляда от жены… …Перенеся спящую дочку в ее комнату и уложив в красивую розовую кроватку, Кирилл прошел в спальню. Варя лежала в постели, одетая в полупрозрачный пеньюар. Светло-голубой невесомый ночной наряд почти не скрывал красивое, сексуальное, молодое тело. Скорее даже вызывающе подчеркивал все достоинства и недвусмысленно намекал на желание, которое наполнило воздух невидимым ароматом. Немного густой и сладкий запах одурманивающего, искреннего, чувственного желания. Невидимыми потоками оно обвивало тело Вари, ожидая жертву, на которую может наброситься, заразить собою, выпустить наружу все, что мешает забыться и позволить утонуть в ласках и страсти. Когда Кирилл вошел в спальню, желание еще витало над кроватью, но оно слабело и исчезало, оставляя вместо себя запах нежности. Варя спала. Как ребенок, подложив обе ладошки под щеку и выразительно сопя. Кирилл поцеловал Варю в губы. Ответом было лишь слабое сопение и сморщенный носик. Осторожно укрыв ее простыней, он сел на кровать. На журнальном столике у изголовья неровными рядами в пестром разнообразии стояли открытки. Кирилл взял одну. Улыбка озарила лицо, когда он прочитал содержимое: «Поздравляем дорогого мужа и папу с выходом в свет новой книги! Это настоящий успех! Тебе всего лишь сорок лет и счастье рядом с тобой! Любящие тебя, жена и дочка.» Кирилл поставил открытку назад и взял в руки книгу, лежащую рядом. На обложке нарисована комната, некое небольшое квадратное помещение. Художник изобразил ее так, чтобы читатель видел все, что происходит внутри комнаты, сам оставаясь снаружи. Одна из стен, фронтальная к смотрящему на рисунок, была изображена полупрозрачной, с растрескавшимися, неумелыми граффити и обвалившейся штукатуркой. Внутри стены обвешаны многочисленными фотографиями – портретами людей. И все они светились. Дверей не было, впрочем, как и окон. В одном из углов, прислонившись к стене спиной, с соломинкой в зубах, сидел какой-то мужчина, одетый во все черное. Выше комнаты, на бледно-голубом небе написано имя – Кирилл Савинов. Под картинкой название книги: «Комната». Проведя ладонью по обложке, словно, до сих пор не веря в материальность книги, Кирилл положил ее обратно на журнальный столик. После чего переоделся, сменив официальный стиль на легкую, в вертикальную полоску, пижаму, и лег в кровать. Он осторожно обнял жену, поцеловал ее за ушко и закрыл глаза. В доме наступила тишина. Она разлетелась по комнатам и осела тяжелым ковром на пол. Только висящие на стене ходики разрушали тишину. Своим ритмичным, отсчитывающим секунды стуком, часы сопротивлялись натиску тишины и не позволяли ей чувствовать себя тут полновластной хозяйкой. Кирилл постепенно погружался в сон. Часы продолжали усиленно отгонять подкрадывающуюся со всех сторон тишину, которая покорно отступала, но не уходила далеко, притаившись тут же, среди мебели и даже в самих стенах, ожидая своего часа. Кирилл расслабился и нырнул в омут сна с головой. А уже через пять минут тишина стала полноправной хозяйкой ночного дома. Часы отбили час ночи и вдруг замерли. Маятник остановился, и тишина заполнила комнату. Дом и его обитатели крепко спали. *** Кирилл проснулся внезапно, словно бы его кто-то толкнул во сне. Некоторое время он никак не мог понять, что же его разбудило. «Приснилось…» – пробубнил Кирилл, зевая, и вновь лег на подушку. Но сон не возвращался. Постель казалась неудобной и влажной. Помучавшись минут пять, ворочаясь и переворачиваясь с боку на бок, Кирилл встал. Взяв с тумбочки сигареты и зажигалку, он, осторожно ступая, чтобы не налететь в темноте на мебель, вышел из спальни. Через несколько минут Кирилл стоял в прихожей у входной двери. За огромными витражными окнами не было видно практически ничего. Ночи стояли очень темными. Фонарь, ранее освещавший крыльцо, погас еще накануне. Пообещав сам себе утром же поменять лампочку, Кирилл открыл дверь и вышел в темноту. * * * Освежающий ночной воздух с удовольствием принял Кирилла в свои объятия. Глубоко вздохнув, Кирилл закрыл за собой дверь и очутился в кромешной тьме. Он тут же немного поежился, пытаясь поглубже спрятаться от прохлады в складки своей пижамы. Странное ощущение нереальности происходящего холодком пробежало по спине. Кирилл поспешил прикурить, щелкнув зажигалкой. Глубоко вдохнув терпкий, пьянящий дым, вслушиваясь, как табак едва слышно трещит, погибая в тлеющем жаре, Кирилл ощущал тепло в груди, а едва заметная слабость, разливаясь по телу, немного, совсем чуть-чуть, кружила голову. Он довольно улыбнулся, делая одну затяжку за другой. Вокруг все еще стояла непроглядная тьма. Это показалось странным. Кирилл вновь чиркнул зажигалкой, пытаясь увидеть в ее пламени хоть что-нибудь. Но темнота не расступалась. Огонь, словно пламя свечи, потух от слабого, холодного ветерка. С каким-то мрачным ощущением нереальности происходящего Кирилл сделал шаг вперед, нащупывая ногой ступеньку. Затем еще шаг, а за ним следующий. Всякий раз нога упорно вставала на твердую, ровную поверхность. Ступенек не было. Зажатая между пальцами сигарета тлела, ее слабый огонек освещал только пальцы рук. Все остальное тонуло в темноте. Кирилл почувствовал тревогу. Он осторожно сделал несколько шагов назад и прикоснулся рукой к двери, нащупав влажную, сырую и мягкую поверхность, которая никак не могло быть частью его дома. Кирилл развернулся и увидел стену, вернее ощутил ее – нечто еще более темное, чем окружающий мрак. «Бред какой-то!» – пробормотал он себе под нос. Мысли, еще не очнувшиеся ото сна, двигались в голове медленно и вяло. Какие-либо ощущения или чувства предпочитали пассивно ждать развития событий. Активность проявляло только предчувствие, но пока оно не паниковало, предпочитая наблюдать за происходящим. Взгляд Кирилла упал на сигарету. Курить расхотелось, а она прогорела уже почти до фильтра, обдавая пальцы рук слегка уловимым теплом. Понимая, что найти пепельницу в такой темноте не удастся, он, не поворачиваясь, отбросил сигарету в сторону. Она отлетела на несколько метров и повисла в воздухе. Все это Кирилл увидел периферическим зрением. Удивление, подчиняющее себе даже страх, было настолько сильным, что Кирилл забыл обо всем на свете. Осторожно касаясь мягкой и влажной стены пальцами, он пошел к светящемуся огоньку, висевшему в воздухе. Казалось, что едва тлеющий огонек застрял в вязкой темноте и призывает прийти на помощь. Но окурок не висел в воздухе. Кирилл облегченно вздохнул, увидев, что тот просто зацепился за мох, облепивший стену, а потому не упал на землю. Никакой мистики. И вдруг его пронзила догадка, окончательно взбодрившая сознание. «Вторая стена… Что за бред творится! Тут должно быть крыльцо с деревянными перилами и ступеньками. Почему стена?», – шептал сам себе Кирилл, словно не хотел в эту минуту чувствовать себя в одиночестве. – Где я? – вырвалось у Кирилла вслух. Он, не отрываясь, смотрел на огонек и лихорадочно пытался найти всему рациональное объяснение, но это получалось с трудом. Несколько длинных томительных секунд ничего не происходило, а затем стена «ожила» прямо на глазах, неторопливо и величественно, и в этой медлительности, казалось, был скрыт какой-то сакраментальный смысл. В том, что происходило, было столько завораживающего и волшебного, что Кирилл просто смотрел и восхищался. По стене бежали волны. Сначала Кириллу показалось, что это вздыбливался и опускался на место мох. Вскоре он понял, что сама стена покрывалась рябью волн, деформировалась в упругом стремлении к движению и «оживала» в нем. Ничего бы этого Кирилл не увидел, если бы изменения в стене не породили свет. Постоянно усиливаясь, он переливался несколькими оттенками синего цвета. Время от времени стена погружалась в темноту, почти полностью заглушая свет, но сразу же вновь вспыхивала лучезарным синим. И в эти моменты становилась похожей на прозрачное, толстое стекло, из-за которого лился чарующий свет. Так продолжалось несколько минут, в течение которых Кирилл являл собою некое подобие статуи с лицом, выражающим неподдельное удивление. По прошествии этих минут волны исчезли, а стена выровнялась и замерла. Осталось только слабое свечение. Кирилл смог наконец-то взять себя в руки и выйти из оцепенения. Он медленно отошел от стены, развернулся и… Вновь замер. Слева и справа от него, а также в нескольких шагах впереди, со слабым внутренним сиянием поднимались еще три стены, словно бы возведенные неведомыми умельцами из массивного слоя стекла, а над головой, на высоте пяти-шести метров – потолок. И даже пол, мягкий ото мха и сырой от влаги, тоже был идентичен стенам. Кирилл, с постоянно усиливающейся паникой, прошелся по периметру. Ни дверей, ни окон Кирилл не нашел. Он осматривал стены, осторожно прикасаясь к мягкому, светящемуся мху руками. В отражении стен Кирилл видел себя, очень отчетливо, как в зеркале. Удивленное и растерянное выражение своего же лица немного успокоило его и придало, правда, ничем не подтвержденную, но все же уверенность в том, что он не умер. Но стены преподнесли ему еще один сюрприз. На них, в молчаливом таинстве выходя из темноты в свет, медленно очерчивая свои контуры и детали, словно под действием проявителя, появилось огромное множество рисунков. Все они источали мутный, белый свет, и висели не снаружи, а внутри стен, словно замороженные в толстом слое льда или вплавленные в стекло. Кирилл понял, что это фотографии. Они занимали все пространство стен и пола. Только потолок оставался девственно чистым и сиял равномерным, холодным светом. У Кирилла не было времени оценивать происходящее. Он ни на секунду не вдумывался в реальность этих событий. Сама мысль о здравом анализе казалась невозможной. И самое главное, он пытался не думать о том, почему обстановка кажется знакомой. До дрожи в коленях, до мурашек по телу. Глядя на фотографии смутно знакомых ему людей, Кирилл ощущал себя зависшим между небом и землей, потерявшимся в сумеречной зоне, где растворялись друг в друге реальность и сон. Ему показалось, что на него пристально смотрят. Но вокруг не было ни души. Лишь в одном из углов, самом темном, находилось что-то выделяющееся из общей картины. Там, где стены, словно опасаясь чего-то, не спешили освещаться, сохраняя вокруг себя кусочек мрака, явно что-то было. Мурашки предательски забегали по коже, напоминая ему о страхе, про который он легкомысленно забыл. Подойдя ближе, Кирилл увидел висящую в темноте, словно парящую в ней, фотографию, равномерно светящуюся изнутри. В отличие от других, эта фотография не была спрятана внутри стены. На ней Кирилл, с огромным для себя удивлением, увидел портрет его старосты курса, занимавшего сейчас высокий пост в администрации города. Кирилл, видимо, под напором проснувшегося любопытства, которое, как известно, сильнее страха, протянул руку к фотографии и тут же резко отдернул ее. Из глубины темного угла раздался голос. Он не был ни зловещим, ни утробным. Обычный человеческий голос. Но прозвучал он так неожиданно, что у Кирилла, казалось, на миг остановилось сердце, и очередной вдох застрял прямо в горле. – Не угадал! Сразу после этих слов фотография вспыхнула ярким пламенем, осветив державшую ее руку, и мгновенно сгорела. Пламя погасло, и рука скрылась во мраке, но ненадолго. Стены в углу медленно осветились изнутри, как и все остальные. Кирилл увидел человека, одетого в джинсы и легкую футболку, который сидел на полу, прислонившись к стене, вытянув одну ногу вперед, а другую слегка согнув в колене. В руке он неторопливо перекатывал между пальцами большую, светящуюся синим, как и стена, монету. – С возвращением! – человек в углу сказал это, даже не взглянув на Кирилла, который вздрогнул от голоса и, словно вынырнув из трясины, шумно вдохнул воздух. – Вы кто? – вырвалось у Кирилла. – Опять двадцать пять! Ты не особенно оригинален в постановке вопросов. Позволь поинтересоваться, а если бы у тебя был только один шанс, о чем бы ты спросил меня в этой ситуации? Кто я? – мужчина выжидающе уставился на Кирилла. – Где я, наверное, – растерянный от такого внезапного напора, Кирилл удивлялся самому себе. Он слишком легко шел на поводу у странного незнакомца. Мужчина перестал играться с монеткой и поднял глаза на Кирилла. Он посмотрел с грустью и, как показалось Кириллу, слегка разочаровано. – А я бы все-таки спросил: «Зачем я тут?». Хотя, признаю, наши мнения не могли совпасть, априори. На этот раз Кирилл попытался придержать на кончике языка новые вопросы, но живой, рационально мыслящий ум требовал ответов на вопросы, расстановок всех точек над «и». – Что тут происходит? Кто вы? Где я? – вопросы все-таки прорвались наружу. Кирилл сверлил взглядом сидящего в углу человека. Уверенность возвращалась к нему быстро, разрушая остатки изумления и растерянности. – Опять ты за свое, – человек в углу вздохнул и поднялся на ноги. Сделал он это проворно и ловко, одним неуловимым движением. – Еще одна попытка в трубу вылетит, если будешь так продолжать. – О чем вы? Какая еще попытка? – Кирилл заводился, удивляясь самому себе, насколько быстро он может перейти от удивления к злости. И, словно только что вспомнив первую фразу Незнакомца, добавил: – И что значит с "возвращением"? Человек тем временем обошел Кирилла вокруг, осматривая его со всех сторон с полуулыбкой на лице, постоянно меняя ракурс. Он то немного пригибался и кидал взгляд снизу; то, опустив одно плечо и наклонив голову, смотрел сбоку, как будто выглядывая из-за угла; то поворачивался спиной, как делают обычно люди, чтобы скрыть непослушные эмоции на лице. Кирилл тоже не сводил взгляда с этого странного человека. Что-то знакомое промелькнуло в его облике, в движениях, повадках, голосе, взгляде. Ростом мужчина был аккурат с него. Волосы светло-русые, очень коротко подстриженные. Лоб высокий. Голубые глаза. Они словно светились изнутри, как и все фотографии на стенах. Немного полноватые губы, над которыми аккуратно росли не очень густые усы. Ямочки на щеках, когда тот улыбался. Волевой подбородок. – Попробую удовлетворить твое любопытство. За этим я тут и сижу, жду тебя. Кирилл вдруг подумал, что если происходящее – лишь сон, то вскоре он проснется, а если реальность, то, как говорил герой любимого фильма, его «обязательно вылечат». – Не стоит гадать, Кирилл! – мужчина вновь уселся в углу, продолжив прерванную игру с монетой. Кирилл никак не отреагировал. После всего, что тут произошло, такая мелочь, как знание его имени, уже не могла удивить. – Рад за вас! А ваше имя? Или ответите по киношному: «зовите меня он» или «мое имя нельзя произносить вслух»? – Почему же? Это далеко не секрет – меня зовут Незнакомец. – Отличное имя! Располагает к доверию! – Зато не отвлекает на формальности, – Незнакомец улыбнулся, впервые за разговор. – Садись, Кирилл, в ногах правды нет. Тебе еще предстоит сделать трудный выбор. – Выбор? Что еще за выбор? Кирилл смотрел на Незнакомца пристально, но тот даже не поднял взгляда, продолжая играться с монеткой. – Давай так… – Незнакомец вновь заговорил. – Я тебе кое-что расскажу, а ты послушаешь. – Но я… – И не стоит меня перебивать. Надо всего лишь выслушать, – голос Незнакомца на одно мгновение приобрел неприятную холодную звонкость, пробежавшую по спине мелкой дрожью. Кирилл поежился, словно хотел сбросить с себя ощущение от последних слов Незнакомца. Он огляделся и ушел в противоположенный угол, где тоже устроился на полу. Незнакомец холодно улыбнулся и кивнул. – Я не буду говорить много, всего лишь напомню кое-что… – Напомните? Интересно! Давайте! Незнакомец вы, сон наяву или галлюцинация – мне все равно. Важнее понять, ради чего этот балаган и кто его устраивает. – Хорошо! Этот «балаган» устроен в твою честь. Ты его придумал, тебе и карты в руки! Или ты все еще пытаешься отрицать очевидное? Кирилл до последнего отгонял от себя эту назойливую, пробивающуюся к сознанию мысль о том, почему эта ситуация кажется такой знакомой. Книга! Он написал в своей последней книге именно об этом. – Да, это дело твоих рук, вернее фантазии, прежде всего. Комната. Место, в котором вершится судьба отдельно взятого человека. Кирилл еще раз осмотрелся. Отрицать то, что он уже и сам понял, было глупо: он как-то оказался в собственном, созданном на страницах книги, мире. Однако странное ощущение от ожившей, материализовавшейся фантазии почему-то тяготило. Теперь он понял и то, что неуловимо ускользало ранее – фотографии на стене, как и в его книге, это все те, кто хотя бы ненадолго прикасался к его жизни. – Ты все знаешь лучше меня. И даже то, – продолжал Незнакомец, – что нужно сделать выбор и угадать того, кто на тебя обижен. Причем так сильно, что этот груз тянет вас обоих в преисподнюю. Если угадаешь, и сможешь это исправить – продолжишь свое бренное существование. Нет – умрешь! Холодный страх сковал все мышцы. Горло пересохло. В реальность происходящего верилось все труднее. – У тебя пять ночей или "снов", как ты их называешь, в течение которых ты должен сделать свой выбор. Бла-бла-бла… зачем я рассказываю это тому, кто знает комнату лучше всех на свете? – Почему пять? Незнакомец не спешил с ответом, обратив свой взор на монету, которую все это время продолжал перекатывать между пальцами. – Если вы утверждаете, что я в своей же книге, то там было шесть попыток, – не унимался Кирилл. В его голосе сквозило подозрение. – Сейчас тебе об этом лучше не знать, поверь моему опыту! – Незнакомец сказал это между делом, сосредоточившись на монетке, кажущейся невесомой. Кирилл расхохотался, да так, что из глаз потекли слезы. Все напряжение, весь страх выплеснулись наружу через истеричный смех, который терзал его легкие и горло так нещадно, что местами переходил в неприятный свистящий хрип. – Все, стоп! Тайм-аут! – немного успокоившись, хоть и продолжая время от времени всхлипывать, Кирилл вытер глаза от слез и поднял вверх обе руки. – Давайте прекратим. Где эти шутники? Эй… Выходите. Розыгрыш удался. Вот ведь! Чуть не поверил. И вы неплохо играете. Видимо, актер, да? Простите, не помню вас… вроде видел где-то в фильме, но не помню в каком. Незнакомец ничего не ответил. Он серьезно и пристально смотрел на Кирилла. – Ой, да бросьте вы! Я же уже все понял, хватит этих игр. В ответ Кириллу была тишина. – Ну, хорошо! Вам ведь заплатили, надо доиграть до конца. Отлично! Я подыграю. Итак, – Кирилл опустил голову и посмотрел на фотографии, словно вросшие в прозрачный пол. – Кто тут у нас? Кирилл быстро пробежался взглядом по первым попавшимся фотографиям и остановился на портрете мужчины среднего возраста, с грустными глазами и печальной улыбкой. – Вот, скажем, неплохой выбор. Сережка Решетников. Одноклассник мой. Я уже и забыл о нем. Если бы не ваш дурацкий розыгрыш, то и не вспомнил бы. И где вы только фото его достали? – вопрос Кирилл адресовал неведомым «кому-то», кто обязательно должен был присутствовать там, за стенами, поэтому спросил нарочито громко. – Так вот! Сережка… Я помню, что мы как-то стекла разбили в кабинете директора. Меня поймали, его нет. А я все на Серегу свалил. Ему тогда сильно досталось. Мы и не дружим с тех пор. С класса восьмого, когда все и произошло! Кирилл ткнул пальцем в пол, указывая на фотографию и встал на ноги. Его лицо сияло в немом восторге. Он явно был доволен своей проницательностью. Незнакомец грустно улыбнулся и прекратил играться с монетой. Он медленно встал, отряхнув и поправив свою одежду. Затем, так же не спеша, подошел к Кириллу вплотную и, опустив голову вниз, взглянул на портрет Сергея Решетникова. В этот момент произошло то, чего Кирилл не ожидал. Пол вновь подернуло мелкой рябью. Выбранная фотография вспыхнула ярким, пронзительным светом, который резал глаза. Незнакомец, казалось, не боялся ослепнуть. Он стоял не шелохнувшись, продолжая неотрывно смотреть на фотографию. Словно парафин, от огненного тепла невидимой свечи, пол в радиусе двадцати сантиметров очень быстро расплавился. Незнакомец опустил руку в образовавшуюся жидкость, кожа его немного зашипела от соприкосновения с расплавленной субстанцией. Кирилл скривился. Незнакомец вытащил фотографию, которая оказалась, как ни странно, сухой, внимательно осмотрел. Кирилл старался даже не дышать. Увиденное поставило его в тупик. Рационализм заметно проиграл в битве с допущениями существования неведомого. Незнакомец медленно поднес фотографию к лицу Кирилла так, чтобы тот видел изображение на ней. Вслед за этим их накрыла темнота. * * * Кирилл резко открыл глаза. Ему показалось, что он даже вскрикнул при этом. Несколько секунд потребовалось, чтобы понять, что он проснулся в своей постели. Яркое солнце врывалось полуденной жарой сквозь окно, освещая стоящий под ним стол, на котором мирно дремала уже остывшая чашка кофе. Солнце отражалось от полированной поверхности белого фарфора и зайчиками играло на подушке Кирилла. Кирилл еще пару минут повалялся в постели, приходя в себя. Перед тем как встать с кровати, он заметил на стене ходики, маятник которых висел в молчаливом бездействии. Кирилл поднялся с постели и снял часы. Он внимательно осмотрел ходики, потрогал пружину, завел их, но ничего починить так и не смог. В какой-то момент Кирилл ощутил, что не один в спальне. Он увидел Варю и улыбнулся, немного застенчиво, словно его застукали за неподобающим занятием. В оправдание только и смог выговорить: – Встали… что-то… – Да, я заметила! – Варя улыбалась своей искрометной, и такой по-детски чистой, искренней улыбкой. – Иди, умывайся, соня… …За завтраком, который, впрочем, можно было назвать не иначе как обедом, Кирилл и Варя выглядели счастливыми молодоженами. В каждом движении читалась нежность и любовь. Варя приготовила бутерброд и подала его Кириллу. – Так что это ты сегодня разоспался? – Сам не знаю… Такого за мной никогда не водилось, – Кирилл пожал плечами. – Наверное, сон приятный видел? – в голосе Вари не было и нотки серьезности, лишь одно озорство. Кирилл прекратил жевать, задумавшись. Бутерброд замер в его руке. Варя вопросительно посмотрела на Кирилла. – С тобой все в порядке? – Сон… точно! Мне сон снился. Не сон, а бред какой-то. Я словно в свою книгу попал. Только там героя встречал слуга Властелина Смерти, готовый проводить его в чистилище, а у меня во сне – обычный мужчина. Вроде бы… Но все равно… странно это. – Давай подробности! Заинтриговал… Кирилл пересказал сон. Варя выслушала и заявила, что это все понятно, ведь Кирилл провел последние полгода в огромном напряжении. Он написал самую успешную книгу за свою карьеру. Далась она тяжело, никак не хотела получаться, складываться во что-то единое и интересное. Но, в конце концов, Кирилл нашел подход к этой истории и написал ее. Книга всколыхнула читательский интерес. Все это не могло пройти без последствий. – Я считаю, что этот сон – психологическое зеркало твоих переживаний во время написания книги. Ты вкладывал в нее всего себя, вот и отдается эхом. – Уверен, ты права! В любом случае, сон закончен, ура реальности! Кирилл встал и вновь обнял Варю. – Я в издательство, переговорю с Джереми по поводу контракта на новую книгу. – Передавай Джерри привет! – Вот еще! Пусть сам за приветами приезжает, много чести! Они поцеловались, и Кирилл ушел. Варя еще некоторое время посидела, задумавшись над словами Кирилла, потом махнула рукой и встала мыть посуду. * * * Джереми встречал Кирилла на пороге своего кабинета. Главный редактор издательства, Джереми Рассел, родом из Америки. Его семья приехала в страну, когда молодому Джереми не было и семи лет. Приехали они по работе, помогали в техническом оснащении спортивных объектов. С тех пор, неведомым для самого Джереми способом, они остались тут жить. Он помнил все тяготы, с которыми столкнулась его семья, преодолевая сопротивление штатов их отпускать, но, в конце концов, все улеглось. Джереми окончил русскую школу, затем поступил в институт и успешно получил диплом о высшем филологическом образовании. Обладающий ярким поэтическим талантом, Джереми поступил в литературный институт, где они и познакомились с Кириллом, который учился там же, уже имея к тому времени высшее математическое образование. Их дружба растянулась на долгие годы, несмотря на серьезную проблему личного характера: они не смогли поделить девушку. Из-за этого их дружба разрушилась, но лишь на несколько лет. Потом их вновь свела судьба. Сначала работа, сотрудничество, общие цели, потом возвращение прежних отношений и гармония. Кирилл гордился своим другом и был многим ему обязан. Взлет на самые высоты читательского рейтинга – это во многом дело рук Джереми. Оба это знали. Один не подавал виду, а другой никогда не забывал. – Приветствую тебя, гений! – Джереми распахнул руки в объятия. – Мне так часто говорят схожие слова, что скоро придется в это поверить, – Кирилл обнял Джереми, постучав ладонью ему по спине. Большой, просторный кабинет, с витражными окнами, казался залитым светом. Белые стены и в тон им мебель только подчеркивали воздушность и чистоту помещения. Это место всегда ассоциировалось у Кирилла с маленьким, локально выстроенным раем, в его сугубо атеистическом понимании. Джереми усадил Кирилла в мягкое кресло, а сам уселся на краешек стола. Хоть они и были друзьями, Джереми всегда находил моменты, детали и нюансы, чтобы показать, кто из них есть босс. Делал он это автоматически, не специально, и было всегда забавно наблюдать, как он краснеет и теряется, когда ему об этом говорят. – Кофе? – Спасибо, но… Меня Варя уже им напоила, а ты ведь понимаешь разницу между ее волшебным напитком и вашим офисным энергетиком, который ты по недоразумению называешь «кофе»? Джереми улыбнулся и кивнул, поднимая вверх руки, указывая этим, что спорить он не собирается. – Кстати, привет тебе от нее! Забегал бы к нам почаще! – Очень мило с ее стороны! Заскочу на днях, – Джереми расплылся в улыбке, затем хлопнул в ладоши, словно в предвкушении чего-то захватывающего. – А теперь, когда с церемониями покончено, давай нырнем в наши дела. * * * Кирилл неспешно бродил по магазину между стеллажами, заполненными солениями и консервами, и задумчиво смотрел на товар. Возле банок с корнишонами он задержался. Рассмотрев несколько производителей и отбраковав большинство, Кирилл взял в руки две банки и уставился на них. Кирилл не любил выбирать. У него с детства опускались руки, когда возникала такая необходимость. Само слово «выбор» – ему ужасно не нравилось: грубое, обязывающее что-то сделать. Не любил Кирилл и сам процесс. Когда-то в школе его ловили старшие пацаны и утаскивали за гаражи. Трое держали по ногам и рукам, а один, самый крупный и наглый, по кличке «Боб», с мерзкой, ехидной улыбкой, давал ему выбор: «В живот или по чайнику». «Чайником» в данном случае называли его голову, которую родители всегда просили беречь. Поэтому Кирилл выбирал живот. Он помнил ту боль и унижение. Когда воздух в горле сжимался, становился острым, разрезающим легкие, а боль, пронизывающая живот, распространялась по всему телу и отдавалась в голову. Помнил он и смех. Слезы обиды, солеными ручейками на щеках, на долгие годы просочились в память отвращением к этому слову и процессу – выбору. Хотя, когда Кирилл подрос, он осознал, что, по сути, ему тогда вовсе не давали выбора. Но это уже мало что могло исправить. Кирилл встряхнул головой, отгоняя воспоминания и вновь уставился на банки с огурцами. Новая марка, появившаяся тут впервые, была отправлена на полку, а выбрал Кирилл старую, проверенную годами. Все-таки в продуктах и в некоторых других вещах – таких как одежда, автомобили, музыка – он был консерватором. Во всем другом – предпочитал новое и неизведанное. А еще он консерватор в любви – жуткий однолюб. Так уж бывает. Кирилл подошел к кассе. Небольшая очередь из трех покупателей не очень понравилась ему. Не любил Кирилл стоять в бездействии. Очереди вызывали в нем тоску. Ощущение, словно жизнь съедала у него время, потраченное ни на что. А так хочется тратить его на пользу. Поэтому Кирилл всегда избегал любых бюрократических дел, неизменно влекущих за собой стояние в очереди. Ожидание – не его конек. Кирилл рассеяно огляделся. Среди стеллажей промелькнуло знакомое лицо. Кирилл не успел осознать, кто это был. Он просто понял, что лицо знакомое и все. И тут же отбросил любые мысли по этому поводу. Но уже на кассе, расплачиваясь за продукты, его вдруг осенило: это лицо он видел сегодня во сне. Незнакомец! Именно его глаза и тяжелый, немного грустный взгляд, зацепил Кирилла между стеллажами. Он повертел головой в поисках Незнакомца, но того нигде не было. «Бред какой-то! Все еще отголоски психологического напряжения…» – подумал Кирилл, вздохнул, взял пакет и вышел из супермаркета. * * * В искусственной тишине больницы его голос рождал странные, немного пугающие ассоциации. Словно прикосновение чего-то потустороннего, неживого, нечеловеческого. Он уже не шептал, а говорил. Не часто, изредка, но в полный голос. Без надрыва, спокойным тоном, но с эмоциями, вырванными из контекста всей фразы. Анна слушала, затаив дыхание. И записывала. Ей представлялось, что она время от времени включает звук на радиоприемнике, где читают какую-нибудь пьесу или рассказ и тут же его выключает. А услышанное слово спешит зафиксировать в уже почти полностью исписанном листе бумаги. Может, так оно и было. Общее тягостное ощущение от психиатрической клиники передалось Анне, прошло сквозь каждую клетку организма. Теперь она была полна страхов, мнимых и настоящих, фобий, навязчивых идей. Анна, конечно, понимала, что с нею играет излишне восприимчивый к таким местам разум, но бороться с ним было бессмысленно, особенно находясь один на один с изредка говорящим бред пациентом. Анна слушала и записывала. В ее блокноте набралось уже много бреда от лежащего мужчины. По большей части из его уст вырывались не вызывающие интереса разговорные слова, такие как "привет", "завтрак", "комната", "работа". Единственно интересная деталь – частота повторения некоторых слов, а вернее одного – "комната". Оно встречалось чаще других. На листке оно было запечатлено уже восемь раз. Но что это означало (и означало ли вообще), Анна не могла знать. Просидев тут целый день, и ничего толком не добившись, она немного злилась за свое упрямство. – И с чего это я решила, что должна сидеть и выслушивать весь этот бред? – бубнила она под нос, глядя на записи. Мужчина на кровати тут же отозвался. Словно передразнивая Анну, он тоже выпалил: «Бред…» Анна недоверчиво взглянула на мужчину, но здраво предположила, что это всего лишь совпадение. А между тем Анна чувствовала, что этот неопознанный мужчина был симпатичен ей. Внешне – ее тип: высокий блондин, статный, красивый. Читалось в его чертах лица что-то гордое, величественное, умное. С такими она иногда встречалась. Но человека, которого она впустила бы в свое сердце, не было. Лишь парни для классического времяпрепровождения: ресторан, его квартира или отель, секс и прощай до следующего раза, если он вообще будет. Она жестко поступала с мужчинами; открыто, не стесняясь, пользовалась ими. Почему-то такой стиль не отпугивал мужиков, а наоборот, заводил их. Как и ее последнего, которого видел Лестрейд, Григория, или Георгия… Анна не запомнила, потому что почти не слушала своего вчерашнего кавалера. Было понятно, чем закончится вечер и хотелось его быстрее завершить. Что, впрочем, Анна и сделала в его шикарной, огромной квартире в центре города. Но лишь только ей позвонили, чтобы вызвать в психушку, она тут же оставила своего ночного кавалера, сразу же забыв его телефон и адрес. «Ты как самка богомола!» – часто сетовала ее мать, когда еще была жива. Это злило Анну, но сейчас она бы с ней не спорила. Именно самка и именно богомола! Из-за того, что заняться тут было нечем, Анна пыталась угадать, кем работает лежащий в кровати мужчина, чтобы потом сравнить, когда идентифицируют его. Косметический хирург или артист – два варианта, которые, по мнению Анны, могли оказаться наиболее близкими к истине. Да…, пожалуй, все-таки хирург, и не абы какой, а именно пластический, наиболее верный вариант. Мужчина вновь "ожил". Он напрягся и произнес только одно слово – "редактор", после чего вновь расслабился и затих. Анна вписала его в тетрадь и перечитала несколько раз. Это слово она записала впервые. Редактор! Не общеупотребительное слово. Это то, что говорят немногие, возможно и знают не все. – Редактор… – Анна привычно проговаривала вслух то, о чем размышляла. – Что это? Его работа? Или он знает кого-то? Постой! Выполнив свой же приказ и остановившись, Анна пристально взглянула на пациента. – Редактор… Комната… Где же я это все… Договорить она не успела. Предположение, догадка пронзила ее мозг, да так, что она вздрогнула, вышла из ступора и бросилась к двери палаты. * * * Анна вихрем ворвалась в свою квартиру. Через секунду она уже сидела на краешке дивана. Рядом, на журнальном столике, аккуратной стопкой лежали с десяток новых, недавно купленных книг. Анна взглянула на заднюю обложку первой и отбросила на диван. Следующую постигла та же участь. Ее интересовала только информация об авторе. Когда в ее руках оказалась предпоследняя книга из стопки, Анна замерла. Удивление сменилось восторгом, а восторг облегчением. Анна аккуратно положила книгу на столик, задней обложкой вверх и откинулась на спинку дивана. Она набрала номер на мобильном. – Леонид… Мы нашли его. Это писатель. Артем Лавров. Он печатается в «Новой Эре». Свяжитесь с издательством. Узнайте, настоящее ли это имя. Анна взяла книгу и повертела ее в руках. Цветная обложка, твердый переплет. На черном фоне нарисовано помещение, с верхнего ракурса, из четырех стен, но без окон, дверей и крыши. Внутри этого помещения нарисован человек, смотрящий вверх, откуда на него льется свет. Название книги, напечатанное горящими буквами, расположилось в верхней части обложки: "КОМНАТА". Внизу – едва заметные имя и фамилия: Артем Лавров. На тыльной стороне обложки напечатаны восторженные отзывы критиков. В левом верхнем углу красовалась фотография улыбающегося писателя. Лицо как две капли воды похожее на безымянного, до этого момента, пациента психиатрической клиники. Анна открыла книгу на первой странице и пробежалась глазами по тексту. Ей стало интересно, она даже устроилась поудобнее. Звонок по телефону вывел ее из читательского транса. Недовольно поморщившись, она выслушала собеседника, все еще цепляясь глазами за текст, затем кивнула. – Хорошо Леонид, я поняла, настоящее… Да… тогда вы в издательство, узнайте адрес Лаврова и его данные. Встречаемся завтра утром у дома… Не у моего же… Лаврова, конечно… Все, до завтра! И не забудьте скинуть мне его адрес! * * * Звонок настойчиво и суетливо вещал о прибытии гостей. Его звонкий соловьиный свист разливался не только по ту сторону двери, но и на лестничной площадке. Анна упрямо продолжала нажимать на немного облезлую кнопку. Но это не помогало – дверь открывать никто не спешил. Зато импровизированный концерт с использованием соловьиной трели затронул душу соседки. Дверь напротив осторожно приоткрылась и в ней показалась любопытная физиономия уже далеко не молодой женщины.

Конец ознакомительного фрагмента.