Да что я все брожу вокруг да около, что там говорить, я жил свою маленькую жизнь, как умел. Как мог, как умел, как получалось. Небо не отверзалось надо мной, я жил как мог.

Я очень любил черный цвет. Черный цвет позволял уйти в тень. Скрыться, спрятаться, сбежать. Для меня ничего лучше не было черного пальто, воротник которого я так же поднимал. Черный цвет позволял быть невидимкой. Я был именно таким, и за подолом моего плаща стлался звездный трассирный путь.

Утро не задалось. Метро равномерно расплющило меня, введя в обычный транспортный транс, и я бодро вышел на Кропоткинской. Пока ехал, не встретилось ни одного энергетического вампира, странно. Обычно они пялятся на меня, изо всех сил стараясь качнуть энергии, а я спокойно смотрю, как они пыжатся, чуть не рвутся на американский флаг и удовлетворенно хмыкаю, когда вижу их растерянный взгляд, когда они отступают. Ни хрена у них не получается, ни хренашечки. Не на того напали. Не для вас ягодиночка росла и мой запас энергии не по ваши вампирские зубы. Жуйте свой гематоген, давясь слюной, скоро вам больше ничего не перепадет. Я стал таким не сразу. Долгие годы выяснений, почему на ровном месте я теряю энергию. Почему после невинного мимолетного общения с некоторыми людьми мне хочется лежать пластом. Почему я обесточен в ноль после общения с моими родными. Почему, едва войдя в помещение, мне становится плохо. Почему после визита в храм ко мне пытаются подойти на улице незнакомые люди и завести с ходу разговор с максимально нелепым поводом? Вопросов, как всегда, было больше чем ответов. Скажем так, я был вынужденно крут. Мне ничего не оставалось, как начать ездить по местам силы и собирать невидимую броню. Я устал кормить местных вампиров, честно. Они прожорливы и неблагодарны. Сожрут вас, выпьют всю кровь до капельки, да так, что вы будете лежать пластом и ничего не в состоянии сможете сделать. Если не защищаться, то можно легко склеить ласты. Разумеется, без воли Всевышнего тут этот номер не пройдет, но «береженого Бог бережет», поэтому я принял решение не кормить своей энергией этих гадов. Ни капли крови от меня не получат, твари кровососущие. Я был относительно бодр духом. Купил флэт-уайт, жадно всосал его в себя. Кофе ухнуло вовнутрь, мозг радостно хихикнул. Тот еще кофеман. Ух, неблагодарный кофеманьяк! Ему вечно мало! Никуда ты от себя не денешься. Я знал, что и на жарком пляже в +40 я найду, где купить большой стакан кофе и насосусь его вдоволь, «по самое не балуйся», и никтониктоникто не остановит меня! Москва однако был сумасшедшим городом кофеманов. Как-то раз я, не глядя, зашел в кафе, буднично буркнул: «Мне большой капучино», не глядя в меню, про себя отметил, расплачиваясь картой, что как то всё, блин, подорожало, поднял глаза и увидел, что мне готовят кофе в лохань! Бочку! Графин! Таз! Стакан выглядел литровым оружием уничтожения не спавших ночь студентов! Потом оказалось, что он был 0,6 литра, но от этого было не легче, ведь я рассчитывал максимум на 0,3?! Никогданикогданикогда не говорите «Мне большой кофе» в Москве. Вам сделают литр, не моргнув глазом. Синяки под глазами от недосыпа и литр кофе в руке – обычный look москвича. Мы все так выглядим. Мы так живем. Такой life-style. Кофе позволяет немного казаться живым. Ни в одном городе мира на фразу «Мне большой кофе» бариста не притащит литровый стакан, не моргнув глазом. Только в Москве. Ну, может еще в Нью-Йорке. Максимальная изношенность организма витиевато залита горячим кофе. И мы можем еще пробежать эту стометровку, отработать рабочий день, спасти мир и снова не спать ночь. Не пристреливайте, пожалуйста, загнанных лошадей. Влейте в них литр кофе и они еще немного продержатся. Они переживут этот день. А это ли не главное?

Я был классным парнем. Я мог собрать себя из осколков. Кто-то кричит, что он птица Феникс и вечно восстает из пепла. Ок. Я на такое не претендую. Это действительно круто, нечего сказать. Я же по жизни разбиваюсь на тысячи осколков. И ночами скребу клей, приклеивая их друг к дружке. Если посмотреть внимательно – я же склеен во всех местах. Вы спросите, что за супер клей такой? Вы скажете: «Мы тоже хотим. Нам тоже нужно склеить себя после всех жизненных крушений». А я тихо скажу: «Бог и любовь – вот что еще держит меня живым». Вот из чего состоит тот клей, что склеил все мои осколочки. Без него я бы давно рассыпался в прах, в пыль, в ничто. Я знаю это и берегу себя, как хрустальную вазу. Легкая тень греха – и вот уже дрожат мои осколочки и грозят выпасть. Ни капли гнева, ни тени раздражения, ни грамма жалоб, ни полушки нытья. Находись во внутреннем дзене – и всегда будешь здоров. Однако, это легко сделать монаху и очень трудно для любого продавца на рынке. Мы все несем непосильную ношу самоконтроля, ведь душа наша как проказливая трехлетка – норовит наломать дров прямо перед вашим носом. Вы на секунду отвлеклись, а уже нагрешили. Время каяться и посыпать голову пеплом. В ужасе встают волосы от множества прегрешений – как, когда и зачем натворил я их? А ведь наверняка это еще не весь список, который будет оглашен на страшном суде. Горе нам, горе, грешным смертным людям. Но при вере тьма отступает. При молитве небо над головой расчищается. После поста душа порхает как бабочка. После святых мест чувствуешь себя заново родившимся, чистым, светлым, невинным. Стонут те, кто не сражается. Вопят и проклинают те, кто не верует. Тем же, кто борется с тьмой каждый день, просто некогда. Нет времени жаловаться на жизнь, если у тебя в каждой руке по мечу, и ты знаешь, кто ты и за что ты сражаешься. Доспехи гремят, меч оттягивает неимоверной тяжестью руку, забрало опущено. Я готов к бою. «Эк, жизнь помотала его,– скажете вы,– везде видит сражение». Ну что тут оправдываться. Я мирный атом. Но до времени, до времени. И тот, кто считает, что мы живем в мирное время и третья мировая не идет сейчас на всех уровнях, пусть первым кинет в меня камень.

Подошел к набережной реки Москвы. Маленькая речонка, замученная отходами жизнедеятельности москвичей, экологией задыхающегося от самого себя мегаполиса, статусом главной реки страны, тем не менее, отрабатывала на все 100 свое название. Если смотреть на ее водную гладь, можно почувствовать облегчение от всех проблем. Не то, чтобы я был истощен, но грех не воспользоваться таким шикарным предложением – я пялился в темноту ее вод в течение минут десяти, да так, что привлек к себе ненужное внимание зевак, которые прослеживали за моим взглядом и никак не могли взять в толк, что же я там нашел и куда я так напряженно смотрю. Один из наших минусов – мы всегда привлекаем внимание, хотя наша первоочередная задача как раз не привлечь. Я вздохнул, посмотрел поверх голов зевак, жадно вглядывающихся в мое лицо и пытающихся определить, что я там высмотрел в глубине темных вод, и достаточно бодро пошел вдоль набережной. Поднялся ветер, как всегда перед неприятными событиями, о которых предупреждали мурашки и вздыбившиеся волоски на моих руках – как будто мне было очень холодно. И это соответствует истине – каждый, кто проснулся, знает, что в самой центральной точке ада лежит лед. Хотя казалось бы, кругом полыхающий огонь. И вдруг лед. Когда в ваших отношениях появляется лед, вы всегда сразу сможете понять, куда эта кривая дорожка приведет. Я шел бодро по набережной, поднявшийся ветер раздувал мое пальто и проникал в ворот, заставляя зябко подергивать плечами. Навстречу попадались старые кондитерские фабрики из красного кирпича, сейчас там всевозможные кафе, лофты и прочая хипстерская ерунда, но я отчетливо чувствовал след страданий работников фабрики 19го века, для которых она стала пыточной на долгие годы, для которых она стала тюрьмой. Я мог проследить нити их страданий – кровь, боль, слезы, проклятия владельцев завода, все как обычно. Удивительно, как любая фабрика или завод, любое предприятие имеют все признаки чистилища. Только после небесного чистилища можно попасть в рай, а после такого тебя выгоняют, старого и немощного с кучей нажитых болячек на улицу и без копейки в кармане, если ты доживешь, конечно. Грустная история в картинках, существующая на протяжении многих веков капитализма. Пока жив капитализм, вечны страдания простых людей. Пока богатые туже набивают свои кошельки, бедные умирают у станка, не выдержав непосильной работы. Я пожалел их и произнес пару молитв для упокоения тех душ, которые когда-либо работали на этих фабриках. На душе полегчало. Кто я такой, чтобы вносить изменения в ход истории? Но жалко их, жалко. Простой люд вечно умирает от непосильного труда за корку хлеба. Я пошел дальше, передергивая плечами от мороси, которая решила напасть сегодня на город. Дождь не шел, он моросил. Как раз та самая погода, когда доставать зонтик – это перебор, но под такой моросью уже через час ты будешь мокрой облезлой кошкой. Морось кажется славной, ведь дождь всего лишь чуть-чуть обдает тебя влажным дыханием, слегка прикасаясь к твоей коже, не обливая тебя всего как из ведра. Но это иллюзия. Ты все равно через час будешь мокрым. Ливень вообще честнее. Если бы начался ливень, я зашел бы в первый попавшийся магазин и переждал его. Морось – хитрая сука. Она подходит к тебе, обнимает тебя за плечи и говорит, что будет твоим другом, не замочит тебя. С ней ты точно останешься сухим. Она нежна, ласкова с тобой. Ты расслабляешься и не ждешь подвоха. Бац! И через час ты чувствуешь, что ты промок до трусов. Ты оборачиваешься к ней, спрашиваешь: «Как же так?!», – а она, довольно хихикая, разводит руками и через смешок выдавливает, что ничего не обещала тебе. Истинная женщина. Вот так всегда. Они нас постоянно разводят. Я был еще полусух когда мне стало ясно, что времени не было. Его итак не было, но в этот день и в этот час и минуту мне стало ясно, что нас окончательно прижали. Зло расползлось по планете, как раковая опухоль и одним суперменом эту проблему было не решить. Надо было думать. Напряженно думать, чтобы понять, что и как сделать, чтобы одержать победу хотя бы на моем фронте. Я не отвечаю за все чужие фронта, я знаю, что каждый сражается, как хочет и может, кто то уже на последнем издыхании, но за свой фронт я был в ответе. Я знал, что у меня еще «был порох в пороховницах и ягоды в ягодицах», и я мог отразить нападание целого легиона темных. Я один. За это меня в этом городе и не любили. Я охранял Кропоткинскую и весь район вокруг этой станции, старался сделать все, что могу, чтобы расчистить мой район от этих тварей. Это при том при всем, что сам я жил на юге столицы, каждый раз мотаясь в центр, чтобы навести порядок. Утомительная работенка, но у нас по-другому и не бывало. Да что там говорить, вся моя жизнь была война. Каждый день я был вынужден сражаться с тьмой за любой незанятый миллиметр моей души. Я был счастлив, когда к концу дня было завоевана хотя бы толика. Когда я за день никого не оскорбил, ни с кем не поругался, никого (упаси Боже) не ударил, не подставил, когда не впал в уныние и гордость, когда не превозносился, не тщеславился и не гонялся за баблом. Когда к концу дня я оставался победителем. Сладкое чувство, поистине, не для каждого живущего на Земле. Некоторые проживают всю свою жизнь и ни разу не сталкиваются с ним. Мне жаль этих людей. Если бы они могли предположить, что ждет их сразу после того как ангел смерти придет за ними, сложно было бы вообразить более следящих за собой людей. «А не сделал ли я какого зла?», – этот вопрос они задавали бы себе от рождения до самой смерти. Как жаль, что бывает непоправимо поздно, когда человек неистово хочет исправиться тогда, когда его время истекло. Мы все, как дети, которые упоенно играют во дворе, и мама зовет их обедать, и они не слышат, и время проходит, и вот уже остыл обед, и ты не пришел, и наступил вечер, и закрыли дверь, а у тебя ни ключа, ни кода от подъезда, и только страшный мрак кругом.

Москва река невинно поигрывала бликами, так, как будто в ее водах никогда не находили трупов.

Я притворился, что верю ей. Я почти промок, морось делала свое черное дело. Она как та плесень на стенах древних монастырей, точащая многовековые камни, которые не смогли разрушить ни войны, ни время. Она, простая плесень, жрущая вековое достояние – обитель зла. Зло может скрываться в маленьком и неприметном, незаметно разрушать нас годами, и ,в конце концов, разрушить. Нужно всегда быть начеку. Быть очень внимательным к себе, к другим. Да, это утомительно, да, это абсолютно некомплиментарно к вашему ближнему кругу, но зато это единственное, что работает. «Враги человека – домашние его». Ужасно звучит, но «доверяй, но проверяй», работает даже среди самых близких людей, особенно, если вы знаете, что вы лакомый кусочек для тьмы и она ни перед чем не остановится, чтобы обложить вас со всех сторон. Если никак не получается сломить и взять в плен вашу душу, всегда есть вариант вложить червяка сомнений в сердца ваших друзей и родных, и вот, вуаля, тьма максимальна близка к вам. Всегда нужно помнить, что все ваши самые любимые близкие люди – всего лишь люди и так же слабы и подвержены тьме, как и вы сами. Есть одно единственное, на что стоит опереться, что незыблемо, стойко, вечно – глаза неба, неустанно глядящие на вас от самого первого крика, с самого рождения и до последнего гвоздя, вбитого в гроб, и дальше, за гробом. Этот серебристый небесный луч света, сопровождающий всю жизнь человека, невозможно ни с чем спутать. О нем невозможно забыть. Этот луч света светит даже в самые страшные темные дни вашей жизни. Он единственный, что не продается и не покупается. Он единственный, что будет с вами всегда и никогда не предаст. Все, что необходимо было делать в этой жизни – это следовать этому лучу. Как бы не было горько, трудно, сложно, невыносимо, нужно было всегда идти за ним. Не обращать внимания на тех, кто соблазнился тьмой, ведь сначала там было сладко, а потом тьма вела в пропасть и уже не обращала внимания на вопли плененных ею несчастных, которых она с наслаждением сбрасывала туда. Бесконечная изнурительная работа, труд, победа над своими страхами и сомнениями, вера – все это позволяло следовать за лучом. Те, кто шли за ним – не ждали награды на Земле. Те, кто шли за ним – следовали по своей доброй воле. Те, кто шли за ним, глубоко верили. Те, кто шли за ним – не ошиблись. Мир и любовь летели над ними. Спокойствие в сердце было им компасом. Флаг верности и чести развевался над их головами. Эти люди были непобедимы.

Я шел по набережной, четко ощущая свои мокрые трусы. Морось опять обманула меня, обвела, сволочь, вокруг пальца. Я был мокр. Совершенно точно, я был мокр. Мокр до нитки. С головы до пят. К этому жизнь меня не готовила, невыносимо захотелось чашечки горячего кофе. Чем кофеманы чуют запах кофе? Мне кажется, всеми фибрами своей души. Нос тут определенно ни при чем. Я потянулся на запах как мокрый голодный шелудивый пес, которому отдаленно почуялся запах горячих потрошков. «Может и почудилось, может и вправду, как тот пёс»,– бормотал я про себя. Я шел на запах, как последнее голодное животное на планете – и погладить некому, и покушать нечего: мне было себя жалко до слез. Сам себя не пожалеешь, никто не пожалеет. Я мысленно погладил себя по челке – ах, если бы она у меня была, и проворно взбежал по ступенькам, ведущим к двери в мой Рай. Кофейню с манящим запахом кофе. Запах не обманул. Бариста посмотрел на мои круги под глазами и предложил самый атасный вариант, достав огромный стакан, которым, в принципе, можно было убивать. Москва и Нью-Йорк – наверное, два самых больших города в мире, где литровый стакан кофе тебе наливают, не поведя бровью. Что же такое происходит в этих городах, где люди так плотно сидят на кофе? Даже знать не хочу – мне хватало катаклизмов в своей маленькой жизни. Ты живешь свою жизнь, в общем-то, никого не трогаешь, но реальность встает лицо к лицу к тебе с самого утра и требует расплаты. Реальность жаждет твоей крови с самого утра. Чтобы хотя бы как то вернуть мозги в рабочее положение, успокоить сердце и согреть душу, ты любым способом достаешь себе дозу кофе. Ты делаешь первый глоток, и мир преображается. Фея кофе смеется и легонечко стукает тебя волшебной палочкой по носу, из глаз летят искры, ты счастлив, как ребенок. Ну, конечно же, это все неправда. Ты просто слышишь как под кофеином, натужно, скрипя как несмазанная телега, твои несчастные измученные мозги встают на место. Ты можешь хотя бы как то существовать и выглядеть как человек. Местами как счастливый человек – тут уж кому как повезет. Я не был счастливым человеком. Я вообще никогда не был счастливчиком. Везунчик – это точно не про меня. Я мог судорожно пахать до первых петухов. Я мог не спать несколько ночей кряду. Я мог улыбаться, хотя мое несчастное сердце могло быть только что разнесено восьмидюймовым дробовиком в щепки. Я мог делать нормальный вид, хотя внутри я сходил с ума. Я умел терпеть. Я терпел душевную боль годами, я мучился на этой планете как последний койот, которому зажало хвост в ржавом капкане, и все, что я мог – выть от безысходности. Но мои враги и те, кто старался погубить меня just for fun никогда не знали, что в глубине меня таится неиссякаемый источник энергии. Все, что они могли – испортить мне настроение в этой жизни. Но они не могли даже поцарапать мою реальность во всех остальных.

Кофе придало мне сил. Я вновь был готов к бою, я вновь был на коне. Никакие враги мне были не страшны. Абсолютно непонятно, чего от меня ждали. Сам от себя я давно уже не ждал ничего. Я был достаточно мудр, чтобы принять любое поражение, и достаточно ленив, чтобы выяснять, оно это или не оно. Мой способ действий в жизни можно было бы определить как хаотические приходы сурка: я просыпался, бешено шевелил лапками, изображая хаотическую беспощадную деятельность, а потом вырубался как подстреленный и дрых. В таком состоянии я мог провести долго, очень долго. Периоды хаотической безумной работоспособности сменялись состояниями глубокого беспробудного сна. Я был во всех местах одновременно и при этом нигде. Многие, да что там, почти все, поражались моей работоспособности, я же знал, в какой глубокий беспробудный летаргический сон я впаду после. И это не радовало меня. Я не знал, как найти баланс ровного работоспособного состояния, как равномерно жить эту жизнь? Где прячут этот дурацкий work-life balance, где скрывают? Я смотрел на этих равномерных людей в кафе, на улицах, в магазинах: они торопились в семью с работы, отработав 8-ми часовой день со строгим перерывом на обед, все как положено. Вечером их ждал ужин в семейном кругу, первые-вторые блюда, дети тихие чисто вымытые, жена в фартуке. Картинка в журнале, не иначе, статья: «Как сделать семейную жизнь счастливее». Я же был как шелудивый пес: никогда не знал, где меня погладят, где побьют, где притулиться, чтобы не прогнали. Почему я до сих пор не познал вот этой вот простой истины – просыпаешься в 7 утра, завтрак уже накрыт, стоит овсянка, кофе сварен, обязательно яйцо вкрутую разбиваешь о кодлер, завтракаешь, целуешь жену, берешь портфель и в отглаженном костюмчике бодро спускаешься на лифте, заводишь чистенькую машину, по дороге не материшься, даже если тебя подрезают, ты же высокоосознанный человек, работаешь восемь часов с удовольствием, получаешь похвалы от начальства, не забываешь плотно и сытно пообедать, обратно почти не замечаешь дороги, ведь тебя ждет ужин из нескольких смен блюд, чистенькая жена и выглаженные дети. То есть, жена в выглаженном фартуке и чистенькие дети. Ну, как то так. Кто-то выглажен, кто-то чист, не важно. Не это ли венец всей твоей жизни? Не для этого ли рожала в муках тебя твоя мать? Не для этой ли прекрасной жизни появился ты на этой планете? Почему я никогда не мог…так? Где та волшебная кнопка, которая заставляет умолкнуть в голове все вопросы «зачем и почему» и жить как заведенная чистенькая кукла? Где эта кнопка, которая заставляет разорванную на части душу замолчать, кровоточащее сердце умолкнуть? Почему люди, похожие на куски мяса, где душа давно заткнулась, лежит с кляпом полумертвая и связанная на полу, живут счастливо? Почему люди с живой душой так невыносимо, невыносимо страдают на этой планете? Откуда такая несправедливость?

Но я не хотел жить куском мяса, вот в чем было дело. Даже идея жить радостным и счастливым куском мяса не привлекала меня. Неееет уж, дайте мне мое. Страдать так страдать, только не вот это все. Чистенькие дети, выглаженная жена, портфельчик, набитый бумагами, ужин ровно в 19, жизнь, полная смысла. Нет уж. Кушайте сами. А я как-нибудь без этого всего проживу.

Мне плевать, как я выглядел со стороны, и что обо мне думали другие. Возможно, я был для них сумасшедшим, а я просто жил, как хотел. Во мне была Свобода. Они так и не смогли убить мою свободу. И это было очень странно, потому что, я видел, во всех остальных у них почти получилось это сделать. Нас было не так уж много – истинно свободных людей. Поэтому нас так заметно было на фоне остальных. Я устал прятаться. Тем более, что светлую душу просто так не спрячешь. Я был как раненый в плечо дайвер в миле от тысяч акул. Одна капля крови – и вот эти твари уже у твоего носа. Я этого не хотел. Душа моя не жаждала сражения. И что я мог? Отдать себя на растерзание? Невозможно вылепить дельфинчика из акулы, а из волка – овцу. Нельзя приписывать себе функции Бога. RUN. Все, что мне оставалось делать, это бежать. Почти нигде не мог я найти для себя прибежища на этой планете, меня гнали отовсюду. Для себя я придумал игру – предсказывал, через сколько меня выгонят из очередного «райского» местечка. Все места были для людей в черных цепях, а мои крылья светили за версту, хотя я и старался их спрятать до поры до времени. Учась в школе светлых, получил двояк за конспирацию. Но что делать, что делать. Что было ДАНО, то и было. Изначальные условия задачи не менялись. Мы не имели права их изменить, мы же не были Богом. Если ты родился в однокомнатной квартирке с тараканами, матерью-абьюзером и алкоголиком – отцом, если в школу было не в чем пойти, на столе с трудом можно было найти крошку хлеба – значит накосячил ты знатно в прошлой жизни. Нужно было принимать все условия, что посылала нам жизнь, нельзя было ныть. Вот оно. Ныть. Все беды русского народа в том, что все эти сборы на троих за бутылочкой – это официальная возможность поныть. Жаловаться. Возроптать. Народ не столько хочет надраться, сколько излить такому же замученному жизнью товарищу душу. А этого делать совсем нельзя, совсем нельзя. Зачем исповедоваться бутылке, если есть священники. Зачем делать это в присутствии водочных чертей, тоже мне не совсем понятно. Зачем жаловаться, если нам никак нельзя это делать, просто нельзя и все. Жаловаться, роптать – значит увеличивать свой крест, а у многих он итак невыносимо тяжел. К тому же ныть и унывать – какие то совсем близкие слова, а унывать – это совсем последнее дело, этого уже я никак не мог себе позволить. Унывать – это примеривать себе петлю на шее. Унывать – это стоять на перилах балкона и смотреть вниз с 9го этажа. Унывать – это выбирать в аптеке лекарства после которых ты не проснешься. Унывать – это очень страшно. Вы скажете: «Нууу, там от унывать до самоубийства очень большое расстояние», а я вам отвечу, что оно может сократиться просто в доли секунд. Немного алкоголя, и вот уже черти тащат тебя к раскрытому окну, и твой пьяный, пойманный в капкан, как окровавленный зайчишка, мозг думает: «И правда, зачем спускаться в магаз за второй по лестнице, когда можно выйти в окно?». И вообще, так приятно избавиться раз и навсегда от мучений. Ах, если бы это была правда. Если бы жизнь ограничивалась этим миром. Беда в том, что уже в полете верткие бесы хватают самоубийц и спроваживают несчастную душу в самое пекло. Почему? Уже спустя доли секунды после мощного удара об землю у несчастного страдальца не останется никаких шансов. Потому что наивная обманутая глупенькая душа уже никогда не сможет раскаяться после этого греха. Нет покаяния – нет рая.

Все было очень ясно, роптать нельзя, но меня, как обычного смертного человека, тянуло приуныть. При «обычном смертном» немного поржал, ну да ладно. Душа бессмертна. Душа бессмертна. Душа бессмертна. Передайте это всем кто в безумии своем горланит: «Живем один раз, вот тебе наркотики, секс, рок-н-ролл, скорее, скорее запихивай это в себя, ведь в жизни все надо попробовать, живем один раз, эге-гей!» Эти товарищи с проданными напрочь душами, несущиеся на полной скорости в ад и желающие прихватить с собой несколько наивных, глупых, юных душ, так раздражают. Хочется воткнуть во всех них по осиновому колу. Но в матушке- России нет столько лесов, сколько этих орущих темных. Останется матушка Россия без лесов если в каждого темного повтыкать (а как хотелось бы!). Нужно найти какой-то более экологичный способ. Так вот, я унывал. Ангел расстроенно качал головой за моей спиной. Черти неоднократно баграми пытались зацепить мою душу об уныние. Я во время спохватывался, бил себя по щекам, пил кофе, проводил с собой беседы, молился. Однако же тень уныния стояла от меня неподалеку, змея, готовая приползти на первый мой зов, тварь, готовая тут же подскочить, чтобы полностью разрушить мою жизнь и забрать мою душу. Сложно жить на этой планете. Каждый тащит на себе свой крест, порой выбиваясь из сил. Но для каждого из нас небо посылает своего Симона Киринеянина, не оставляя нас. Нельзя сказать, чтобы я был сильнейшим в духовной брани. Я не был святым, я не был самым лучшим, мои грехи молча лежали за мной в продуктовой тележке из «Ашана», я стоял с ней последним в очереди. ( но лучшим быть последним в узкой очереди в Рай, чем первым в миллионах быстро падающих в ад) Одно я знал точно – уныние нельзя впускать даже на порог. Эта тварь делала с душой то, чего не могли сделать все остальные страсти – медленно убивала ее. Самое лучшее лекарство от уныния было вспомнить, что я стою в конце огромной очереди на суд Его, с тележкой, полной моих грехов, тайно и слезно надеясь на помилование, и тут огромный жирный боров под 200 кг уныния хочет прилечь на мою тележку, перевесив весь мой с таким трудом выстроенный баланс и лишив последней надежды на помилование?! Совсем обозрел?! Пусть катится туда, откуда пришел, мне своих грехов хватает, моя тележка из жизненного супермаркета переполнена, всё, скотина, иди откуда пришел, я больше не хочу! «Я больше не хочу» – было ключевым для меня. Баста! Хватит! Настрадался. За все развлечения на Земле приходилось рано или поздно платить и невольно я засматривался на монахов, смотрел на их непрерывную молитву, на их смирение и нестяжание. Они светлы и счастливы тихим счастьем, потому что им не за что платить. Они не набрали в свою жизненную тележку всякого дерьма, как сделал это я, их не ждет расплата. Каждый день их размерен и чист, они общаются с Богом напрямую – это ли не Рай? И в то же время я каждый день видел людей, уже живущих в аду. Они нашли свой ад на этой планете, даже не успев откинуть коньки и отдать Богу душу для суда. Им не нужен суд – они нашли свой ад и уже вполне довольны этим. Мне ли было их упрекать? Я сам не был чист, я стоял со своей тележкой в конце очереди. Но я очень хотел достоять и увидеть Его и отдать свою душу Ему в руки и ждать Его праведного суда. Это все, чего я хотел.