Вздрогнув, я вскинула к глазам запястье и, всмотревшись в циферблат наручных часов, убедилась — прошло около двух часов.

Вот только поводок тащил меня назад.

— Бегом, — просипела я. — Кажется… Кажется у меня котел на огне стоит.

Лисята, разумные малыши, не задали ни единого вопроса. Ни когда мы бежали через рынок, ни когда задыхаясь неслись по улицам.

А ошейник затягивался все туже, поводок тащил все сильней и сильней. Пот заливал глаза. Вдох, вдох. Вдо-ох

— Сюда, — сильная рука ухватила меня под локоть. — Давай же!

Морис, или Лиам, кто-то из них, протолкнули меня в калитку и я рухнула на колени. Задыхаясь, кашляя, стирая с лица выступившие слезы, я вдыхала и вдыхала. Вдыхала и вдыхала.

«Кто бы мог подумать, что мне настолько не хочется умирать», пронеслось у меня в голове.

А после, подняв взгляд на лисят, я поняла, что произошедшее придется как-то объяснить.

Но все возможные слова застряли в горле в тот момент, когда бросившийся к дому Лиам, вернулся назад с глубоким горшочком:

— Мятная вода. Она не успела настояться. Но может поможет?

Горшочек. С водой и плавающей в ней мятой. Они запомнили. Просто взяли и повторили то, что помогает мне ожить.

— Спасибо, — хрипло выдавила я и, приняв сосуд из рук лисенка, принялась жадно пить. — Спасибо. Только это не приступ.

— Поводок, — со знанием дела произнес Морис и, скривившись, непроизвольно потер шею, — вы забыли, сколько вам позволено находиться вне дома?

— Не забыла, — покачала я головой и сунула в руки Лиама горшочек, — не забыла, милый Морис. Просто кое-кто сократил мое время.

Поднявшись на ноги, я столкнулась взглядом с любопытной лисичкой. Она высунула мордочку из своего мешка и сейчас старательно изучала мир.

— Мы поспрашивали, — Лиам сощурился, — вы живете здесь несколько лет. Лечите людей и деньги берете разумные. Вы не похожи на преступницу.

Вместо ответа я коснулась своих губ указательным пальцем. Мол, помни о моей неспособности объяснить.

— Ничего нельзя сделать?

— Я засекла время — два часа. Этого хватит.

Думать о том, что мой утлый мирок стал еще меньше не хотелось. А потому, потрепав лисят по макушкам, я медленно побрела в дом.

— Возьмите булку и молоко, — коротко бросила я, — и посидите в саду. Или в своей комнате. В общем, не на кухне. Сейчас я планирую мрачно цедить кофе, ругаться с портретом старого шпиона и цедить крепкий черный кав.

Кав, зерен которого осталось на четыре кружки. Увы, сюда этот пока еще непопулярный напиток никто не привозит. Этот-то мешочек мне попался совершенно случайно! Потому я и растягивала удовольствие, позволяя себе чашку кавы лишь в самые отвратительные дни.

Портрет все так же молчал. Но следил — глаза так и бегали.

Я обратилась к нему первой:

— Уже заложил бургомистра? Когда ждать смену мелкой власти?

Аромат кавы дразнил ноздри и я, прикрыв глаза, жадно принюхалась. С первым глотком придется немного повременить — горло саднит слишком сильно, магия еще не справилась с повреждениями.

— Я думал, что он заберет детей в столичный приют, — проронил вдруг старик. — Ты опасна для них.

— Они никому не нужны, — повернувшись спиной к портрету, я наблюдала за садом.

И детьми, которые делили булки. Делили и ссорились — каждый пытался всучить другому бОльшую порцию.

— Они нужны только друг другу, — поправила я себя. — И их хвостатым ротозеям-родителям.

— Если кости взрослых лис не пошли на какой-нибудь мерзотный декокт, — усмехнулся портрет.

— Ты сегодня особенно противен, — я повернулась к нему. — И говорлив.

— Я отказался служить герцогу, — мрачно произнес старик, — теперь мое посмертие не наступит никогда — он при мне разбил фиал с растворителем. Это полотно надежно зачаровано, ничто иное его не уничтожит.

— Почему? — я нахмурилась, — объяснись, если не хочешь быть проданным на рынке.

— Кто меня купит, — усмехнулся старик.

— Тот, кому стыдно перед лисятами, — я кивнула на детей, поделивших, наконец, булки, — просто отдаст деньги, а ненужное полотно выбросит на помойку. Расовые предрассудки медленно, но неуклонно покидают нас. Им еще не готовы дать кров, но…

Я не договорила — надоело. Да и слишком часто меня пытали надеждой. Не исключено, что старый шпион просто втирается мне в доверие. Мол, пожалей меня, мне теперь до конца мира куковать на портрете.

А меня кто-нибудь пожалел?