Было уже поздно, когда Том появился на втором этаже у двери кабинета. Севилл совсем забыл, что молодой человек еще в здании: он работал допоздна — делал выписки отовсюду, где упоминались речевые возможности животных любых видов. Том часто приходил и уходил, как кот, сам по себе, и Севилл его даже не замечал.

— Вам что-нибудь еще нужно, сэр, прежде чем я уйду?

— О, Томас! — Севилл показал зажженной сигаретой на его ногу. — Как ранения?

— Хорошо, спасибо.

На самом деле пришлось сделать два укола против столбняка и наложить три шва на жуткие рваные раны. Однако Том не пропустил ни минуты работы — потому-то, в частности, Севилл так им дорожил. Парень что надо.

— Звонил профессор Хоффман. Девушка будет у него в кабинете завтра в половине третьего. Он хотел бы, чтобы вы пришли.

— Я бы не пропустил это… — Севилл затянулся, — …ни за что на свете, — закончил он, выпуская дым.

— Теперь, когда пес работает с вами, я даже не могу представить, что скажут люди, когда узнают о нем.

— О, все будет прекрасно. Совершенно замечательно. Я думаю подать заявку к концу следующей недели. Рановато, конечно, да и рискованно, я бы подождал еще, но вряд ли у меня есть выбор — эта чокнутая девица в любой момент может выкинуть все, что угодно. — Севилл покачал головой. — Господи, теперь-то мы уже все поняли, не так ли?

— Я буду здесь завтра утром, сэр, мы все сделаем. Чейз управится в лаборатории без нас.

Севилл кивнул.

— Позвони завтра Чейзу и скажи, что меня не будет несколько дней. Он будет счастлив. Скажи, чтобы держался подальше от этой штучки из Корнелла, это подождет. И попытайся втолковать, что не надо звонить мне домой каждые полчаса со всякой ерундой. Пусть сам разбирается. Со всем. Еще позвони Джонстону — знаешь его, да? директор отдела — попроси Катарину помочь тебе связаться с этим — как его? — ну, этот, декан…

— Доктор Причард, сэр.

— Причардом, правильно. Я тоже попытаюсь. Скажи, что нам нужно поговорить. Наверное, придется взять в проект несколько этих парней, чтобы они прикрыли мою задницу, когда начнется заваруха. Или лучше я сам позвоню Причарду, а ты позвони Джонстону. — Он помолчал, размышляя. — Том, и вот еще что. Очень не хочется просить тебя об этом, но не мог бы ты позвонить моей бывшей и сказать, что я не смогу взять Кристину на выходные? Лучше уж ты, чем я, приятель.

— Конечно, сэр. Что-нибудь еще?

— Думаю, мы закончили, сынок. Похоже, нам осталось только подтянуть хвосты и составить бумагу.

— Тогда спокойной ночи, сэр, увидимся завтра. Я приду около семи?

— Отлично. Спокойной ночи, Том.

Внизу, в подвале, Дамиан спал, свернувшись клубком на полу в пустой белой комнате. Ему что-то снилось, и между привычными кошмарами про Севилла пес видел приятные сны — сны питбуля. Там всегда присутствовали пес и человек, очень похожий на него самого, и они понимали друг друга. Человек был большой, лысый, с грудью колесом, в грязном кожаном переднике. Дамиан никогда не видел такого человека, но в этих странных картинах, всплывавших откуда-то из генетической памяти, он присутствовал всегда. Человек и пес сидели перед маленьким огнем, и мир становился совершенным, когда человек смотрел на пса. Потом они вставали, выходили из маленькой хижины и работали весь день вместе с другими суровыми людьми, среди быков.

Быки. Пыль и бычьи ноги кружились перед ним в едином опьяняющем вихре. Роскошный запах быков наполнял ноздри, их рев отдавался в ушах. Люди убивали быков и разделывали их. Иногда в самых лучших снах человек мог кивнуть Дамиану и показать на ревущего, непокорного быка. Дамиану тогда разрешалось ворваться в загон и наброситься на зверя. Бык пытался выбить из него жизнь, но пес держался; сон был таким реальным, что Дамиан чувствовал смрадное бычье дыхание, с хрипом вырывавшееся из ноздрей. Затем — и здесь Дамиан резко дергался и стонал в бульдожьем экстазе — человек подходил поближе и убивал смертоносное животное. Пес и человек — они вместе убивали зверя. В одиночку человек не мог справиться с осатаневшим быком, пускал вперед питбуля, а сам шел следом. Работая вместе, в пыли и опасности, человек и собака растворялись в едином бытии, становились одним звеном в вечной цепи, связавшей два вида вместе. То была грубая, опасная работа, и не существовало на земле других животных, которые бы на нее отважились.

А потом Дамиан опять просыпался в заключении — в маленькой стерильной белой комнате, где вместо мясника ученый. И никакой настоящей работы. Он испускал долгий, печальный вздох бесконечно терпеливой собаки и продолжал стоическое бдение, дожидаясь Элизабет.

По пути Элизабет изо всех сил стискивала руль маленького фургона. Она так нервничала последние несколько дней, так запуталась, что ей становилось лучше, лишь когда она вжималась спиной в спинку сиденья.

Сегодня она встречается с Хоффманом. Что он скажет? Никто, кроме него, не станет ее слушать, поэтому вопрос даже не в том, что он скажет, а в том, что делать, если он откажется ей помочь. Пес не колебался ни секунды, пытаясь защитить ее, — так неужели она станет сомневаться, когда придет время защищать его? Если она ничего не сделает, то совершит предательство. Она вздрогнула от этой мысли и нахмурилась, чувствуя свою вину. Внутренний голос, тихий и слабый, отчетливо сказал: «Он бы никогда тебя не бросил».

— И что мне прикажешь делать? — со злостью крикнула она, но голос умолк, оставив ее наедине с сомнениями. Подъезжая к университету, она знала, что никто, кроме нее, не придумает, как спасти ее собаку.

Элизабет присела на жесткий стул с прямой спинкой — единственный предмет обстановки в квадратном кабинете Хоффмана, не считая металлического стола и второго стула, заваленного бумагами. Пока Хоффман раздвигал бумажные башни, готовые в любую секунду обвалиться, она сидела с мрачным и суровым видом. И совсем не удивилась, когда к стеклянной двери снаружи подошел Севилл.