— Я есть хочу. У тебя уже есть идея, куда мы пойдём на ужин?

— В «Пушкин», это вон там — показываю я рукой.

— Нет-нет, в «Пушкин» больше не пойдём.

— Тебе же понравилось. Там окрошка шикарная.

— А-крож-ка — ужас! Нет, только не а-крож-ка, пожалуйста.

Я смеюсь. На его лице тоже проскальзывает тень улыбки и, замечая её, я начинаю хохотать в голос.

— А мне нравится окрошка, — говорю я, отсмеявшись.

— Да, ты очень странная, я знаю.

Он снова улыбается. Ничего себе, он умеет улыбаться.

— Кто бы говорил.

— Вон, смотри ресторан какой-то.

— Грузинский. Можем зайти, если хочешь, но вино тебе не понравится, сразу предупреждаю. Зато еда вкусная.

В ресторане полно народу, но столик для нас находится. Нас ведут в дальний зал. Я вдруг понимаю, что тоже проголодалась и заказываю нам гору еды — хачапури, люля, пхали, сациви и хинкали.

— Возьмём побольше всего, так ты сможешь получить более полное представление о кухне.

— Не многовато ли будет? — Удивляется Марко, когда на стол начинают ставить блюдо за блюдом.

— Ешь, настоящий джентльмен в жизни должен попробовать всё, кроме инцеста и фольклорных танцев!

Он вдруг смеётся:

— Это ещё что за дребедень?

— Не знаю, прочитала когда-то в журнале, чья-то цитата. А ты и смеяться умеешь?

— Иногда.

Нам наливают вино.

— Ты снова будешь пить? — Спрашивает он, прищуриваясь.

— Буду. По крайней мере, попробую, а то я что-то протрезвела, а рядом с тобой мне не очень нравится быть трезвой.

— С чего это? — Он удивляется.

— Так проще. А что это за пунктик такой, ты почему меня целый день спрашиваешь, пила я или нет и буду ли ещё? Я вообще-то энолог. У меня даже диплом имеется.

— Стать энологом тебе ещё только предстоит, если удастся, — он снова становится серьёзным. — Просто я не люблю всю эту золотую молодёжь, типа твоей сестры. Они ничего в жизни не добились, получили от родителей всё готовое, но ничего из себя не представляют. Ты мне вчера очень понравилась, а сегодня я увидел тебя на выставке и разозлился, потому что подумал, будто и ты такая же. Узнал, что ты будешь переводить дегустацию и снова разозлился, что мне неопытную соплячку дают, которая уже до обеда на ногах не стоит. Только из уважения к твоему отцу сдержался и не стал возражать. А ты оказалась на удивление профессиональной.

Я вспыхиваю. Из всего, что он сказал я понимаю только «ты мне вчера очень понравилась».

— Хотя, ты опоздала и едва держалась на ногах.

— Что?! Не правда! — от возмущения мои глаза распахиваются и становятся, как блюдца.

Марко снова смеётся.

— Пей, я не возражаю, если ты будешь навеселе. Так проще, — возвращает он мне мою же фразу.

— Ничего себе! Что значит проще? — по телу разливается приятное тепло.

— Ты сама так сказала, — улыбается он и пожимает плечами.

— Неужели я действительно показалась тебе похожей на сестру?

— Ты мне приглянулась значительно больше, поэтому я поцеловал тебя, а не её.

Надо же, даже не покраснела.

— Тебе что, не понравилось? Ты не возражала и даже ответила на мой поцелуй.

— Тебе показалось, — чуть слышно говорю я.

— Я знаю, что это не так, — его голос понижается и становится более хриплым, а улыбка исчезает. И смотрит на меня он сейчас иначе. Этот взгляд меня завораживает, потому что в нём читается жгучее желание, голод, тёмная бездна, огонь и неукротимая животная сила. Будто в Марко, с которым я сижу за столом и ем грузинскую еду, вселился дерзкий дух, требующий роскошного пиршества.

Его взгляд, мазнув по губам, соскальзывает на шею, касается ключиц и спускается на грудь. Он обжигает кожу и, кажется проникает под одежду. Я чувствую себя, будто снова лежу совершенно голая на волнах бассейна. От этого делается стыдно и тревожно, но в то же время очень сладко и, пытаясь сглотнуть слюну, я понимаю, что во рту стало страшно сухо.

Моё тело реагирует моментально, наполняя живот тяжестью, заставляя сжаться грудь и заостряя соски. Сердце замедляется и тает в жаркой истоме. Пауза затягивается. Мы молчим и смотрим друг на друга.

Я отвожу глаза и Марко меняет тему:

— Как оказалось, что вы сёстры, где твоя мать?

— Умерла.

— Давно?

— Семь лет назад.

— И отец забрал тебя в свою семью?

— Да.

— Расскажи.

— Да что рассказать…

Конечно, рассказать есть что, но не буду же я сейчас выкладывать ему всё, что случилось.

— В общем, была любовь и расставание и папа не знал о моём существовании. А потом узнал. Как-то так, короче. Потом расскажу.

На лице Марко не отражается никаких эмоций. Может быть, он даже ничего не слышит, потому что думает о другом. Он думает обо мне, о моём теле. Я не сомневаюсь в этом.