— Не бери, — перебил его Иван Григорьевич. — Освобождаю я тебя от отцовского наказа, потому как хочу забрать Черта с собой.

— Собаку с собой? Черта в Москву?! — удивились мужики. А Алексей сказал решительно:

— Не поедет он. А ежели силой — сдохнет от тоски по родным местам. Пусть лучше я старую отдам. Просили у меня…

Ивану Григорьевичу в его словах послышался упрек.

— Собака сдохнет? От тоски по родным местам? — удивился он и пошутил мрачно: — Я же живой, и она… привыкнет.

Закрутившись с малыми и большими делами по оформлению документов, Иван Григорьевич забыл о своем намерении. Не до этого было. Вспомнил только в последний день перед отъездом. С трудом нашел у местных охотников ошейник, поводок и позвал Черта. Но, видно, недаром дали собаке такую кличку. Не доходя нескольких шагов, Черт наклонил голову набок и остановился.

Иван Григорьевич звал его и ласково и строго — безрезультатно. Черт не двигался. А когда Иван Григорьевич попытался подойти к нему сам — отскочил в сторону. Это было похоже на игру в догонялки. Собака каждый раз ловко увертывалась от рук человека, но далеко не уходила.

Бегавшие здесь же мальчишки бросились помогать. И странное дело, Черт, только что позволявший этим мальчишкам садиться на него верхом, не дался им. А когда они стали окружать его, в безмолвном рычании оскалил крупные желтоватые клыки.

Время торопило. Отчаявшись, Иван Григорьевич последний раз окинул взглядом неузнаваемо изменившуюся деревню. Почти все дома были уже перевезены на центральную усадьбу. Около оставшихся суетились люди. Эти дома тоже доживали последние часы. И только дом, в котором Иван Григорьевич родился, вырос, откуда уходил служить в армию, его родной дом, в котором некому больше жить, стоял, темнея забитыми ставнями, сиротливо и одиноко.

Чувствуя, что не сможет сдержать слезы, Иван Григорьевич махнул рукой и сел в автобус. Шофер дал газ, и вдоль дороги, за кюветом, сначала рысью, а когда автобус прибавил скорости, то вскачь помчался Черт.

Выехали за поскотину, поднялись на бугор. Черт не побежал дальше, остановился на вершине холма. И пока другой холм не закрыл его, Иван Григорьевич видел четкую фигуру собаки на фоне вечернего неба. «На следующий год, — мысленно поклялся Иван Григорьевич, — как только выйду на пенсию, вернусь в родные места обязательно. Навсегда!»

О собаке вспомнили лишь тогда, когда разобрали по бревнышкам и погрузили на тракторные тележки последний дом. Да и вспомнили случайно. Кому-то из рабочих что-то понадобилось в одиноко стоящем дворе, и он сунулся в калитку. Калитка оказалась накрепко закрученной толстой проволокой. Тогда он взялся за доски забора, намереваясь перелезть, но тут из-под крыльца метнулась черная молния. Яростно рыча, Черт бросился к непрошено-му гостю, весь ощетинившийся и с оскаленной пастью.

Удивились мужики, покурили, посудачили, ничего не придумали и по исконной русской привычке решили — авось как-нибудь уладится дело. Проголодается кобель и дастся в руки Лешке Мужикову или прибьется к кому-нибудь. Поплевали мужики на окурки, покрутили головами, оглядывая все, что осталось от деревни. Повздыхали, почесали затылки и тронулись на новое место жительства.

Когда последний трактор с тележкой, окутанной пылью, скрылся из вида, Черт вылез через дыру в заборе. Деловитой трусцой побежал он по бывшей деревенской улице. Забегал в каждый двор и ставил свою метку. В нос ему лез запах растревоженной гнили, покинутого человеческого жилья. Тихо, ни единой живой души. Он бросился напрямик, перескакивая через кое-где оставшиеся заборы, ломая зеленую картофельную ботву, ожидая человеческо-го окрика, ругани… Галопом пронесся между кладбищенских оградок, подбежал к еще свежему холмику земли…

Вой облетел мертвую деревню и, не встречая других звуков, поплыл над полем, по-над речкой — заунывный, тягучий плач, плач одиночества, плач отчаяния.

Волчата завозились в норе, запищали. Волк прислушался: никаких подозрительных звуков. Солнце село. Но на охоту идти еще рано. Волчата опять запищали. Волк встал, подошел к норе, принюхался. Волчица была там. Волк успокоился, отошел. Выбрал местечко на пригорке, потоптался, собираясь прилечь, как вдруг необычный звук коснулся его слуха. Звук шел со стороны деревни. Был он тягучим, похожим на волчий вой. Но волк точно знал, что в той стороне, да и во всей округе нет больше волков, потому и подобрался весь.

Из норы вылезла волчица, стала рядом, тоже прислушиваясь. Может, догадался волк о собачьем одиночестве, может, сам вой встревожил его, только он тронулся с места и пошел, разминаясь, легкой рысцой в сторону деревни. Волчица осталась у норы.

Не добежав до деревни, волк повернул в сторону, чтобы выйти против ветра. По пути ему попадались коровьи лепешки и овечьи шарики, но старые, сухие. Выйдя на опушку леса, он остановился пораженный. Деревни не было. Вой шел оттуда, где сиротливо темнел одинокий дом. Волк пошел вперед без опаски прямо по дороге, но перед самой деревней все же сбавил ход, беспокойно зыркая по сторонам, иногда останавливаясь.