И вдруг соседям, что через дорогу, дочь с зятем, уезжая на юг отдыхать, спихнули овчарку по кличке Герда. Была она огромная, толстая и неповоротливая. Копия Розы. Только ее спустили с поводка, как она тяжелой трусцой рванула по участку, походя сбивая перец, баклажаны и помидоры. Вот крику-у-у! Соседка в голос:

— Забирайте, не нужна такая…

Дочь с зятем в слезы — путевки, билеты куплены, деньги такие плачены…

— Тогда на цепь сажайте!

— Нельзя, она чистокровная!

— Забирайте с собой на курорт.

— Ладно, на цепь так на цепь.

Уехали дочь с зятем, Герда как взвыла, так и выла неделю с перерывами на еду и на сон. Поспит — повоет. Поест — повоет. Ела с аппетитом, спала тоже. С цепи ее не спускали, боялись — сбежит, а она ба-аальших денег стоит. Чистокровная!

Гроза подойдет к забору, посмотрит на толстую, глупую морду, задранную к небу, и хоть самой садись и вой.

— Чего воешь? Чего надо? — спрашивает Гроза на собачьем языке.

— Пошла вон, Шавка беспородная, — сердится Герда.

— Чего надрываешься? Чего собак будоражишь и людей?

— Хозяева уехали.

— От того, что ты воешь, они же не приедут.

— Сама знаю.

— Так чего же…

— На цепи сижу, скучно-о-о!

— Перестанешь выть, отпустят с цепи. Ведь боятся, что ты за хозяевами сбежишь.

— Больно надо, лапы бить. Вернутся, никуда не денутся, не в первый раз…

— Тогда не вой. Замолчи!

— Пошла вон! А то покалечу. На куски разорву.

— Не достанешь. Цепь крепкая.

— Ну, погоди, только отвяжут…

И хотя не желает никому Гроза зла, а тут и задумаешься, может, и нужно таких на крепкой цепи держать?!

Зато Толик без ума был от Герды. Уж такая она прекрасная-распрекрасная! И даже жирность ее и глупость в достоинство перевел.

— Лапы-то какие!!! А спина широченная!!! И преданная хозяевам — неделю воет…

Дедушка не выдержал:

— Дура она, твоя овчарка! Люди отдыхать от шума, суеты городской сюда приехали, а она покоя не дает. Это ж надо! Все соседи недовольны.

— Зато чистокровная. Немецкая… — возражает Толик.

— Наша Гроза тоже с родословной, так ее сразу видно, что чистокровная. Все понимает, только что не говорит. Иди ко мне! Иди, моя хорошая! — дедушка гладит жесткой рукой Грозу по спине — приятно!

— Не чистокровная она! — кричит Толик. — И родословную ей мама по блату достала…

— Ни за что не поверю, — спокойно говорит дедушка и продолжает гладить Грозу. — Уж если наша не чистокровная, а такая умная, то какая же тогда будет чистокровная?!

— Вон! — негодует Толик и руку тянет в сторону соседей. — Вон чистокровная!

— Так она же дура! — возмущается дедушка. — Не может такая быть чистокровной.

— Я сам родословную видел, — врет Толик, чтобы только оправдать свою любимицу.

— Значит, чистокровная дура, что еще хуже. Выродок из чистокровных! — констатирует дедушка и поднимается. Поднимается и Гроза, она готова следовать за своими хозяевами хоть на край света. Обидно, конечно, что Толик ее не любит. Хотя… По-своему он все равно ее любит. В порыве нежности прижмется к Грозе и шепчет на ухо:

— Гроза ты моя, Грозочка. Была бы ты чистокровная, как Герда, да я бы тебя… Да мы бы с тобой… Как бы мне все мальчишки завидовали.

Не все понимает Гроза из слов Толика, но интонации иной раз обидные. Лизнет Гроза хозяину щеку: «Ладно, что теперь поделаешь, принимай меня такой, какая есть!»

И на пруд купаться, и в овраг в войну играть, везде Гроза была с Толиком. И в обиду не даст, это уж простите… Замахнется мальчишка на хозяина. Гроза сама не знает, как это получается у нее — ка-ак кинется, ка-ак зарычит…

Гладит ее, ласкает Толик и шепчет:

— Была бы ты чистокровной, как Герда или Роза, ты бы за горло мальчишку…

Зачем за горло? Мальчишка и так сбежал.

Быстро лето летело. Поспела малина, вишня, зарозовели помидоры… Мальчишки стали беспокойнее. И вдруг в один день их не стало. Всех! Как-то сразу… Были мальчишки еще утром, кричали, гомонили, а к вечеру — тихо. И Толик уехал. Уехал с дедушкой. Иногда это бывало. Уедут в город и приедут. А тут… Дедушка приехал один. Загнал машину во двор и пошел в дом.

Гроза обнюхала машину — никого. Гавкнула! Никто не откликается. Тогда она кинулась к дедушке, тронула его лапой за колено и стала у крыльца, вопросительно глядя ему в глаза.