Мы втащили его в машину и помчались в деревню в поисках ветлечебницы. Ее-то нашли быстро, но на двери висел внушительных размеров замок. Оставив недвижного Топа, мы бросились по ближайшим к ветлечебнице домам и довольно быстро отыскали женщину-врача. Она белила комнату, торопясь успеть к празднику. Мы видели, что ей не до нас, но надеялись, что она поймет.

Спасибо ей, она бросила свои дела и осмотрела собаку.

— Нужно было везти сразу. Боюсь, что уже поздно, — с сожалением сказала она. Все же сбегала куда-то за ключами, открыла ветлечебницу и приготовила шприц.

Я внес Топа. Он слабо шевелился, и обильная слюна тянулась из его открытой пасти.

— А где намордник? — спросила врач. — Без намордника делать уколы не буду.

Мы в один голос заверили, что Топ смирный, да и мы будем держать так крепко, что ей не грозит никакая опасность. Уговорили.

Первый укол она сделала в шею. Топ даже не вздрогнул. Но второй укол в место укуса — в нос, вдруг поднял его. И мы, трое взрослых мужчин, не смогли удержать. Правда, он только выбежал из ветлечебницы и упал, но сколько же еще сил оставалось в нем?

— Если сутки проживет, будет жить, — сказала врач на прощанье. Ей тоже было жаль нашего Топа.

Ночь мы провели беспокойно. На озере что-то грустно вздыхало, кричало, хлопало крыльями. Я не выдержал, вылез из палатки. Большая часть льда была черной, и эта чернота копошилась, издавала звуки… Огромная стая уток присела отдохнуть после дальнего перелета.

Воздух был свеж, от камышей тянуло почему-то запахом луговых трав. Все было хорошо, просто замечательно. Если бы не Топ… Он стонал, хрипел, часто лакал холодную озерную воду, которую мы постоянно меняли в чашке. Голова его распухла так, что стала похожа на голову бульдога, только еще безобразнее и больше. Глаза превратились в узкие слезящиеся щелки. Улучшения не было.

Утром пришел местный рыбак по имени Проня. Поставил у камышей сети, вылез на берег. Открыл молнию на черной хозяйственной сумке, достал хлеб, соленые огурцы, сало и вареное мясо.

— Сидайте, — пригласил он нас, с интересом поглядывая на Топа. — Бычка молоденького заколол, — сообщил он с набитым ртом. — Для себя колол, старое мясо желудок плохо переваривает.

От угощения мы отказались. Проня не очень огорчился и принялся за трапезу сам, одновременно слушая взволнованный рассказ о постигшей нас беде.

Прожевал мясо, откусил с хрустом огурец, и прежде чем снова приняться за мясо, сказал ласково:

— Сдохнешь, собачка. Никто еще после такого укуса не выживал. Ни одна скотина. — И разъяснил подробнее: — Змея за зиму яду накопила. Сколь месяцев берегла. Капец тебе будет…

Мы были готовы сбросить этого пророка в воду, но он, не обращая внимания на наши недружелюбные взгляды, продолжал:

— Да и зачем в городе собака? В деревне — и то не нужна. Я свою уж третий год как извел. А что? Воров нет. Зверя тоже не стало. Не охота, баловство одно. Рыбалка — еще куда ни шло, да и то только весной. Поймаешь с центнер, продашь… А в остальное время и пытать нечего. — Он провел большой заскорузлой рукой по спине Топа. — А шкура у тебя видная. Ишь, словно ковер. В узорах вся. Такую и на пол, да и на стенку не стыдно, — развивал он свою мысль и вдруг застыл, чуть привстав, отведя в сторону руку с куском мяса. Мы тоже затаили дыхание, прислушались.

У камышей глухо булькнуло.

— Пошел карась, — удовлетворенно сказал Проня, опускаясь на прежнее место, и испуганно отдернул руку: Топ вслепую нашел у него мясо и стал жадно есть, похрустывая косточками.

Проня ошалело глядел на него, а мы облегченно засмеялись, потому что поняли: Топ будет жить.

В дороге нас застал дождь. Это было не страшно — мы уже выехали на шоссе. Тонкие ручейки потекли по стеклам, застучали по крыше машины. Лужи заблестели на асфальте, и встречные машины обкатывали нас грязью. Пришлось остановиться у большой лужи перед въездом в город, чтобы помыть машину. Дождь прекратился. Топ, сразу же выбрав место посуше, улегся, дремотно прикрыв глаза от яркого солнца. Он заметно подрос, стал подтянутым и очень красивым. Голова коричневая, с длинными висячими ушами. Коричневый цвет резко кончался на шее, и начинался белый, в мелких коричневых пятнах. На спине, словно седло, красовался большой коричневый овал.

На рыбалке Топ набегивался так, что всю обратную дорогу лежал пластом и еще суток двое не выказывал желания гулять. Но зато потом, стоило только завести машину, он начинал беспокоиться, лаял и затихал лишь тогда, когда убеждался, что ни лодки, ни удочек я с собой не взял. Обнюхав мой портфель и костюм, он на всякий случай провожал меня до ворот.

Вот и сегодня Топ лежал на боку, вытянув лапы и откинув голову. Мой друг Тихоныч не выдержал:

— Ты только глянь, какой аристократ! Разлегся, видите ли, на травке, а мы тут полощемся. Ну-ка, Топ!

На свою кличку Топ реагировал прекрасно. Сразу поднял голову.

— Ко мне! — приказал Тихоныч.

Топ глянул на меня: не возражает хозяин? Хозяин не возражал. Он с неохотой поднялся, зевнул, протяжно выдыхая: «А-а-а!», не спеша подошел к Тихонычу. Тот, размахнувшись, забросил на середину лужи грязную тряпку и скомандовал:

— Подай!

Топ, все еще на что-то надеясь, посмотрел на меня, но я отвернулся. Тогда он вздохнул и вошел в лужу. Вода была ему по брюхо, так что плыть не пришлось. Подошел, понюхал тряпку и снова посмотрел на меня: «Ну что? Нести?»