– Из-за твоего статуса?

– Ну, конечно.

– Так ты хочешь, чтобы я расследовала причины смерти Стаса? Но ведь я этого не умею.

– Не расследовала, а скорее составила свое мнение на основании подробностей, которые ты могла бы выяснить. А выводы мы уже будем делать вместе.

– Ты не доверяешь официальному следствию?

– Сомневаться в чьей-то компетентности у меня пока оснований нет. Что же касается доверия, то после некоторых событий это для меня вопрос очень непростой.

Мы еще некоторое время поговорили, и я почувствовала, что отцу пора остаться в одиночестве. Он сник, все чаще брал в руки носовой платок, да и коньяк медленно, но верно делал свое дело. Я проводила его в спальню и отправилась в комнату для гостей. Немного поворочавшись и поняв, что заснуть будет непросто, я поковыляла в комнату Стаса. Тихонько открыла дверь, включила бра. Что я хотела там обнаружить? Залежи синтетической дури? Чушь какая.

У Стаса было не убрано, на кровати валялись раскрытые журналы, на стульях болтались брошенные впопыхах майки, в кресле лежала раскрытая книга. Компьютерный стол с крутым ноутбуком украшали пустая бутылка из-под дорогого виски и вазочка с недоеденным арахисом в сахаре. На прикроватной тумбочке тоже было оборудовано закусочное место, по всей видимости, сугубо утреннее, там Стас ел сушеные засахаренные ягоды и запивал их розовым брютом, о чем красноречиво говорило наличие пустой бутылки, засунутой между тумбочкой и кроватью. Мой взгляд остановился на ярком пятне – огромной фотографии, взятой в рамку, на которой был запечатлен Стас в маске ныряльщика на фоне богатого живого кораллового рифа. Судя по рыбкам-клоунам, которые вились вокруг него, это было Красное море, Египет. Зная Стаса, легко было предположить, что в качестве украшения своей комнаты он выберет фото из какой-то более экзотической страны, но уж больно хорош был снимок: ярко-красные и желтые кораллы, бирюзовая вода, через которую просвечивает яркое солнце, сонмы пестрых удивительных рыбок. Я отвлеклась, глядя на изображение своего брата, но быстро взяла себя в руки. Итак, что я, собственно, ищу? Доказательства его давнего знакомства и связи с Ингой? Теперь я уже и без таковых была уверена, что Инга появилась в доме не случайно и что Стас имел с ней некие отношения. Но какое это теперь имело значение? К пониманию причины смерти брата это не приближало ни на миллиметр.

Какой бы бардак ни царил в комнате, как бы небрежен ни был мальчик в быту, каждая деталь, каждый маленький штришок говорил о том, что хозяин любил себя самозабвенно. Никаких рок-кумиров на стенах, никаких томных красоток – только собственное фото. Дорогие напитки и лакомства тоже говорили о том, что ребенок не привык себе ни в чем отказывать. На столе валялись без чехла захватанные пальцами солнцезащитные очки из последней коллекции Dolce & Gabbana. Они стоили не меньше четырех сотен евро. Я нормально зарабатываю, но такой дорогой аксессуар никогда не оставлю пылиться без фирменного чехольчика. Хотя у Стаса это были не единственные очки, я видела его в других, не менее крутых. Я открыла шкаф: вся одежда была дорогая, новая, без признаков поношенности. Я все ощупала и пошарила везде, но тайников не нашла.

Пока мы сидели с отцом, версия о самоубийстве не казалась мне такой уж дикой. На юбилее действительно произошло нечто несусветное, и представить себе дальнейшее мирное сосуществование с отцом Стас, наверное, просто не мог. Но могло ли это стать причиной для добровольного ухода из жизни? Сейчас я уже очень сильно сомневалась в этом. Во-первых, брат зарабатывал деньги и вполне мог дистанцироваться от родителя, дождаться, пока все уляжется, пока гнев судьи угаснет. Ему это было по карману. Во-вторых, я стала сомневаться, что чувство вины перед отцом было настолько велико, чтобы наглотаться какой-то дряни. Если он знал Ингу раньше, значит, и связь их могла быть вовсе не спонтанной, о каком тогда чувстве вины вообще может идти речь? И наконец, Стасик слишком сильно любил себя, чтобы причинить себе вред, тем более смертельный. Версия начала тускнеть, расплываться, терять очертания. Может быть, отец мог бы найти в ней какое-то утешение, но не я. Я все меньше в нее верила.

На компьютерном столе лежал ноутбук, я уже не первый раз косилась на него взглядом, но представить себе, что парень, имеющий серьезные секреты от отца, будет смываться из дому, оставив доступным пусть и снабженный паролем компьютер, было невозможно. За неимением доступа к виртуальной информации я стала шарить по ящикам стола наугад. Улов не заставил меня заволноваться, содержимое рабочего стола было прозаично до банальности: папки со сценариями праздников, списки клиентов, их пожелания, блокноты с набросками сценариев, счета, выписки с банковских карт. Стоит ли все это изучать? Ответ мог быть только один: стоит, если Стас умер не своей смертью. Если имел место передоз или самоубийство, весь этот хлам не представляет никакого интереса. Надо ждать выводов следствия, однако если сыщики станут склоняться к версии о насильственной смерти – что, конечно, вряд ли, – то и компьютер, и папки будут изъяты, и я уже не смогу в них заглянуть. В верхнем ящике было два блокнота, один практически пустой. Я уже хотела отшвырнуть его за ненадобностью, но на последней странице мне попалось именно то, что я искала: пароли ко входу в ноутбук, соцсетям, сайту Госуслуг, личному кабинету в телекоммуникационной компании и так далее. Стасик не пытался запоминать пароли, он записал их в блокнот. Я поступала точно так же. Одно время я заносила пароли в телефон, однако вовремя спохватилась: если у меня украдут гаджет, то воры заодно получат возможность войти в мой личный банковский кабинет. Я удалила все циферки из смартфона и переписала их в блокнот, лежащий среди внушительной кучи моих рабочих бумаг. Даже самый дотошный домушник не станет в них копаться. Стас рассуждал точно так же. Я включила компьютер, нашла пару свободных флешек и стала копировать все подряд: фотографии, рабочие документы. В соцсетях я покопаюсь позже, из дома.

Возвращаясь к себе в комнату, я решила взглянуть на витражное стекло двери отцовской спальни. Ночник не горел, в комнате было совершенно темно. Неужели судье удалось заснуть? Я очень сомневалась, что мне удастся повторить его подвиг. Если в Стасиковой комнате мои глаза уже начали слипаться, то едва моя голова коснулась подушки, сон улетучился. Отец не верит в то, что Стаса могли убить, и если бы не гнусная выходка братца на юбилее, я бы тоже не верила. Кому мог помешать такой милый, такой безобидный мальчик? Но оказалось, мы все чего-то важного об этом славном мальчике не знали. Мне стало казаться, что исподволь, как-то исподтишка, отец будет всячески поддерживать версию о передозе. В его интерпретации картина будет такой: Стас совершил ужасный поступок, не знал, как помириться с отцом, пустился во все тяжкие. А поскольку ранее он не употреблял наркотики, он не предвидел, какой будет эффект от синтетического зелья, и не сумел правильно рассчитать его дозу.

И тут мне пришла в голову одна очень неприятная мысль. Вернее, пришла она еще утром, но сформулировать ее, признаться самой себе в ее существовании я смогла только сейчас. На самом деле есть люди, которые могли желать Стасику смерти. Это Инга, лишенная им надежды на брак, к которому она стремилась всей душой. Фактически Стасик основательно подкорректировал ее жизненные планы – он их разрушил. Другой человек, который мог страстно желать отомстить предателю, это отец. Поступок Стаса – это не поведение засранца, которого следует наказать. Это поступок вполне взрослого, беспринципного подлеца, который выставил на посмешище, опозорил и обесчестил родного отца. В понимании судьи это не проступок и не правонарушение, это тяжкое преступление. А его честь судья Кондрашов, кстати сказать, никогда не был убежденным противником смертной казни.

Я сразу же устыдилась своих мыслей. Мне было стыдно и за себя, и за Стасика. Мне хотелось пожалеть отца, но как пожалеешь несгибаемого судью, который в домашней майке выглядит так, словно на нем черная мантия? Я пыталась что-то выжать из себя, но сама не знала, что это должно быть. В итоге я просто расплакалась и не заметила, как заснула.

На следующее утро я отправилась в свою квартиру, дав себе слово, что вернусь в дом отца, только когда у него появятся какие-то новости. Я старательно гнала от себя мысль о том, что судья Кондрашов имел более чем веский мотив для убийства своего сына, и, чтобы ни взглядом, ни вздохом не выдать себя, решила пока побыть в одиночестве. Отец очень проницательный человек, я просто-напросто боялась, что он меня вычислит, прочтет мои мысли. А если я не права? Да я наверняка не права! Мой аналитический ум настолько явно вошел в противоречие с моими же дочерними чувствами, что я испугалась. А если дочерние чувства – это как раз то, что мешает мне видеть истину? Я, в конце концов, просто молодая женщина, которая любит своего отца и души не чаяла в своем милом сводном братике. При этом я юрист, я очень хороший адвокат, мой мыслительный аппарат устроен строго определенным образом, и по-другому он работать не может. Это две части моей личности, неотделимые друг от друга. Таковы факты, ничего с ними не поделаешь. Единственное оправдание своему смятенному состоянию я видела в том, что у меня крайне мало информации, на основании тех жалких крох, которые я имела, строить версии было безответственно. И тут позвонил отец и велел вечером быть у него. У него были новости. Я пообещала приехать – с меня как раз сняли осточертевший гипс, и я смогла сесть за руль.