– Вакханка! – кричит вдогонку Дантес. – Ты сама сделала выбор. Ты, думаешь, спаслась? Ты завтра же будешь по уши в помоях… Ты не знаешь, что бывает грязь, которую не отмоют века…

Следующая сцена происходит в доме Вяземских. Велика тяжесть, с которой Натали Пушкиной предстоит идти домой. Сразу она не решается. Гнев, страх, грозные предчувствия – это требует выхода, совета. К счастью, в доме Вяземских только хозяйка – Вера Фёдоровна. Пушкину в таком состоянии она видит впервые. Вяземская умна и добра – это выражается в такте, в котором нет ни торжества, ни злорадства. Сочувствие её ненавязчиво.

– Господи, что за лицо, Натали?

– Ах, Вера, мне некому сказать. Чувствую, до беды дошло…

– Где? Что? Александр опять что-нибудь выкинул?

– Муж ни при чём. Меня Идалия заманила к себе. Там Дантес. Он осмелился говорить со мной, как с публичной девкой… Он требовал…

Натали не может говорить. Рыдания душат её.

– Этого надо было ожидать, – потерянно говорит Вяземская. – Это кончится бедой, если Александр узнает… Как поступить, не приложу головы… Может, не говорить пока… Ведь это же порох. Хотя, это, конечно, так остаться не может…

– Вера, я не знаю… Я кругом виновата… Я могла бы не сказать мужу… Они мне грозят. Я знаю, они какую-то мерзость задумали. Они мне отомстят. Я думаю, они не остановятся перед клеветой. Вера, у тебя имя такое, не верь клевете. Я почему-то и теперь боюсь клеветы, Вера… От клеветы и смерть не избавит…

Петербург. 27 января 1837 года. Около четырех часов пополудни.

Карета с Данзасом и Пушкиным выворачивает по Дворцовой набережной мимо крепости на Черную речку. На набережной попадется им экипаж Натали. Встрепенётся Данзас, надежда ему блеснёт. Встреча эта, кажется ему, ниспослана самой судьбой, чтобы уйти от катастрофы, увести от неё. Но… Пушкин смотрит в другую сторону, а жена его близорука и не разглядела того, кто проследовал мимо…

Как играть Пушкина: Некоторые заметки при чтении пушкинских документов.

«Форма одежды сначала была стеснительна. По будням – синие сюртуки с красными воротниками и брюки того же цвета: это бы ничего: но зато, по праздникам, мундир (синего сукна с красным воротником, шитым петлицами, серебряными в первом курсе, золотыми – во втором), белые панталоны, белый жилет, белый галстук, ботфорты, треугольная шляпа – в церковь и на гулянье.. Ненужная эта форма, отпечаток того времени, постепенно уничтожилась: брошены ботфорты, белые панталоны и белые жилеты заменены синими брюками с жилетами того же цвета, фуражка вытеснила совершенно шляпу, которая надевалась нами, только когда учились фронту в гвардейском образцовом батальоне». Так одет должен быть Пушкин-лицеист. (Из заметок И.И. Пущина о Пушкине).

«Беседы ровной систематической, связной у него совсем не было: были только вспышки: резкая острота, злая насмешка, какая-нибудь внезапная поэтическая мысль, но всё это только изредка и урывками, большего же частью или тривиальные общие места, или рассеянное молчание, прерываемое иногда, при умном слове другого, диким смехом, чем-то вроде лошадиного ржания».

Барон М.А. Корф был недоброжелатель Пушкина, но его замечания не лишены живости и внешние проявления характера тут видны…

«Он говорил тенором, очень быстро, каламбурил, и по-русски, и по-французски…» – об этом вспоминала Вера Александровна Нащёкина.

Друг его, князь П.А. Вяземский отмечает: «…краска вспыхивала на лице его. В нём этот детский, женский признак сильной впечатлительности был несомненное выражение внутреннего смущения, радости, досады, всякого потрясающего ощущения».

«Рожа ничего не обещающая» – скажет, впервые увидевший его московский почт-директор Булгаков.

Кто-то запомнил, как говорил о Пушкине Карл Брюллов:

– Сразу видно счастливого человека. Так смеется, что вот-вот кишки увидишь…

Наталья Николаевна как-то приревновала его и отвесила ему элементарнейшую из пощечин. Это разом привело его в великолепное настроение. Он почувствовал себя счастливым от такого неравнодушия и опять хохотал этим неповторимым смехом своим.

«Смех Пушкина так же увлекателен, как его стихи» – пишет А.С. Хомяков.

«Как он звонко хохотал» – вспоминает та же В.А. Нащекина.

Вот Пушкин читает «Бориса Годунова»:

«Наконец, надо представить себе саму фигуру Пушкина. Ожиданный нами величавый жрец высокого искусства – это был среднего роста, почти низенький человечек, вертлявый, с длинными, несколько курчавыми по концам волосами, без всяких притязаний, с живыми быстрыми глазами, с тихим, приятным голосом, в чёрном сюртуке, в чёрном жилете, застегнутом наглухо, небрежно повязанном галстухе. Вместо высокопарного языка богов мы услышали простую, ясную и, между тем, – поэтическую, увлекательную речь!».