Все это гадалка говорит, вернув себе тон бесстрастной прорицательницы, читающей в книге судьбы. Акцент её, который одолевает она с усилием, помогает ей в этом.

– А сегодня уж вторник на исходе. Каламбур-с получается, это что ж, вы мне всего два дня жизни отпускаете? Нехорошо с вашей стороны, Александра Филипповна, – пытается сохранить бодрость духа Чертов, но настроение у компании уже, конечно, не то.

Желающих гадать больше нет.

Молодые люди уходят от питерской ведьмы в смущении.

Запирая за ними дверь, лишь цинический Якоб отвешивает шуточку:

– Вы бы, господа, оставили мне по целковому, коли гадание исполнится, так помянуть будет на что…

Он хохочет. Однако это веселье его остается неразделённым. Даже и капитан Чертов не находится что сказать…

…Вновь из темноты выступит смеющийся июньский рассвет. Золотые косые столбы утреннего света, пробившиеся сквозь узорные прорехи в кронах огромных парковых дерев. Ворох ромашек в руках румяного круглолицего лицеиста Дельвига…

Царское село. 6 июня 1816 года.

В саду Дельвиг и Павел Мансуров. Солнце еще только поднимается. Редко просвистит утренняя птаха. Дальние углы сада пропадают в утренней дымке. Трава и кусты серебрятся росой. Золотой утренний свет решетит тяжёлую листву дерев.

Дельвиг уже весь промок от росы. Он напал на заросли ромашек и собирает их в большой букет.

– Может быть довольно уже. Итак уже целый сноп получился, – говорит Мансуров.

– Довольно, довольно. Вот как бы росу не всю растрясти. Сейчас мы его окропим божьей водицей. Есть такая примета – росой окатиться – от тоски оградиться…

– Ну, знаешь, спит, и не чует, что ему уже семнадцать стукнуло. Главное, не перепутать, где его окно…

Считают окна. Почти все окна отворены. У Пушкина тоже. Дельвиг, подставив камень, осклизываясь и возясь, осторожно, чтобы не звякнуть-не брякнуть, с помощью Мансурова влезает на подоконник. Мансуров подаёт ему и букет. Дельвиг, приладившись, метнул ромашковый сноп. В глубине комнаты раздается вопль и появляется растрепанная кудрявая голова Пушкина в траве и ромашковых звездах. Вид его спросонья ошалелый. Он хватает Дельвига за рубаху и оба сваливаются в темноту спальни. Влезший на подоконник Мансуров видит, как Пушкин, отдуваясь и пыхтя, пытается удушить Дельвига подушкой. Дельвиг отчаянно сопротивляется, хохочет, задыхаясь и взвизгивая.

– Да погоди ты, Пушкин. Дай объяснить… Тут всё дело в росе…

– Вот именно… Все дело в росе, да в девичьей красе, – продолжает упорное своё занятие Пушкин.

Мансуров прыгает на барахтающихся в постели, не без труда разнимает их.

– С днём рождения тебя, Пушкин, – орёт Дельвиг.

Они целуются троекратно. Мансуров присоединяется.

– В самом деле, – бормочет Пушкин. – Дайте сообразить… Слушай, Павел, – вдруг оборачивается он к Мансурову очень посерьёзневшим, с оттенком торжественного недоумения лицом. – Ты помнишь эту ведьму, Александра Македонского, которая мне белоголовую бестию напророчила… Ты представь себе весь кошмар…

Он поднимает с пола мятую газету. Разворачивая и разглаживая, ищет в ней что-то.

– Вот слушай. Во вчерашнем номере «Курантов»… «Дикое происшествие в казармах инженерного полка. Нелепый и трагический случай оборвал жизнь капитана Чертова. Он убит утром. При дежурном обходе… Был ли солдат пьян или был приведён в бешенство каким-нибудь высказыванием, сделанным ему капитаном, как бы то ни было, но солдат схватил ружье и штыком заколол своего ротного командира…».

Дельвиг и Мансуров слушают Пушкина по-разному. Для Дельвига это просто сообщение о трагическом происшествии. Для Мансурова – необъяснимый факт, обескураживающий жуткой весомостью сбывшегося на глазах грозного и тайного указа судьбы.

– Дай-ка, – Мансуров впивается глазами в газетный лист. – Какой ужас. Ведь это мы втравили бедного капитана…

Дельвиг не понимает.

– Мы тут к одной гадалке ходили, – начинает объяснять ему Пушкин. – Она по руке нагадала этому (указывает он на газету) капитану смерть через два дня… Слушай, Павел, да ведь и мне она мало весёлого наговорила. Дай-ка вспомнить… Два изгнания… Смерть на тридцать седьмом году… Меня убьёт из-за женщины белоголовый человек… Жаль, что не спросил я, седого или белокурого надо мне опасаться… Или разобьюсь я насмерть, упавши с лошади?

– Ну что ты? Ведь это же случай, – неуверенно говорит Мансуров.

– Нет, послушай, я как вчера прочитал это, меня будто молнием поразило. Проклятая ведьма не врёт… Все это должно произойти надо мной. Надо мне ожидать теперь беды… Выходит, мне теперь, – не очень весело улыбается Пушкин, – надо с блондинами говорить вежливее, чем с шатенами… И очень аккуратно ставить ногу в стремя…

– Полно, полно, Пушкин, – встрепенулся оцепенелый Дельвиг. – Не хватало ведьмам верить… Как бы не так…