– Дремала, – сообщаю я натянуто, беря на руки Анечку. – Голова разболелась.

– От Ольги Владимировны и у меня мигрень начинается, – насмешливо признается Надежда. Усаживается с малышкой в кресло. Дает ей соску. Маленькие пальчики деловито обхватывают бутылочку.

– Маман давно отчалила? – спрашивает Надежда, не скрывая любопытства.

– Чай попили, и ушла, – замечаю я равнодушно. А у самой на душе кошки скребут.

Прикладываю Анечку к груди. Всматриваюсь в улыбающееся детское личико. И меня отпускает.

Девочки мои маленькие! Солнышки мои! Мама выстоит. Обещаю.

Да и отец Морозов хороший. Или тут тоже вранье и работа на публику? Сердце снова сжимается от обиды. А кровь закипает от злости. Пока мы с детьми лежали в больнице, Тимофей тут развлекался. Смаргиваю слезы, предательски заполонившие глаза. И изо всех сил пытаюсь сосредоточиться на дочках.

Я справлюсь. Просто должна. Полетала немного в розовых облаках. А теперь добро пожаловать на землю.

Ношу Аленку столбиком. Глажу по спинке. Жду, когда выйдет воздушек. А сама мысленно окидываю дом придирчивым взглядом.

Где они тут…

В нашей спальне или в гостиной? А может быть, в бане?

– Я сейчас… Побудь с ними, – уложив малышек на коврик, прошу я Надежду.

Со всех ног несусь вниз.

В нашу спальню Морозов не привел бы любовницу. А вот баньку точно проверить нужно. Наверняка в комнатах Тимофей ликвидировал все улики. Он перед нашей выпиской клининг вызывал, кажется. А вот в сауне и в бассейне могло что-то остаться.

Размышляю на ходу и сама себе противна от дурацких мыслей.

Что же это я как ищейка!

Замираю около двери, обитой грубыми дубовыми досками, словно перед чертой. Войду – и жизнь точно разделится на до и после.

«Возвращайся к детям! – молит чуйка. – Остановись!»

Отметая глупые страхи, делаю шаг. Жить в неведении и закрывать глаза на измены мужа я точно не желаю. Не хочу я так!

Или по любви, или врозь! Лучше одной с двумя детьми, чем с мужем-предателем. Еще одну семью, где меня не любят, я не вынесу.

На ватных ногах прохожу в предбанник. Осторожно ступаю по идеально подогнанной лакированной вагонке. Вдыхаю запах дерева, смешанный с пряными благовониями.

«А ведь мы тут когда-то с Тимофеем… – вспоминаю неожиданно. – Может, он так всех через баню пропускает?»

Закусываю губу, стараясь не разреветься.

Внимательным взглядом пробегаюсь по всем поверхностям. Нервно сглатываю, чувствуя как из глубины души поднимается отвращение к самой себе.

Стыд! Самый настоящий стыд!

Мне бы выйти… Забыть об этой злосчастной бане! Сосредоточиться на дочках и будущей работе.

Но ноги сами несут меня в парилку. Тупо смотрю на чистенькие полки, и в глазах темнеет, стоит представить два обнаженных тела…

«Уходи! Уходи сейчас же!» – вопит чуйка.

Но что-то удерживает. Как во сне медленно разворачиваюсь к выходу. Залипаю взглядом на приборной доске, висящей на стене. Часы, термометр, барометр. Все собрано на одной панели. Провожу пальцем по золотым ободкам и сложным узорам. Очень красиво.

Свекор делал. Тимофей рассказывал. И аж весь светился от гордости.

«Что же ты так, Тима? – упрекаю я мысленно мужа. Безотчетно шмыгаю носом и неожиданно замечаю тонкий русый волос, зацепившийся за шероховатый край деревянной обшивки. Явно длиннее моих, и оттенок отдает рыжиной.

«Кто ищет, тот всегда найдет?» – усмехаюсь горько.

Вот только как жить теперь? Знать правду и молчать? Или устроить Морозову королевские разборки?

Но какой от них толк? Отношения выясняют с одной целью. Хотят их продолжить.

А я?

Не прощу. Не смогу жить во лжи и двуличии. Я, еще когда из дома уходила, поклялась.

Сжимаю кулаки инстинктивно. И вздрагиваю, услышав сзади шаги. Вздрагиваю, словно меня застали на месте преступления. И вылетев из парилки, нос к носу сталкиваюсь с Богданом Столетовым.

– Ты чего здесь? – бурчит он недовольно.

– Ничего! – роняю я впопыхах. Вылетаю из баньки, будто за мной черти гонятся. И вбежав в кухню, застываю на месте.

Что теперь делать? Что?

Выбор невелик.

Терпеть мужнины гульки и жить в достатке? Или собрать немногочисленные пожитки и свалить?

В груди закипает злость. Пальцы сами сжимаются в кулаки. Как ты мог, Тима?

– Лер, – раздается сзади настороженный голос Столетова. – Ты чего такая?