Ромка красноречиво посмотрел на нее, но она была неумолима:

— Оля, а ты решила, что будешь делать после школы?

— Поступать буду. В пединститут.

— В наш?

Оля кивнула.

— Ты именно хочешь стать учителем или собираешься в пед, потому что здесь нет других институтов?

Оля пожала плечами.

— Мам, — пресек очередной вопрос Ромка, — ты Олю уже совершенно затерроризировала. Дай человеку поесть спокойно.

— Прошу прощения, — насмешливо улыбнулась мать.

Не обед получился, а пытка какая-то. Ромке и жалко было Олю, и стыдно перед ней. Он вообще ненавидел, когда мать вот так завуалированно кого-то принижала и высмеивала. Даже когда этот «кто-то» был какой-нибудь ее проштрафившийся подчиненный. А уж из-за Оли он буквально кипел внутри, негодуя.

Только вдвоем им было хорошо. После этого ужасного обеда Ромка пошел провожать Олю, но, как-то не сговариваясь, оба свернули в парк.

Сейчас, в октябре, там было чрезвычайно красиво. По обеим сторонам дорожки стеной тянулись деревья и кустарники, окрашенные позолотой и багрянцем. А саму дорожку устилали густым ковром опавшие листья. И пахло здесь пряной свежестью, от которой слегка кружилась голова.

Ромка с Олей брели, держась за руки. И представление, устроенное его матерью, стало вдруг казаться далеким и совершенно не значимым. Ерундой и мелочью. А вот то, что есть у них двоих — это действительно важное и нерушимое.

Ромка шел и думал: вот оно, настоящее счастье. Просто быть рядом, ощущать узкую прохладную ладонь в своей руке, слышать шорох ее шагов, видеть взгляд, улыбку… И даже говорить ничего не надо.

После этого ему совсем не хотелось возвращаться домой. Тем более он догадывался, что мать от души выскажется по поводу Оли, не пощадит.

Так оно и случилось. Едва он зашел в квартиру, даже разуться не успел, а мать уже встала в дверях гостиной, скрестив на груди руки. Пока еще молчала, глядя на него насмешливо, но ее молчание было напитано такой желчью, что Ромке хотелось развернуться и уйти.

— Ну, давай, — зло бросил он. — Начинай, высказывай, какая Оля… недостойная. Тебе же не терпится.

Мать иронично вздернула одну бровь.

— Недостойная? Ну вот видишь, ты и сам, оказывается, все понимаешь.

Ромка повернулся к матери, сверкнул гневным взором, затем отчеканил:

— Знаешь, что я понимаю? Что Оля — самая лучшая на свете. И даже не говори, что она мне не пара или еще что-то подобное. Нравится тебе или нет, мы все равно будем вместе.

— Боже, — хмыкнула мать. — Глупость и инфантилизм, видимо, заразны. Но успокойся, я и не собиралась убеждать тебя ее бросить. Даже вмешиваться не стану. Зачем? Тебе и самому вскоре с ней наскучит.

— Не будет этого.

— Потому что, — продолжала мать, будто и не слышала его, — эта Оля — никакая. Полный ноль.

— Ты целый час над ней глумилась и считаешь, что знаешь ее? Она просто стеснялась…

— В том, что она стеснялась, как раз нет ничего плохого или странного. Но беда в том, что ей ничего от этой жизни не нужно. А ты сам знаешь, что когда нет развития, идет обратный процесс. И твоя Оля — просто миленькая пустоголовая овечка. И с возрастом все будет только хуже.

— Это только твое предвзятое мнение. Оставь его лучше при себе. И Оля, кстати, очень хорошо учится.

— Это мнение со стороны. Предвзят у нас ты. Ну, Ром, ты же сам читал Чехова. Вспомни Машу Шелестову из «Учителя словесности». Оля — просто ее воплощение. Поначалу она будет смотреть тебе в рот, впадать в щенячий восторг от любого знака внимания с твоей стороны, на праздники будет вязать тебе варежки, ну или носки, и вообще будет демонстрировать, какая она хорошая хозяйка. Постарается как можно раньше залететь, потому что такие искренне верят, что ребенок — это гарантия замужества. Хотя с тобой это наверняка так и есть. Потом все ее разговоры будут только о кастрюльках, соленьях-вареньях и сериалах на первом канале. Быт сам по себе скучен, но с ней это будет тоскливая, беспросветная трясина. Хотя ты слишком умный, чтобы до этого этапа дотянуть. Только, друг мой, не забывай пользоваться презервативами…

Спорить с матерью бесполезно, лучше не обращать внимания, не слушать, не реагировать, твердил себе Ромка. Она знать не знает Олю, а туда же прет напролом со своими циничными суждениями…

Он метнул в нее тяжелый, мрачный взгляд и, не говоря ни слова, ушел в свою комнату. И даже заперся — хотя мать и так не имела привычки к нему соваться.

Мать и правда не вмешивалась в их отношения. В гости больше не приглашала и даже не поинтересовалась у него ни разу: «Как там твоя Оля?». Она словно забыла про нее, убежденная, что вскоре Ромка и сам прозреет. А нет — так летом ему все равно ехать в Москву, поступать, и эта Оля отпадет сама собой.

Единственный раз за весь учебный год между ними всплыло ее имя — когда Оля подарила Ромке на Новый год варежки, которые связала сама из хорошей, темно-серой пряжи.

Мать как-то увидела их у него и сразу спросила насмешливо: «Олина работа?».

Он не ответил, убирая рукавицы в карманы куртки. Но мать многозначительно кивнула, мол, ну вот, я же говорила, скоро пойдут кастрюльки, пеленки и сериалы на первом.

Но даже тогда она лишь насмехалась, неприятно, но безвредно. И в общем-то до мая в их отношения не лезла.