— Я… я не могу. Нет, не поеду. Если надо — отправьте другого.

Генеральный воззрился на упрямца. На любого другого он бы уже проорался от души за такие выкрутасы. Впрочем, любой другой и не посмел бы вот так выступить.

— Ну, что это за разговоры? Мне надо, чтобы поехал именно ты. Там же явно нечисто с бухгалтерией. Хотя по документам, в принципе, все гладко, ну, не считая кое-каких мелких погрешностей. Так что надо ехать. Это твоя работа.

— Кроме меня есть и другие аудиторы, — упирался Стрелецкий. — А у меня годовой отчет…

— Детский сад какой-то… — пробормотал под нос генеральный. — Вот как раз другие с годовым отчетом разберутся. А ты должен выяснить, что там в Кремнегорском филиале происходит. Подозреваю, что там все не просто. Не безобидные погрешности, а целая схема… надеюсь, конечно, что нет, но лучше подстраховаться. А если уж и правда местная бухгалтерия там мутит, а если еще и, не дай бог, вместе с директором филиала, то лучше вскрыть это как можно скорее и самим, чем потом расхлебывать проблемы с ФСС или налоговой. Ну что я тебе говорю? Ты сам это лучше меня знаешь.

Стрелецкий не отвечал. Напряженно смотрел в одну точку, стиснув челюсти так, что желваки проступили.

Ну, хотя бы не спорил больше и то хорошо. Однако сидел с таким видом, будто его посылают не в провинциальный городишко на недельную командировку, а на пожизненную каторгу в край вечной мерзлоты.

— Ну что ты в самом деле, Роман Владимирович? — смягчился генеральный. — Как будто тебя туда на постоянное жительство ссылают. Проведешь проверку и вернешься. Делов-то на неделю, максимум на полторы. Ну? К новому году уже будешь тут. И потом, ты же оттуда родом. Тебе проще будет в родном городе… все знакомо, ну и ты для них свой. К тому же, и маму твою, Маргариту Сергеевну, там, уверен, помнят и чтят…

— Почему нельзя отправить Ильина? — перебил его Стрелецкий, выпалив чуть ли не в отчаянии.

— Не может он. Жена у него должна родить со дня на день.

— А Вахрушева?

— Вахрушева? С проверкой? Ты сам-то понял, что сказал? Он там будет пить с каждым, кто нальет, не просыхая. А потом привезет липовые акты. Мол, все в ажуре, никаких нарушений…

— Почему нельзя отправить туда Бучинскую?

— Можно. Бучинская тоже едет в Кремнегорск. Вместе с тобой. Ну, не могу я ее одну отправить. Боюсь, не справится Лиля. Опыта у нее мало… У тебя… — генеральный замялся, но все же спросил: — У тебя там что-то личное? Что-то плохое было? Поэтому не хочешь туда ехать?

В кабинете директора повисла тяжелая пауза. Стрелецкий не двигался и молчал. Но взгляд его, по-прежнему устремленный в невидимую точку на столе, горячечно блестел. Генеральный даже подумал: может, и правда отправить кого-то другого? Кто знает, что там с ним случилось, в Кремнегорске этом. Вдруг и впрямь что-то ужасное, раз его как подменили…

— Хорошо, — глухо произнес Стрелецкий. — Я вас понял. Раз надо — поеду.

И в своей манере, не дожидаясь дозволения, встал с каменным лицом, задвинул кресло и вышел из кабинета генерального.

Роман спустился в свой отдел этажом ниже. Бросил коротко: не беспокоить. И закрылся у себя, повернув ключ в замке, хотя сроду этого не делал.

Одиночество — вот что ему требовалось в эту минуту как воздух. Побыть немного одному, поразмыслить. В конце концов, прийти в себя.

Он откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза — яркий свет сейчас мешал, не давал сосредоточиться и подумать. А подумать было о чем…

И что ему теперь делать? Наступить себе на горло и действительно поехать? Ну допустим. А он выдержит? Сумеет ли вернуться туда, откуда сбежал восемь лет назад в спешке, как вор? Сможет ли снова встретить тех, кого когда-то знал, смотреть им в лица, разговаривать, если придется? Не факт, если от одной мысли об этом его тут же бросает в холодный пот. А ведь там еще и она…

Роман негромко и сдавленно простонал, словно от приступа острой боли.

Господи, он так усердно старался забыть родной Кремнегорск и все, что с ним связано. И даже почти сумел. И тут вдруг эта чертова командировка как снег на голову. Нет, не снег, а кое-что поувесистее…

Ну правда — что за ирония? Вот так живешь себе худо-бедно, что-то делаешь по накатанной, и почти не вспоминаешь о прошлом, как вдруг оно врезается в тебя на полном ходу. Обрушивается смертоносной лавиной.

Нет, он не сможет. Не вынесет. Слишком больно. До сих пор больно… нестерпимо. Он-то надеялся, что раны зарубцевались. Но вот замаячила перспектива вновь оказаться там — как они тут же вскрылись и закровоточили.

Может, сказаться внезапно больным? Да нет, это будет глупо, фальшиво и малодушно. Или что-нибудь еще придумать уважительное? Нет, все это ерунда.

Ну почему он сразу не смог твердо отказаться? Почему позволил себя уговорить? Да потому что генеральный полез туда, куда нельзя, со своими вопросами: там что-то было? Что-то личное?

И Роман дрогнул, потерял самоконтроль и… уступил, лишь бы тот не лез дальше.

Что, черт возьми, делать? В мыслях он мог, конечно, придумать и сотню отговорок, но сам-то знал: зря все это, теперь уже не отвертится, раз пообещал. Дурацкое чувство долга. И значит — что? Придется ехать через не могу в проклятый Кремнегорск, встречаться с ними, встречаться с ней… с той, которую когда-то любил больше жизни… с той, которая предала его, добила… убила…