Это был пёс Лены.

Янка огляделась… зажмурилась, вслух досчитала до семи и снова открыла глаза.

Улица, собранная из разномастных заброшенных домов, никуда не делась. В ближайшем пыльном окне отражалось крохотное красное солнце, зависшее над самым горизонтом – настолько тусклое и маленькое, что не разгоняло густые синие сумерки.

– Мамочки… – Одной рукой накрыв спрятанную под толстовкой рыбку, а другой вытаскивая из ушей бесполезные наушники, Янка тщетно пыталась рассказать себе, что опять неудачно заснула.

«С-спи-шь? Когда во с-сне так холодно, ты просыпаеш-шься, вс-сегда…» – заметил чересчур проницательный внутренний голос.

– Заткнись, – шёпотом сказала ему Янка.

Но голос и сам уже довольно замолчал, зная: возразить ей нечего. Из ловушки мёртвого города выхода нет.

– Некоторые галлюцинации бывают чересчур убедительными… – пробормотала Янка, пытаясь отойти в сторону, но пёс не дал. Ему для этого даже не нужно было сдвигаться с места – так, качнуться достаточно.

Несколько секунд они стояли неподвижно, но эту игру в гляделки Янка проиграла с треском.

– Хоро-оший пёсик, – пробормотала она. – Или ты собачка?

Впрочем, хватило одного взгляда, чтобы понять: в природе этого громадного пса с почти медвежьей мордой было отнюдь не нянченье щенков.

Немигающий взгляд тёмных глаз гипнотизировал. На очередном «п-пусти, хороший пёсик» пёс многозначительно приподнял верхнюю губу, демонстрируя набор прекрасных белоснежных клыков, и Янка заткнулась.

«Мамочки… Нет, соберись, Ян, соберись, Офелия, ну пожалуйста, кто-нибудь, спасите меня, мамочки… надо бежать… холодно… Соберись, ради Бога!»

Пёс одним шагом преодолел разделяющее их расстояние, заставляя прижаться спиной к стене, и внутренний монолог сорвался в беспомощное подвывание.

А пёс спокойно уселся, не сводя взгляда с Янки… и с невидимой под толстовкой рыбки.

Когда мысленная паника достигла своего пика и мир вокруг словно зазвенел от напряжения, Янка запустила руку за ворот, сжала рыбку так, что горячий металл до боли впился в кожу… и с ошарашившей её саму твёрдостью решила: выждать, пока пёс отвлечётся, – и прыгать вбок, и бежать, бежать! Иначе напряжение разорвёт её в клочья куда раньше, чем это сделает пёс.

Низкое солнце рождало длинные-длинные неверные тени, и Янке показалось, что у пса тень не одна, а целых три, причём две куда меньше. Пёс, убедившись, что пленница стоит смирно, вдруг широко зевнул и улёгся белоснежной горой.

«Так, Ян… Соберись! Три, два…»

Перед глазами словно вспыхивают привычные надписи:

До начала боя осталось

00:03!

00:02!

00:01!

Бой начинается!

…Пёс ещё не успел опустить на землю морду, а Янка невероятным прыжком кинула себя вправо, упала, вскочила и бросилась бежать, на волосок ускользнув от клацнувшей у капюшона пасти. Нырнула в переулок, надеясь выгадать пару секунд, запнулась, кубарем полетела вперёд…

– Успел, – удовлетворённо сообщил знакомый голос, и чьи-то руки подхватили, не давая упасть.

«Это сон… Только сны могут так повторяться», – с облегчением поняла Янка.

С бело-серого капюшона задорно пялились вышитые глаза.

– Там… там… – Янка попыталась предупредить, что за ней гонится гигантский пёс, но Тот мягко потянул её за плечо вниз, заставляя присесть, а силы в его руках оказалось куда больше, чем представлялось Янке.

– Чш-ш, – выдохнул он, – всё хорошо. Я тебя сейчас выведу. Почему ты опять сюда провалилась, а?

– Я… – Янка запнулась, озираясь, но ни пёс, ни Лена так и не появились. А без доказательств рассказ про страшную собаку, непонятного мужика и парк выглядел невнятным и сомнительным.

– Ну, у тебя же, небось, родители, друзья, братья-сёстры есть? – Пацан откинул капюшон и уселся по-турецки прямо на мёрзлой земле.

Янка впервые сумела рассмотреть его лицо.

Лохматый, черноволосый – каким и запомнился. Вот только при свете стало ясно, что не такой уж он и малявка – если и младше Янки, то не сильно. Обманывали рост и порывистые движения, нелепая пижама и скрывающий лицо капюшон… А лицо у Тота оказалось взрослее.

А ещё у него были синие глаза. Невозможные – не голубые, не серые, густо-синие. Как у котят или новорождённых.