Примадонна улыбается.

— Я не в курсе, это не ко мне вопрос, но я так думаю, что кто ж не хочет заработать-то на этом концерте. Все хотят. Ну ладно уж, не «жмотьтесь» уж напоследок. Ничего страшного потратьтесь и приходите!

Смеюсь. Присаживаюсь на место, замечая, что Марина достала из рюкзака тетрадки. На коленке она что-то переписывает из одной тетради в другую.

— Что ты делаешь?

— Конспект переписываю для твоей любимой.

— Господи, она что, даже этого не делает? — вздыхаю.

Марина пожимает плечами.

— Большинство преподавателей предпочитают подавать информацию в электронном виде, но есть те, кто дает материал по старинке.

— Понятно.

— Как там твоя коллекция?

Смеюсь. Моя коллекция стоит на пит-стопе. Заправка топливом, смена шин, быстрый ремонт… А если серьезно, то времени сейчас совсем мало, да и с Людочкой все не так просто оказалось.

— Не-а, о своей коллекции я говорить не хочу, — нагло заглядываю ей в лицо, она быстро отводит взгляд.

— Почему?

— Не хочу портить о себе впечатление.

 Теперь смеется Марина. Мы вынуждены наклоняться к друг другу очень близко, потому что иначе ничего не слышно. Я специально касаюсь ее мочки губами. Она вздрагивает, отстраняясь. Мое тело реагирует на нее, сидеть становится неудобно, забываю, что толпа знакомых вокруг.

— Впечатление о тебе, Константин, у меня давно сложилось. Можешь портить. Хотя, испортить то, что давно превратилось в тлен — невозможно!

И снова без шансов. Не пробиваемая моя, бронзовая подруга.

— Ты в курсе, что со взрослыми дядями так не разговаривают?

Смотрю на широкую спину журналистки впереди, чтобы не смотреть на Марину. Глупость какая-то получается. Она мне гадости говорит, а я испытываю к ней вполне конкретное мужское желание.

— Гулящего кабеля вроде тебя, Константин, исправит только могила. А коллекция будет расти, — она наигранно улыбается, а затем хмурится, вчитываясь в написанный в тетради текст. — Блин, не могу разобрать слово.

— Я никогда не злюсь, но тебе, Марина, удается регулярно выводить меня из себя. Ее дерзость лишает меня самообладания, а такими навыками мало кто может похвастаться в моем окружении. Меня в редакции удавом прозвали, за то, что я никогда не кричу, не психую и слюни на ветер не пускаю, а сразу убиваю молча, одним броском. Я могу спорить, но орать и рвать волосы — никогда.

Но вот Марине удается всколыхнуть внутри меня нечто редкое. Причем говорит она правду и очевидные вещи, а я уже кипячусь.

А еще мне все время хочется ее трогать. Даже во время наших рейдов по соблазнению Людочки, есть желание гладить Марину. Руки сами тянутся к талии, бедрам, ягодицам.

— Я пришла тебе сказать, что наш договор пора расторгать.

Говорит она это не в первый раз, но сейчас, когда я рассматриваю милую родинку над ее губой, это выводит особенно сильно. По какой-то непонятной причине, я не хочу с ней расставаться. Обычно женщины реагируют на меня одинаково: в глазах щенячий восторг, на губах улыбка, на щеках нежный румянец. С Мариной же никогда не знаешь, чего ждать. Вроде и интерес в глазах есть, а потом она рот откроет и как отрезало. Как будто она гибкий трос для прочистки труб, который крутится в руках и никак не хочет выпрямляться. Бесит невероятно.

— Это еще почему? — с ней мой голос часто звучит грубее, чем мне хотелось бы.

— Потому что мне наскучила твоя компания, Константин. Почему именно сюда? — осматривается, получая камерой по голове. — Здесь даже разговаривать невозможно. Да какой разговаривать? — наклоняется, вжимая голову в плечи. — Тут сидеть негде.

Я прищуриваюсь, концентрируя свое внимание на этой маленькой родинке над верхней губой. Марина не ведется на меня и это утомляет. Даже Людочка смотрит с вожделением, но только не Марина. Как любой чемпион в своем деле, я заметно нервничаю по этому поводу.

— Сказал здесь, значит здесь. Потому что на этой неделе у меня две командировки, журналистское расследование и кучу всего, что нуждается в редактуре.

Марина ищет в рюкзаке телефон. Звук мелодии услышать в таком шуме почти нереально. Поэтому, я узнаю, что ей кто-то звонит, только когда Марина достаёт аппарат со светящимся экраном.

— Да, мамочка, успокойся, пожалуйста. С ним все будет хорошо. Я знаю, знаю. Это ужасно. Я не бесчувственная, — трет она переносицу, — просто стараюсь отвлечься.

Она отворачивается, чтобы я не слышал ее разговор, но я сижу слишком близко. Опять у нее что-то произошло. Мне хочется узнать, что именно. И не для праздного любопытства. Я действительно переживаю и хотел бы помочь официанточке. Сам не знаю, откуда взялось это зудящее в ладонях желание помочь ей. Она кладет трубку и продолжает писать.

— Так о чем ты хотел поговорить? — голос звучит совсем иначе.

Игривости нет, одна тревога и обеспокоенность. И когда я только стал таким чувствительным и проницательным? Совсем раскис.