— От кого такой дар?! От того мужика?! — Заорал отчим, подходя ближе и показывая свои помутневшие от алкоголя глаза. — За что он тебе так платит? Какие услуги ты оказываешь, а?! — Говорит спокойнее Владимир и надвигается на меня, от чего страх медленно проникает в каждую клетку моего организма.

— Никому я никаких услуг не оказываю. — Цежу сквозь зубы, но мужчина меня не слышит и хватает за руку. — Отпустите, — шиплю, а Владимир тащит меня к двери в нашу с Олежей комнату, — хватит! Не надо меня трогать!

— Будешь знать, как совать нос не в свое дело. Я со своим сыном сам разберусь без тебя, поняла?! — Отчим открывает дверь, но я начинаю вырываться. — Ты думала, я настолько тупой, что не знаю, сколько стоит этот подарок? — Злобно говорит Владимир и толкает меня в комнату. — Сиди здесь молча и не рыпайся, иначе…

— Нет. Не надо трогать его! — Срываюсь на крик и порываюсь к Олеже, только отчим с силой хватает меня за волосы и кидает на пол.

— Не нарывайся, Ангел! Последний раз говорю. — Слышу, словно через пелену, потому что упала и ударилась головой о шкаф.

Часто моргаю и хочу подняться, потому что из коридора доносится истошный вопль братика.

— Нет… — Только удается прошептать прежде, чем хлопает входная дверь.

По вискам начинает бить ужасная тишина, и в голову приходят самые страшные мысли, но они развеиваются словно пепел по ветру, когда Олежа с опущенными плечами и увлажнившимися глазами заходит в комнату.

— Он забрал мой подарок, — нижняя губа братишки подергивается от еле сдерживаемых слез, а я проглатываю ядовитую горечь, — у тебя кровь…

Медленно подношу руку к лицу и прикладываю пальцы ко лбу. Точно кровь. Слезы застывают внутри вместе с обидой. Нельзя при Олежке показывать слабость. Нельзя.

— Зайчик, принеси мне аптечку, пожалуйста. — Выдавила из себя полуулыбку и посмотрела на пальцы.

До такого у нас еще не доходило. Ремень временами шел в ход, моральные унижения, но не до пускания крови. Хорошо, что мама не видит до чего докатился ее муж.

— Вот, на. — Олежа приносит мне коробочку с крестом на крышке и часто дышит. — Лика, а в детском доме плохо жить?

От внезапного вопроса братишки замираю с ватой в руке. От одного слова детский дом меня начинает лихорадить.

— Почему ты спрашиваешь, Олеж? Это Владимир сказал? — Голос ломается на этих словах.

Даже в страшном сне я не хочу видеть того, что может случиться из-за пьянства отчима.

— Мы об этом с тобой никогда не узнаем, зайчик, — говорю, притянув Олежу к себе, — потому что мы туда не попадем. Даже не думай об этом.

— Но я не хочу больше здесь жить. Он тебя бьет. — Братишка говорит тихо, и я вижу, что ему больших стараний стоит не заплакать.

— Еще чуть-чуть, зайчик, и мы будем свободны. Поможешь мне? — Протягиваю ему ватку, чтобы отвлечь от плохих мыслей, и Олежа с тяжелым вздохом принимается обрабатывать ранку на моем лбу.

Пока братишка усердно играет в доктора, я решаю забрать его с собой на работу. Отчим совсем поехал крышей, и страх за пятилетнего ребенка оказался сильнее, поэтому настраиваю его на то, что придется посидеть у Ваньки в комнате с камерами, поиграть и ничего не трогать.

Волосы приходится уложить так, чтобы прикрыть рану на лбу, которая оказалась приличной по размеру, да и кожу рассекла сильно. Голова не кружится, значит, сотрясения нет. Мало утешает, но деваться некуда.

Когда я поправляю капюшон на олимпийке братишки, хлопает входная дверь, и раздаются тяжелые шаги Владимира. Идет в спальню. Мы с Олежей дышим через раз, а потом выходим в коридор. Я прикладываю палец к губам и крадусь к приоткрытой двери. Заглядываю и спокойно выдыхаю. Завалился спать.

Мы покидаем пределы квартиры и запрыгиваем в автобус. Олежка любит ездить в центр города, но сейчас мы движемся не в том направлении, и он поник. Владимир забрал конструктор и, видимо, уже продал за копейки.

Ужасно неприятная ситуация.

Я ведь взяла только ради брата, а теперь получается, что напрасно.

Олежка захватил с собой пару солдатиков, которые купил для него Макс, и играл с ними, пока мы не добрались до фитнес-центра. Ванька был не против того, что я притащила с собой ребенка.

— Без проблем, Лик, пусть сидит тихо и компьютер не трогает, — охранник смотрит на Олежку и выуживает из кармана большую шоколадную конфету, — как знал, — гордо выпячивает грудь и подает ее братишке, — держи, Олежка, и не грусти, а то хмурый такой. — Он треплет его за щеку и улыбается. — А ты не плачь больше. Нельзя красивой девушке портить лицо слезами. Нужно улыбаться. — Тише шепчет, когда мы выходим в фойе и разбегаемся по разные стороны.