8

Смех смехом, а ведь она, пожалуй, и впрямь рассчитывала на это завещание, то есть ждала его смерти, а как иначе, и мысль эта, что твоей смерти хотят и ждут и где-то тикает часовой механизм, отмеривающий твои дни, - мысль эта, до сих пор отвлеченная, книжная, все сильнее и уже впрямую овладевала Фаустовым, обдавая его ледяным, мистическим ужасом. Он никогда раньше не был мнительным; помнится, они в компании веселились по поводу друга-режиссера, имевшего привычку хвататься за разные части тела с жалобами, что здесь, мол, у него колет, а тут болит, и как раз Аркадий уморительно копировал друга, прикладывая руку то к грудной клетке, то к заднице. Теперь он сам иногда - не то чтоб прикладывал руку, а все же прислушивался к своему организму, пытаясь выследить то здесь, то там недремлющую адскую машину. Ничего не болело. Как-то однажды защемило сердце, но выяснилось, что это всего лишь мышечная боль, простуда. Это, оказывается, легко устанавливается: таблетку под язык, и если не проходит, то, значит, не сердце, вот и вся премудрость.

Но когда-то же это должно начаться? Когда?

Он стал ступать по земле осторожнее, избегая резких движений. Он и раньше знал меру в пьянстве, говоря о себе: "Я не по этой части", - а нынче уж и вовсе стал пить глоточками. Впрочем, коньяк, говорят, полезен для сосудов...

Проклятое это завещание висело над ним, здоровым, зловещим призраком, приговором, ожидающим исполнения.

Когда?

Однажды весенним днем он ехал на работу в Союз, сам за рулем своей "Волги", и решил завернуть по дороге в поликлинику, благо крюк небольшой и времени до заседания оставался час - достаточно, чтобы заехать и показаться врачу, если тот на месте. Врач оказался на месте - симпатичная блондиночка с красивой грудью и длинными ногами, из тех, кого он в былые времена не пропускал. "Раздевайтесь, - сказала блондиночка.
– Что-то я вас не помню. Какие жалобы?"

Жалоб у Аркадия Аркадьевича не было, но, как бы в оправдание своего визита, он показал на сердце: вот, иногда...

– Не надо показывать на себе, - заметила врачиха, не отвечая на взгляды Аркадия Аркадьевича.
– Ложитесь. Расслабьтесь, пожалуйста.

Волосатая грудь Фаустова не произвела на нее впечатления, без применения оставались и взгляды; она проделала все, что положено, сняла кардиограмму и, повертев в руках бумажную ленту, с этой же лентою в руках и удалилась, влача ее за собой, как серпантин.

Через несколько минут Фаустов держал ответ уже перед целым синклитом ее коллег, набежавших неизвестно откуда.

– Что вы чувствовали, какую боль?

– Никакой боли.

– Может быть, в плече?

– Да нет же.

– Но что-то же вас к нам привело, - продолжал старший по возрасту, в колпаке, - какие-то ощущения, не правда ли?

– Никаких ощущений.

– Вот так-таки взяли и приехали сами?

– Как видите. А в чем, собственно, дело?
– поинтересовался в свою очередь Фаустов.

– А в том дело, милейший, что у вас инфаркт... Нет уж, не вставайте, лежите. Вы как сюда приехали, на чем?

– На машине.

– Ключи, пожалуйста. И телефончик. Есть дома кто-нибудь - отогнать машину?

– Зачем?

– Как зачем? Не бросите же ее здесь.

– А я, значит, что же...
– дрогнул Фаустов.

– А вы - на "скорой", на чем же еще... Ты позвонила, Танечка? Это что, первый у него?.. Лежите, пожалуйста, смирно. Головку ему повыше... Вот видите, как удачно. Подгадали, можно сказать...

– И то правда, - усмехнулся Фаустов, уже чувствуя, как холодеет спина...

Месяц после этого он провалялся в больнице, еще месяц провел в санатории, аккуратно вышагивая по мокрым дорожкам положенные километры. Первые дни на больничной койке, в реанимации, он был почти уверен, что помрет. Должно же наконец завещание вступить в законную силу. Помирать не хотелось. Если выживу, осторожно думал он, начну вести здоровую жизнь. И прежде всего надо будет разобраться с женщинами. Он наблюдал их весь первый месяц, одну и другую, обе были здесь, поблизости - Наташа почти ежедневно, да и Диана тоже. Вот уж подходящий случай им наконец подружиться, что ни говори.

Сами они, вероятно, были другого мнения. Наташа в первый же день, как только ее к нему пустили, заявила Фаустову: "Не бойся, все будет хорошо. Я тебя вытащу, пусть не надеется". Это надо было понимать так, что Диана надеется на его смерть, а Наташа в пику ей не допустит этого. Сама Диана от комментариев великодушно воздерживалась, лишь иногда вставляя реплику вроде: "Эта курица уже приходила?" - или просто: "она", чаще - "она". И, честно говоря, непохоже было, чтобы Диана торопилась с наследством, скорее наоборот: она со всей своей безжалостной энергией - уж если что задумала - подняла на ноги врачей, задарила сестер и нянечек - не для того же, чтобы они его уморили. Привезла однажды и профессора, мировое светило, после чего Фаустову слегка поменяли таблетки - что-то отменили, а что-то, наоборот, добавили. Сам Аркадий Аркадьевич по свойству характера уже воспрял духом, шутил и заглядывался на женщин.

Он вернулся помолодевший, со свежим загаром от весеннего солнца, с вернувшейся прежней походкой; позвонил из дому Наташе, а на другой день с утра отправился к ней. Жизнь продолжалась.

9

А между тем наступала развязка, и пришла она неожиданно для всех героев этой истории. Аркадия Фаустова все-таки отрешили от должности. И не по доносу зловредной Дианы, и не по воле расчетливого куратора Василия Васильевича или его строгой начальницы, ибо и сам Василий Васильевич в то же самое время, всего несколькими днями позже, лишился своего кресла, с начальницей же Екатериной Дмитриевной это произошло еще раньше. Скажем одним словом, точнее, одной фразой: наступала эпоха перемен.