Шрифт:
СТРОКИ РОБЕРТУ ЛОУЭЛЛУ
Мирпраху твоему,прозревший президент!Я многое пойму,до ночи просидев.Кепчоночку снимус усталого виска.Мир, говорю, всему,чем жизнь ни высока…Мир храпу твоему,Великий Океан.Мир – пахарю в Клину.Мир,сан-францисский храм,чьи этажи, как вздох,озонны и стройны,вздохнут по мне разок,как лёгкие страны.Мирпаху твоему,ночной нью-йоркский парк,дремучий, как инстинкт,убийствами пропах,природно возлежишьмеж каменных ножищ.Что ты понатворишь?Мирпиру твоему,земная благодать,мир праву твоемуменя четвертовать.История, ты стонпророков, распинаемых крестами;они сойдут с крестов,взовьют еретиков кострами.Безумствует распад.Но – всё-таки – виват! —профессия рождатьдревней, чем убивать.Визжат мальцы рождённыеу повитух в руках,как трубки телефонныев притихшие века.Мир тебе,Гуго,миллеровский пёс,миляга.Ты не такса, ты туфля,мокасин с отставшей подошвой,который просит каши.Некто Неизвестный напялил тебяна левую ногуи шлепает по паркету.Иногда Он садится в кресло нога на ногу,и тогда ты становишься носом вверх,и всем кажется, что просишь чего-нибудьсо стола.Ах, Гуго, Гуго… Я тоже чей-то башмак.Я ощущаю Нечто, надевшее меня…Мир неизвестному,которого нет,но есть…Мир, парусник благой, —Америку открыл.Я русский мой глаголАмерике открыл.В ристалищных лесахпроголосил впервые,срываясь на верхах,трагическую музыку России.Не горло – сердце рву.Америка, ты – ритм.Мир брату моему,что путь мой повторит.Поэт собой, как в колокол,колотит в свод обид.Хоть больно, но звенит…Мой милый Роберт Лоуэлл,мир Вашему письму,печальному навзрыд.Я сутки прореву,и всё осточертит,к чему играть в кулак,(пустой или с начинкой)?Узнать, каков дурак —простой или начитанный?Глядишь в сейчас – онодавнее, чем давно,величественно, нодерьмее, чем дерьмо.Мир мраку твоему.На то ты и поэт,что, получая тьму,ты излучаешь свет.Ты хочешь мира всем.Тебе ж не настаёт.Куда в такую темь,мой бедный самолёт?Спи, милая,дышивсё дольше и ровней.Да будет мир душиизмученной твоей!Всё меньше городок,горящий на реке,как милый ремешокс часами на руке,значит, опять ты их забыла снять.Они светятся и тикают.Я отстегну их тихо-тихо,чтоб не спугнуть дыхания,заведуи положу налево, на ощупь,где должна быть тумбочка…1966 НЕ ПИШЕТСЯ
Я – в кризисе. Душа нема.«Ни дня без строчки», – друг мой дрочит.А у меня —ни дней, ни строчек.Поля мои лежат в глуши.Погашены мои заводы.И безработица душизияет страшною зевотой.И мой критический истецв статье напишет, что, окрысясь,в бескризиснейшей из системодин переживаю кризис.Мой друг, мой северный,мой неподкупный другхорош костюм, да не по росту,внутри всё ясно и вокруг —но не поётся.Я деградирую в любви.Дружу с оторвою трактирною.Не деградируете вы —я деградирую.Был крепок стих, как рафинад.Свистал хоккейным бомбардиром.Я разучился рифмовать.Не получается.Чужая птица издалипростонет перелётным горем.Умеют хором журавли.Но лебедь не умеет хором.О чём, мой серый, на ветруты плачешь белому Владимиру?Я этих нот не подберу.Я деградирую.Семь поэтических томовв стране выходит ежесуточно.А я друзей и городовбегу, как бешеная сука,в похолодавшие лесаи онемевшие рассветы,где деградирует веснана тайном переломе к лету…Но верю я, моя родня —две тысячи семьсот семнадцатьпоэтов нашей федерации —стихи напишут за меня.Они не знают деградации.1967 ЛИBЫ
Л. М.
Островная красота.Юбки в выгибом, как вилы.Лики в пятнах от костра —это ливы.Ими вылакан бальзам?Опрокинут стол у липы?Хватит глупости базлать!Это – ливы.Ландышевые стихи,и ладышки у залива,и латышские стрелки.Это? Ливы?Гармоничное «и-и»вместо тезы «или – или».И шоссе. И соловьи.Двое встали и ушли.Лишь бы их не разлучили!Лишь бы сыпался лесок.лишь бы иволгины игрыосыпали на песоксосен сдвоенные иглы!И от хвойных этих дел,точно буквы на галете,отпечатается «л»маленькое на коленке!Эти буквы солоны.А когда свистят с обрыва,это вряд ли соловьи,это – ливы.1967НА ПЛОТАХ
Нас несёт Енисей.Как плоты над огромной и чёрной водой.Я – ничей!Я – не твой, я – не твой, я – не твой!Ненавижу провалтвоих губ, твои волосы, платье, жильё.Я плевална святое и лживое имя твоё!Ненавижу за ложьтелеграмм и открыток твоих,ненавижу, как ножпо ночам ненавидит живых.Ненавижу твой шёлк,проливные нейлоны гардин.Мне нужнее мешок, чем холстина картин!Атаманша-тихонятелефон-автоматной Москвы,Я страшон, как икона,почернел и опух от мошки.Блещет, словно сазан,голубая щека рыбака.«Нет» – слезам.«Да» – мужским, продублённым рукам.«Да» – девчатам разбойным,купающим МАЗ, как коня,«Да» – брандспойтам,сбивающим горе с меня.1967 * * *
Нам, как аппендицит,поудаляли стыд.Бесстыдство – наш удел.Мы попираем смерть.Ну, кто из нас краснел?Забыли, как краснеть!Сквозь ставни наших щёкне просочится свет.Но по ночам – как шов,заноет, – спасу нет!Я думаю, что Богв замену глаз и ушнам дал мембраны щёккак осязанье душ.Горит моя беда,два органа стыда —не только для бритья,не только для битья.Спускаюсь в чей-то быт,смутясь, гляжу кругом —мне гладит щёки стыдс изнанки утюгом.Как стыдно, мы молчим.Как минимум – схохмим.Мне стыдно писанин,написанных самим!Ложь в рожицах людей,хоть надевай штаны,но тыщу раз стыдней,когда премьер странызастенчиво замер в ООНперед тем – как снять ботинок.«Вот незадача, – размышлял он. – Точно помню, чтовымыл вчера ногу, но какую – левую или правую?»Далёкий ангел мой,стыжусь твоей любвиавиазаказной…Мне стыдно за твоисолёные, что льёшь.Но тыщи раз стыдней,что не отыщешь слёзна дне души моей.Смешон мужчина мнес напухшей тучей глаз.Постыднее вдвойне,что это в первый раз.И чёрный ручеёкбежит на телефонза всё, за всё, что онимел и не сберёг.За всё, за всё, за всё,что было и ушло,что сбудется ужои всё ещё – не всё…В больнице режиссёрчернеет с простынёй.Ладони распростёр.Но тыщи раз стыдней,что нам глядит в глаза,как бы чужие мы,стыдливая красахрустальнейшей страны —застенчивый укорзастенчивых лугов,застенчивая дрожьзастенчивейших рощ…Обязанность стихабыть органом стыда.1967 СТРОКИ
Пёс твой, Эпоха, я вою у сонного ЦУМа —чую Кучума!Чую кольчугусквозь чушь о «военных коммунах»,чую Кучума,чую мочуна жемчужинах луврских фаюмов —чую Кучума,пыль над ордою встаёт грибовидным самумом,люди, очнитесь от ваших возлюбленных юных,чую Кучума!Неужели астронавты завтра улетят на Марс,а послезавтра – вернутся в эпоху скотоводческогофеодализма?Неужели Шекспира заставят каяться в незнании «измов»?Неужели Стравинского поволокут по воющим улицам!Я думаю, право ли большинство?Право ли наводненье во Флоренции,круша палаццо, как орехи грецкие?Но победит Чело, а не число.Я думаю – толпа иль единица?Что длительней – столетье или миг,который Микеланджело постиг?Столетье сдохло, а мгновенье длится.Я думаю…1967 ОСЕННЕЕ BСТУПЛЕНИЕ
Развяжи мне язык, Муза огненных азбучищ.Время рёв испытать.Развяжи мне язык, как осенние вязы развязываешьв листопад.Развяжи мне язык – как снимают ботинок,чтоб ранимую землю осязать босиком, —так гигантское небоэпохи Батыясковородку земли,обжигаясь, берёт языком.Освежи мне язык, современная Муза.Водку из холодильника в рот наберя,напоила щекотно,морозно и узко!Вкус рябины и русского словаря.Онемевшие залы я бросал тебе под ноги вазами,оставляя заик,как у девки отчаянной,были трубы моиперевязаны.Разреши меня словом.Развяжи мне язык.Время рёва зверей. Время линьки архаров.Архаическим рёвомвзрывая кадык,не латинское «Август», а древнее «Зарев»,озари мне язык.Заревзаваленных базаров, грузовиков,зарев разрумяненных от плиты хозяек,зарев,когда чащи тяжелы и пузаты,а воздух над полем вздрагивает, как ноздри,в предвкушении перемен,когда звери воют в сладкой тревоге,зарев,когда видно от Москвы до Хабаровскаи от костров картофельной ботвы до костровБатыя,зарев, когда в левом верхнем углужемчужно-витиеватой берёзызамерла белка,алая, как заглавная буквицаИпатьевской летописи.Ах, зарев,дай мне откусить твоего запева!Заревает история.Зарев, тура по сердцу хвати.И в слезах, обернувшись над трупом Сахары;львы ревут,как шесты микрофонов,воздев вертикально с пампушкой хвосты.Зарев!Мы лесам соплеменны,в нас поют перемены.Что-то в нас назревает.Человек заревает.Паутинки летят. Так линяет пространство.Тянет за реку.Чтобы голос обресть – надо крупно расстаться,зарев,зарев – значит «прощай!», зарев – значит«да здравствует завтра!»Как горящая пакля, на сучках клочья волчьи и пёсьи.Звери платят ясак за провидческий рык.Шкурой платят за песню.Развяжи мне язык.Я одет поверх курткив квартиру с коридорами-рукавами,где из почтового ящика,как платок из кармана,газета торчит,сверху дом, как боярская шубакаменными мехами —развяжи мне язык.Ах, моё ремесло – самобытное? Нет, самопытное!Обиваясь о стены, во сне, наяву,ты пытай меня, Время, пока тебе слово не выдам.Дай мне дыбу любую. Пока не взреву.Зарев новых словес. Зарев зрелых предчувствий,революций и рас.Зарев первой печурки,красным бликом змеясь…Запах снега пречистый,изменяющий нас.* * *
Человечьи кричит на шоссебелка, крашенная, как в Вятке, —алюминиевая уже,только алые уши и лапки.1967 ДИАЛОГ
– Итак,в прошедшем поэт, в настоящем просящий суда,свидетель себя и мира в шестидесятые года?– Да!– Клянётесь ответствовать правду в ответ?– Да.– Живя на огромной, счастливейшей из планет,песчиночке моего решета…– Да.– …вы производили свой эксперимент?– Да.– Любили вы петь и считали, что музыка – ваша звезда?– Да.– Имели вы слух или голос и знали хотя бы предмет?– Нет.– Вы знали ли женщину с узкою трубочкой рта?И дом с фонарём отражался в пруду, как бубновый валет?– Нет.– Всё виски просила без соды и льда?– Нет, нет, нет!– Вы жизнь ей вручили. Где ж женщина та?– Нет.– Вы всё испытали – монаршая милость, политика, деньги,нужда,всё только бы песни увидели свет,дешёвую славу с такою доплатою вслед?– Да.И всё ж, мой отличник, познания ваши на «2»?– Да.– Хотели пустыни – а шли в города,смирили ль гордыню, став модой газет?– Нет.– Вы были ль у цели, когда стадионы ревели вам: «Дай»!– Нет.– В стишках всё – вопросы, в них только и есть что вреда,производительность труда падает, читая сей бред?– Да.– И всё же вы верите в некий просвет?– Да.– Ну, мальчики, может, ну, девочки, может…Но сникнут под ношею лет.Друзья же подались в искусство «дада»?– Кто – да.– Всё – белиберда,в вас нет смысла, поэт!– Да, если нет.– Вы дали ли счастье той женщине, длякоторой трудились, чей образ воспет?– Да,то есть нет.– Глухарь стихотворный, напяливший джинсы,поёшь, наступая на горло собственной жизни?Вернёшься домой – дома стонет беда?– Да.– Хотел ли свободы Парижский Конвент?Преступностью ль стала его правота?– Да.– На вашей земле холода, холода,такие пространства, хоть крикни – всё сходит на нет?…– Да.– Вы лбом прошибали из тьмы ворота,а за воротами – опять темнота?– Да.– Не надо, не надо, не надо, не надо, не надо,случится беда,вам жаль ваше тело, ну ладно.Но маму, но тайну оставшихся лет?– Да.– Да?– Нет.– Нет.– Итак, продолжаете эксперимент? Айда!Обрыдла мне исповедь,вы – сумасшедший, лжеидол, балда, паразит!Идёте витийствовать? зло поразить? иль простить?Так в чём же истина? В «да» или в «нет»?– С п р о с и т ь.В ответы не втиснутысудьбы и слёзы.В вопросе и истина.Поэты – вопросы.1967