Вернувшись в Эль-Керем, на нашу съёмную квартиру (или правильнее будет сказать явку?) я собрал ребят в крошечной гостиной, выпил один за другим два стакана превосходного греческого лимонада, который Татьяна утром принесла с площади, раскинувшейся у нас под окнами — и изложил всё, что со мной произошло, не скрывая ни единой, даже самой мелкой детали. Интуиция (она же шестое чувство, она же «чуйка», называйте, как хотите) подсказывала, что сейчас следует быть предельно откровенным.

Татьяна покачала головой — вид у неё был самый недоверчивый.

— Удивительно, как ты хорошо всё запомнил. Я вот свои сны никогда не могу пересказать. Вроде, когда просыпаешься — кажется, всё ясно, понятно, хоть на бумагу записывай, а пять минут пройдёт — и остаются какие-то бессвызные обрывки.

Я пожал плечами.

— Говорю же — это не совсем сон. Точнее, не сон вовсе. Понимаешь, я словно сам там был, только не мог ни слово сказать, ни пальцем пошевелить. Тело словно само всё делало, а я только при этом присутствовал, как сторонний наблюдатель, даром, что был внутри. Но — да, запомнил всё, до последнего слова.

— Ну, хватит уже, а? — Марк от нетерпения чуть не подскакивал на стуле; наши рассуждения о снах и видениях не интересовали его совершенно. — Давай, излагай, что там было дальше.

— Да ничего особенного. Ребе что-то говорил, очень долго, но у меня в памяти мало что отложилось. Помню только, как он сказал, что текст на пергаменте написан по особенному, хитро, чуть ли не зашифрован, и прочитать его так, с ходу, нельзя. Потом добавил, что в доме есть тайник, о котором больше никто не знает — туда он и собрался спрятать пергамент до тех пор, когда всерьёз возьмётся за расшифровку. А пока суд да дело — займётся самой книгой.

— Ну и что? — спросила Татьяна. — Шифры, тайники… нам-то какой прок от этих сведений?

— Прок есть. Возможно, убийцы ребе Бен-Циона унесли из дома только книгу, а до тайника с пергаментом не добрались — попросту не искали, не знали про него. А значит, есть шанс, что пергамент до сих пор там.

Я в упор посмотрел на девушку. Он фыркнула и приняла независимый вид — сама уже всё поняла.

— Значит, надо его найти. И это уже твоя задача, верно? Завтра, с утра пораньше, «Прыгун» заберёт нас на своей машине и отвезёт в Иерусалим. Нас проведут в дом ребе, а там тебе и карты в руки. Так что — готовь свои прутики, понадобятся. Если повезёт — завтра добудем этот пергамент.

— Не книга, конечно, но всё же, лучше, чем ничего. — согласился Марк. — А вдруг там какая-нибудь зацепка отыщется?

— И ещё… — я помедлил. — Стрелять, надеюсь, никто, надеюсь, не разучился? Я попросил «Прыгуна» прихватить с собой несколько стволов. Лучше, конечно, чтобы обошлось по тихому, без пальбы, но с оружием всё же будет спокойнее. Что-то у меня нехорошее предчувствие.

Безлунные ночи в Палестине черны, хоть глаз выколи, несмотря на россыпи крупных звёзд по всему небосводу и. Обитатели городка Эль-Керем, по большей части, добрые христиане (и неважно, к какой из конфессий они принадлежат — католики, православные, армянской церкви), давно уже спят, даже собаки не гавкают — тишина, благодать, покой! А вот мне никак не спится: уже битый час, как сижу на подоконнике у распахнутого настежь окошка, выходящего всё на ту же площадь, и бездумно смотрю на рукав Млечного Пути, повисший над шпилем церкви монастыря Сестёр Сиона. Вот так же, наверное, сияли они над козьими стадами, которые гуртовали на ночь ветхозаветные пастыри. Или над гребнястыми шлемами римских легионеров, чьи калиги взбивали по ночной прохладце жёлтую пыль на дорогах Иудеи. А однажды засияла среди на этом небосклоне Вифлеемская звезда, призывая волхвов в один покосившийся амбар близ города Вифлеема.

Я помотал головой. Очарование ночи развеялось.

…Может, если хорошенько замёрзнуть на ночной прохладце, потянет-таки в постель? Хотя — откуда прохлада здесь, в Святой Земле, хотя бы и под конец ноября?..

Позади зашуршало. Я обернулся — Татьяна.

— Тоже не спится?

Она не ответила — пододвинула к окошку табурет и уселась, сложив руки на коленях, едва прикрытых курткой, накинутой поверх ночной рубашки. На меня — ноль внимания.

Куртки цвета песчаного хаки, как и прочие обновки, выдержанные в британском колониальном стиле, мы приобрели вчера утром в магазинчике готового платья на другой стороне площади. Я не удержался и кроме бриджей, френча и рубашки с накладными карманами, высоких башмаков и фасонистых, твёрдых, как дерево, краг (здесь такие обожают носить шоферы) купил ещё и пробковый тропический шлем. К нему бы ещё стек под мышку, кобуру с револьвером на пояс — и пожалте, готов носитель «Бремени Белого Человека».

Впрочем, «браунинг» тоже пойдёт. С вечера я тщательно его вычистил — неизвестно, что за стволы выдаст нам завтра «Прыгун», свой, он как-то надёжнее…

— Тоскуешь по своей Елене Андреевне? — спросила Татьяна.

… вот тебе раз! Лучше б уж молчала, в самом деле…

— Тебе-то что за забота? — я поспешно нацепил на физиономию гримасу удивления. — Да и ерунда это всё, с чего мне о ней тосковать?

— Так-таки и ерунда? — моя собеседница прищурилась. — думаешь, не знаю, что ты в Харькове, когда мы в аэроклуб ездили, каждую ночь к ней удирал? А потом, уже в коммуне, запирались у неё в комнате и ворковали, как два голубка…

— И кто ещё… заметил? — я сделал жалкую попытку выдержать фасон. Девушка усмехнулась.

— Не бойся, кому не надо — те не заметили. Только мне не ври, больше, хорошо? Тем более, что врать ты всё равно не умеешь.

… а вот сейчас было обидно! Заявить мужику с полусотней прожитых лет за плечами, что он не в состоянии навешать лапшу на уши какой-то соплячке? Или прав Горбатый из известного советского сериала: «баба — она сердцем чует…»

— Кстати, если ты думаешь, что твоя ненаглядная из-за тебя, такого неотразимого, потеряла голову — то это зря.