Может, хотя бы что-то сказать тогда? Развеять это непонятное обволакивающее состояние? Я не чувствую боли Макса в этих объятиях. Не похоже, что они про поддержку. Но ведь речь была об этом?

Решаюсь заговорить неожиданно дрожащим голосом:

– Мне очень жаль, что…

– Заткнись, – резко перебивает Макс, но, несмотря на смысл слова, оно не звучит грубо.

Будто бы даже наоборот… С лёгким надрывом и мягкостью? Может, это и есть оно, начало его оттаивания? Может, ему нужны чуть более долгие объятия, чтобы раскрыться?

И неважно, как их воспринимаю я. Главное – чтобы ему было спокойнее. Поэтому я и вправду умолкаю, тоже слегка пошевелив ладонями у него за шеей. Чуть не краснею от мысли, что вот как раз это и было поглаживанием. Сердце ускоряет темп, пальцы чуть дрожат.

А потом мысли исчезают. Потому что горячее дыхание Макса уже чувствительно обдаёт мне шею, куда оно могло дотянуться только если он специально склонил голову. Но это ещё ладно – крепкие руки теперь движутся по моему телу куда более уверенно и напористо, а потом и вовсе спускаются ниже, обхватывая попу.

Я долго ждал, когда меня уже отпустит по поводу смерти отца. Целый месяц убегал от непрошенных мыслей, глуша чёртов надрыв то в спортзале, то в драках, то в алкоголе, то в беспорядочных связях с девушками, чьё имя по большей части даже и не запоминал. Если вообще узнавал.

Конец ознакомительного фрагмента.