Постоял Васька, подумал. Ждала его в посаде двадцатидвухлетняя вдовушка Анюта, пышногрудая, белотелая, с горячими вишневыми глазами певунья и хохотушка, недолго поплакавшая об утонувшем по пьяному делу муже, все сердце отдавшая лихому княжьему десятскому. Можно бы сбегать на час-другой - она уж сведала о Васькином возвращении, передала через стражу: блины, мол, печет, медок откупоривает, - но не тянуло Ваську нынче в посад, в тихий переулочек, к той ли нескрипучей калитке. "Сроку мало, - сказал он себе, будто оправдываясь.
– Пойду подбирать дружину".

Вотчинное село служилого московского боярина Ильи Пахомыча одним боком прижалось к лесу, с другой стороны отгородилось от мира широким озером с низкими берегами, где в тальниках не умолкают ключевые ручьи. За озером - поля, и поля немалые. На одних рожь созрела, на других дозревает овес, спеют ячмень и пшеница, третьи - под горохом, репой, подсолнечником и капустой, а есть поля вовсе незанятые, черные, в редкой поросли залетных сорняков. Поля эти отдыхают. Оказывается, совсем ни к чему бросать кулиги, вырванные у лесов тяжелым трудом и после того истощенные ежегодными посевами. Взял добрый хлеб с поля, так не спеши сеять рожь по ржи, овес по овсу. После хлебов хорошо горох посеять или подсолнечник, на третий год дать земле-кормилице отдохнуть под паром, воздухом надышаться, дождями напиться вдосталь - тогда она снова добрый хлеб родит. Трудно вводил этот порядок Илья Пахомыч, но едва мужики убедились, что боярин доброе дело затеял, сами горой за него встали. Боярин бывает в селе наездами - до Москвы-то не ближний свет, верст за сорок, поэтому делами вершит боярский староста Фрол Пестун. Мужик он серьезный, господину своему преданный, и боярин спокоен при таком тиуне, справляет службу князю, не бегая лишний раз в вотчинные деревни.

Днем в селе пусто, одни ребятишки шумят да от кузни непрерывно несется веселый звон молотков. Говорят, будто бы дед нынешнего кузнеца Гриди открыл это место, первым поставил свой горн на берегу озера, у скрещения проселков - на равном удалении от четырех деревушек, - чтоб никому не было обидно ездить лишние версты к кузнецу за нуждой. От кузни, видно, и родилось веселое название села - Звонцы.

Шло к полудню, когда с подворья неказистой избенки выглянула любопытная бабка Барсучиха и позвала игравших ребятишек.

–  Эй, хто там, Татьянка, што ль? Глянь, детка, глазками вострыми - што за топ конский? Сенька, поди, оглашенный носится?

Длиннокосая девчонка в пестрой набойчатой рубашке до пят вгляделась из-под ладошки в дальний конец села.

–  Ктой-то чужой, бабушка, кафтан зеленый на ем…

Народ в московских землях непугливый, но тут ребятишки опасливо порхнули с дороги - конь под всадником шел напористой, широкой рысью, как не ходят тяжелые крестьянские кони. Над верховым размеренно покачивалась пика, на самом конце ее трепетал огненный клочок. К изумлению ребятишек, рысак стал мгновенно, бабка, разглядев красный лоскут, испуганно перекрестилась,

–  Скажи, мать, где мне старосту найти?

–  В поле, батюшка, все нонче в поле, - затараторила бабка, - и мужики, и бабы, и староста. Хлебушко уж доспел, а он, Фрол-то, на работы народ снаряжает.

Всадник спешился, неуклюже прошелся, разминая ноги.

–  Ну-ка, мальцы, кто мужиков позовет, тому пряник.

Ребятишки замялись. Дорога в поле шла урманом, мимо озера, где минувшим летом утоп пастух - водяной его подманил и утащил в воду. По ночам деревня слышит голос водяного, похожий на бычий, но озерный хозяин может его менять. Утопленника тоже видели в урмане - что-то ищет в коряжнике, а то сядет на берегу да играет на свирели, малых детей подманивает.

–  Война, што ль, батюшка?

–  Она, проклятая.

–  С рязанцами, поди, аль татары с литовцами идут?

–  Орда, богом проклятая. И литовцы да рязанцы, слышно, с ней заодно.

–  Матерь пречистая, когда ж это кончится?

–  Всем тяжко, мать, пока вот этим, - он стукнул по рукоятке меча, - вот этим не отучим всяких змеев землю нашу поганить… Что ж вы, мальцы, пряников не хотите?

–  Я побегу!
– вдруг отчаянно выкрикнула Татьянка, и вся орава устремилась за ее струйчатым платьем, лишь два карапуза остались и ударились в рев. Всадник засмеялся, достал из сумы ржаные пряники на меду, и малыши умолкли.

–  Покажи мне кузню, мать, - попросил приезжий.

Бабка торопливо засеменила к озеру, за ней гонец с конем в поводу, неся на плече пику. С подворий выглядывали старухи, замечая красный лоскут, крестились…

Часа через три, когда гонец умчался дальше, возле сельской церкви началась общая сходка. Мужики слушали старосту, комкая в руках островерхие шапки, подбитые звериным мехом. Были тут не только звонцовские, многие приехали из окрестных деревень - грозные вести в тревожные времена разносятся как ветер.

–  Ратаев зовет князь в свой полк большой, стало быть, и война большая, - медленно, словно тяжкие камни, ворочал слова староста - немолодой кряжистый мужчина с заметной проплешиной в волосах.
– Должны мы одного кмета на каждые три сохи снарядить. Да вот какое слово княжеское боярин наш передает со скоровестником: зовет Димитрий Иванович всякого охотника в войско и о том бьет челом всякому человеку русскому - боярин ли, смерд, торговый гость, мастеровой али холоп. Всю Русь он идет оборонять от погибели. Кто в войско желает - становись по правую руку мою.