?

(К актуализированному 90-летию Мастера)

К великим юбилярам сегодня в России подход один: "за", высказался бы, или "против"? Чего именно – уточнять не приходится. Другого не дано. Другое осталось в прошлой жизни. Там, где по радио в обед задушевно декламировали Толстого и Гоголя, жадно расхватывали билеты во МХАТ и БДТ, беззаботно курсировали в Гагры и Трускавец, стояли в очередях на выставки Лувра и премьеры Феллини, слушали, роняя слёзы, гимны страны на подъёме флага в честь наших доблестных фигуристов и лыжников.

Когда дозволялось многое из того, что категорически не рекомендовано сейчас. В том числе – мастерам кинообразов: говорить о бесчеловечности войн ("Иваново детство"), мучительности истинной веры ("Андрей Рублёв"), неизбывности памяти ("Зеркало"), хрупкости совести ("Солярис"), заманчивости догм ("Сталкер"), опустошительности душевных разломов ("Ностальгия") – всего того, что человек умеет с незавидной лёгкостью воспроизводить из века в век , рассчитывая, видимо , лишь на то, что всякая эпоха годна родить нового Андрея Тарковского, способного гениально "вымолить" человека из его нравственных руин.

Как говорил один из героев Экзюпери, "молитва благословенна молчанием господа". Мы в сотый раз будем пересматривать фильмы Мастера, отыскивая в них ответы на мучающие нас сегодня вопросы. И в сотый раз не будем находить лёгкой подсказки. Но не перестанем от этого возращаться к кинопроповедям великого пастора, главный урок которых и прост и тяжек одновремено, и всем известен, и многими заучен, но пока мало кем исполним: "Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая или кимвал звучащий…"

О тех, кто делал атомную бомбу и кто – нет

Они создали то, что не должно было появиться на свет. Придумали нечто, что может навсегда отвадить человека от привычки думать о чём либо. Они увлеклись открытиями и не смогли некоторые из них закрыть. И – притушить любопытство к таинству. В данном случае – смерти. Ополчились на него с логарифмическим линейками, микроскопами, ускорителями частиц и с тем нескрываемым самозабвением, что иной раз охватывает человека, ослепленного единственной из оставшихся в голове мыслей: быть или не быть?

Они показали, как надо заниматься наукой и как не надо этого делать никогда. То есть – нельзя наркотически увлекаться оной. Хотя и невозможно чаще всего эту зависимость победить. А победив – не обнаружить в своей научной родословной зародышей будущей проказы. В 1939-ом Эйнштейн пишет президенту Рузвельту письмо-предостережение о том, что вот-вот с кончика пера физиков может соскочить клякса чудовищных разрушений новым видом оружия – атомного. Рузвельт прислушивается и даёт старт Матхетенскому проекту, финишировавшему в 1945-ом бомбардировками Хиросимы и Нагасак.

Узнав о них самый стойкий миротворец и пацифист Эйнштейн только и смог выдохнуть мучительное "О Господи…" Тут же на обложке журнала "Тайм" увидел собственную фотографию на фоне поднимающегося гриба ядерного взрыва и своей формулы E=mc2, якобы приведшей, по разумению обывателей, к атомному смерчу. За год до него, не менее обеспокоенный реальностью атомной войны Нильс Бор пытается умиротворить Рузвельта и Черчилля, уже взявших след непобедимого оружия и ни в какую не собирающихся тормозить в разработке атомных бомб. Патриарх квантовой физики – колыбели учения о ядерных реакциях, великий гуманист Бор, явно чувствуя свою сопричастность к разработке, хотя и невольной, одного из самых смертоносных ответвлений своего учения, впадает в жестокую немилость со стороны руководства США и Великобритании, теперь уже , как стойкий противник безоглядно нагнетания ядерной гонки.

Ей, этой гонке, пытаются противостоять и лучшие умы в СССР. Академик Капица находит в себе мужество уклониться от работы над атомной бомбой. И, как всегда, делает это весьма экстравагантно. По одной из версий, изложенной физиком Халатниковым, доводы самоотвода у Капицы были сверхпатриотичные: якобы великий учёный заспорил с Берия о том, что русские должны сами смастерить атомную бомбу, а не слизывать американские наработки с донесений наших заокеанских шпионов. Правда, по другой версии, изложенной в мемуарах самим Никитой Хрущёвым, Капицу не привлек атомный проект в силу его секретности, что не позволяло его участникам свободно сиять на научном небосклоне и наслаждаться славой вроде провинциальных театральных звёзд.

Скорее всего, обе эти версии антиатомной позиции устраивали самого Капицу, ибо смотрелись достаточно дерзко и экстравагантно, вполне в духе нестандартного образа мыслей академика, и в тоже время не сеяли лишних подозрений в какой-то принципиальной оппозиции ученого тоталитарному режиму. С ним дальновидный Капица предпочитал ладить, умудряясь при этом держаться своей особой позиции. А том числе – и по столь, казалось бы, грозному вопросу: об атомной бомбе. Если она в России и родилась, то последний, кто к этому приложил руку, как горько сетовал потом Хрущёв, был именно академик Капица. Что, собственно, Петру Леонидовичу и требовалось.