Шрифт:
Правительство Грузии мыслилось ее вождями как демократическое – в отличие от строя советского.
На деле Грузия, конечно, вовсе еще не удовлетворяла требованиям представительной демократии. Внешние формы последней прикрывали здесь диктатуру грузинской социал-демократической партии.
В этом не было бы беды. Это было даже полезно в революционную эпоху, создавая для правительства на первых порах прочную опору в виде хорошо организованной, влиятельной партии. Но достаточно, по обстоятельствам, крепкая государственная власть осуществлялась с чрезмерным уклоном в сторону партийной доктрины, с чрезмерными нарушениями неписаных, интуицией постигаемых, но во многом непреложных правил государственного искусства.
Притом постепенно такой характер грузинского правительства не ослаблялся, а усугублялся. В ноябре 1917 г. грузинский национальный конгресс возвещал, казалось, картину всенародного единения и обещал, думалось, политику национальную. В начале 1921 г. Грузия имела и в лице своего правительства, и в образе Учредительного собрания простую креатуру партийной организации. Неустанно и с упорством неискусных в государственных делах доктринеров все время суживали самую основу своего существования, своей будущности.
В конце пути правительство Грузии очутилось на столь узеньком карнизе, что сбросить его вниз оказалось возможным простым щелчком.
Происходило же это не случайно. Вышедшее из революции правительство Грузии было все же в гораздо большей степени правительством социальной демагогии, чем органом демократической и национальной политики. Ему надлежало и легко было бы сделаться последним, но этого не произошло.
Расправа с земельными собственниками была, в сущности, главной страстью этого правительства.
Аграрная реформа внушалась и действительными потребностями крестьян, и подавляющим примером и влиянием русской революции; но и приемами демагогической революционной конкуренции. Реформа эта была неизбежна; вылилась же она в формы нисколько не сопоставляемые с условиями сельского хозяйства, с будущими потребностями и с укладом столь дифференцированной нации, как Грузия.
Сознательно наносился уничтожающий удар многочисленным группам населения, важной, сравнительно образованной и необходимой части его [2] .
2
Имеются здесь в виду, конечно, не те, сравнительно немногие, потомки вождей и рыцарей, политическим ничтожеством и духовным оскудением заплатившие за отказ свой от народной традиции, но обширный слой прочно связанных с землей и народом земельных собственников, средних и мелких, важное слагаемое и полезный сотрудник грузинской демократии, пожелай она устроиться по-государственному.
А одновременно, после отчуждения в пользу крестьян конфискованной у прежних собственников земли, невольно усиливалось в крестьянской массе вообще присущее ей равнодушие к вопросам политического строя, ослаблялся в ней всякий инстинкт сопротивления вторгающейся извне силе, раз от последней не ожидалось опасности для совершившегося наделения землей.
Словом, аграрная политика Грузии имела уклон не в сторону Европы и ее гражданских кодексов и не была согласована с государственным интересом независимой Грузии.
Прямое же нежелание, по малодушию и непониманию, серьезно заняться устройством вооруженной силы (хотя бы по примеру коммунистов с 1918 г.), на случай всегда возможного вторжения, проистекало из той же основной доктрины грузинского правительства, доктрины классовой борьбы и насильственного социального передела, которая и помешала ему сделаться правительством национальным.
Аграрная реформа, обездолив, подавив одних, наделив других без возложения на них серьезных тягот финансовых и в виде действительной воинской повинности, сделала крайне затруднительным устройство самой даже скромной армии в стране, столь богатой строевыми офицерами, и в народе, на протяжении долгих веков выковавшем себе славу воинской доблести.
Когда Грузию довели до столкновения с Советской Россией, не бог весть каким силам этой последней не было оказано почти никакого сопротивления. Все было сделано для того, чтобы наступающая советская армия встретила не «вооруженный народ» – а группу партийных вожаков, обширное сообщество лиц, причастных к эксплуатации государственной власти, а с ними небольшую кучку верных мюридов.
Сбросить все это в Черное море оказалось сущим пустяком.
Твердое знание этой внутренней обстановки – этого коренного отсутствия военной организации в Грузии – и подсказало московскому правительству мысль о необходимости «покончить с Грузией», как только внешняя обстановка (о чем сообщено в книге) сложилась для того благоприятно.
Извлечена была при этом великая польза и из огромного соблазна, неизбежно вносимого в умы «трудящихся масс» Грузии, клиентов и мнимой опоры социал-демократического правительства – советскими лозунгами классовой борьбы, отобрания земель и пр. Это было то, на чем массы именно и воспитывались в Грузии. Какое влияние могли иметь тогда все схоластические оговорки и разнотолкования тифлисских начетчиков, раз их же девизы явственно различались на знаменах вторгавшихся войск и привычный престиж российского могущества принимал обличье еще вчера столь горячо лелеемого красного знамени?