Шрифт:
У ч и т е л ь. Отставить. Вензель напоминает первую букву…
Ф а х р е т д и н о в. Никак нет, господин отделенный. Вензель та самая и есть буква.
У ч и т е л ь. Врешь!
П р а п о р щ и к (учителю). Молчи, дурак, если сам не понимаешь, когда тебе верно говорят.
Торт Пралинэ привез с собой большой флакон с одеколоном. — "Я, говорит, каждый день привык обтираться одеколоном" — "Каким?" Обиженно: — "Конечно, брокаровским!" Ломовой извозчик Романов ("Меня все болото в Москве знает, фамилия громкая") посмотрел, фыркнул: — "Одеколон!" С такой силой презрения, что Торт беспокойно замигал глазками: — "А что?" — "Ничего, запах хороший." Вечером Торт отомкнул сундучек — все в порядке, а флакон пустой. Романов: "Что, что? Ясное дело, выпили! Кто же нынче одеколоном умывается." Романов был все время с нами на плацу. Он тут не при чем.
Казарма про себя мурлыкает обрывки маршевых песен. Чаще всего слышу: "Ты скажи моей хозяйке, я женился на другой. Я женился на другой." Больше всего любят: "Вы не вейтеся, черные кудри, над моей больной головой." И в этой песне любовь не к жене, солдатке, а к "другой."
Я купил за три рубля у раздатчика керосина маленькую керосиновую лампочку (в 5 линий). Фактом сей покупки приобрел и право писать. На покупку керосина даю особо. Лампу ставлю на подоконник, а чтобы свет не мешал соседям — ширма из газетного листа. Лежу грудью на изголовьи и пишу карандашом.
Когда взводному что-нибудь написать: "Ребята, у кого есть карандаш?" Молчание. Проходит полминуты. — "Ребята, у кого есть карандаш?" Молчание, потому что он карандаши зажиливает, домой отправляет — там у него дети учатся. — "Фурсов!" — "Я!" — "На носках! Боевая задача: найти карандаш." Фурсов: — "Ребята, у кого есть карандаш?" — "Мы неграмотные," — голос с верхних нар.
Поговорка "Беглый огонь, один патрон" привилась со времени галицийского отступления.
У ефрейтора Коротина — баба. Приходит. Лицо бледное. Брови будто проведены тонкой кистью, обмакнутой в китайскую тушь. Что редко бывает: женщина не прилипла, не виснет, не влипается, а все кружится около него, приникает, но не впилась клещом. — "Коротин, нескромный вопрос: жена?" — "Нет, так приблудилась бабенка." — "Мужняя жена?" — "Нет, солдатка. Мужа у ей в Августовском лесу пришпилило". — "Как пришпилило?" — "Мы отходили. Лес — мачтовый. Лежишь за деревом. А он снарядами лес как машинкой стрижет. Сосны вершину срезало. Она, как оперенная стрелка, концом вниз пала и приколола его к земле. Насквозь пробила. Я ей и рассказал про мужа. Мы с ним рядком за той сосной лежали. Одного взвода. А губерний разных." — "Что же у ней — дети?" — Неохотно: "Не знаю. Сказывает, что нет."
Все забыто. И никакой боли. Так легко, вероятно, мертвому, если только мертвому дано это счастье последнего успокоения. Если нет — жестоко. У покойников всегда такие мирные лица. Никогда не видал с гримасой мучений. А какие бывают!
Вот если с неба падет оперенная стрела и неловко, не сразу к земле приколет. И вертись на булавке, пока не сдохнешь.
Всем легко. О доме забываем. Писем не ждем. И мало кто пишет. Там дома, вероятно, какое от этого беспокойство!
Коротин говорит: "Потом опять скушно станет. Еще как!
Бег начинается с полминуты. Первая полминута ужасна. Ведь я не бегал вот уж сколько лет. Разве иногда трусцой пять сажен к трамваю. Торт Пралинэ упал. Прапорщик подошел: — "Что лежите?" — "Так точно, ваше благородие, лежу!" — "Ну, лежите."
Потом минута и постепенно до пяти минут. Втягивают в бег дней десять. Иванов в четвертом взводе на девятом дне свалился и горлом кровь.
ПЕСНИ
.
Возвращаемся с занятий. Поем: "Вы послушайте, ребята, мы вам песенку споем." Устали. Поем, словно нищего… тянем. "Пой веселее!" — "Эх, да мы три года прослужили, ни о чем мы не тужили…" — "Не все поют. Рота, стой!" — "Кругом! Бегом марш!" Оттепель. Грязь развезло. Выдергиваешь ноги, — бутылку откупориваешь. "Рота, стой!" — "Кругом! Шагом марш! Песню". Как грянули: "Стал четвертый наставать, стали думать и гадать…"
ПИСЬМО
.
К цейхгаузу подвезли воз прелых шинелей. Снимают пластами. Как снимут: пар идет от воза, как от гниющего назьма. Шинели и впрямь горят — руку жжет. Где это их гноили? Попробовал край: ползет сукно, как марля. Шинели ношеные, надо полагать с фронта. Из кармана одной выпала бумажка. — "Не деньги ль." "Эва, там уж все перетрясли. Я раз ножик нашел!" — "Письмо." Кинул. Ветер подхватил и погнал по земле письмо. Я поднял. Почерк женский. С милыми ошибками. "Ты взял себе на память платок порванный и худой. Я бы дала тебе хороший."