С "Громобоя" и "России" все поглядывали с тревогой на погибающего старика, боясь, что он опрокинется.

И действительно, "Рюрик" повалился на бок и опрокинулся вверх килем.

В то же время снаряд разорвался под мостиком "Громобоя" и срезал его стойки. Мостик осел на палубу. Свиридов удержался на ногах, но почувствовал, что не может почему-то держаться за поручни левой рукой пальцы разжались сами собой. Сидоренко упал от толчка, но тут же вскочил на ноги. Топоркова накрыло флагом. Когда мостик падал, флаг-фал натянулся струной и оборвался. Сигнальщик барахтался под флагом. Мичман помог ему выбраться. На белом поле флага Свиридов видел пятна крови. "Моя кровь", подумал мичман.

Вместе с Топорковым мичман собрал флаг, чтобы поднять его на гафель по запасному фалу.

– Сидоренко, помоги!

– Нет мочи, ваше благородие, меня ранило.

Часовой перенял винтовку к правой ноге.

– Ступай в лазарет, - приказал мичман.

– Не полагается... Вызовите, буде милость, разводящего.

Грохнуло. Ослепительно сверкнул огонь разрыва. Свиридов упал навзничь, поваленный воздушной волной. Топоркова сбросило с мостика. Цепляясь за погнутые поручни мостика, Свиридов приподнялся и увидел, что у флага возится Цветков.

– Поднять флаг!
– крикнул Свиридов.

– За тем и послан!
– сердито промямлил Цветков, не разжимая зубов.

Мичман увидел, что Цветков работает одной рукой, держа конец флаг-фала в зубах.

– Ты тоже ранен?

– А что там! Ты бы, ваше благородие, лучше помог...

Перехватывая одной рукой поручень, Свиридов двинулся на помощь Цветкову. Ноги не слушались... Все пошло кругом в глазах, и Свиридов упал. Падая, он увидел, что к Цветкову подбегает Сарыков. Схватив флаг, баталер стал вырывать его у Цветкова.

– Мерзавец!
– закричал мичман.
– Гадина! Цветков, бей его...

Сигнальщик ударил баталера. Он стоял на ногах и вцепился обеими руками в Цветкова, тряс его и, задыхаясь, бормотал:

– Мил друг, подыми "Ша, Живете, Добро"... "Ша, Живете, Добро".

Цветков схватил баталера за горло здоровой рукой и тряхнул. Из-за пазухи у баталера от толчка выпал сверток.

– Сидоренко! Что глядишь! Разряди винтовку!
– крикнул Цветков, напрасно стараясь вырваться из цепких лап Сарыкова.

Часовой застонал от боли, подымая винтовку, и выстрелил в упор в голову Сарыкова. Баталер вскрикнул и рухнул на палубу.

– Спасибо, браток!
– похвалил товарища Цветков.
– Ну-ка, помоги хоть маленько...

Двое двумя руками - Цветков левой, Сидоренко правой - связали флаг-фал и подняли флаг.

– Ура! Ура! Ура!
– вспыхнули крики с разных сторон: матросы "Громобоя" увидели свой флаг, снова гордо реющий над кораблем.

Цветков поднял сверток, выпавший из-за пазухи Сарыкова, и показал Сидоренко:

– Видал, что гад придумал? Вражеский флаг хотел поднять! И когда слимонить успел? А мы с мичманом думали - начальство спрятало...

– Беги, Саша, друг, до подчаска. Скажи, что я вахты не в силах стоять...
– надрывно просил Сидоренко.

Цветков засунул неприятельский флаг в пустое гнездо ящика, приговаривая:

– Мало что "не могу" - через "не могу" стой! Умри, а стой!

– Тошно мне!
– простонал Сидоренко.

Взглянув в померкшие глаза товарища, Цветков прибавил:

– Жди, друг. Ты кругом глаз не води, на флаг смотри лучше, вверх, легче будет.

Сидоренко поднял вверх голову и бледно улыбнулся.

Мичман Свиридов писал:

"...Оканчиваю письмо на берегу. Мы вернулись на базу, то есть вернулись "Громобой", "Россия". Мы потеряли "Рюрика". Но и противнику досталось! "Громобой" пострадал очень сильно во втором бою, когда мы выскочили вперед, чтобы заслонить "Рюрика". "Россия" тоже. Я выпишусь из госпиталя, наверное, раньше, чем "Громобой" выйдет из дока.

Из моего письма получился дневник - пошлю его тебе заказным сразу. К случаю с флагом надо добавить забавную трагикомедию с Цветковым. Когда Сидоренко управился с Сарыковым, а я потерял сознание не столько от ран, сколько от угара - этот новый их порох дает прямо ядовитый дым!
– Цветков решил, что я убит наповал. Топорков лежал на осевшем мостике с размозженной головой. Что Сарыков убит, тоже не вызывало у Цветкова сомнений: баталер висел на поручнях, как Петрушка в кукольном театре. Цветков пошевелил меня. Лицо мое было сплошь залито кровью, и он решил, что я убит.