Майя никогда не привлекала к поискам своей биологической матери Беатрис или свою приемную мать, которую считала родной. Обратившись к Оливии Рэмси, она не знала, чего ожидать. А когда ее пригласили встретиться за обедом, Майя испытала смешанные чувства по поводу общения с незнакомкой, которая родила ее, а потом бросила. Но она не сказала об этом ни Беатрис, ни их матери. С тех пор прошло восемнадцать месяцев, и настал момент поделиться этим секретом.

Если бы она была до конца честна с собой, то признала бы: ее нежелание довериться им связано с неохотой снова и снова переживать красноречивый отказ Оливии Рэмси. Одного раза было более чем достаточно, чтобы понять, что хорошо одетая, явно состоятельная женщина, которая тебя родила, решила встретиться с тобой спустя годы только для того, чтобы категорично заявить, что тебе не место в ее жизни. Она показала Майе фотографию дочери Виолетты, которую она воспитывала, и это стало последним гвоздем в гроб надежд Майи на установление с ней каких-либо отношений.

Майя не помнила точно, как она отреагировала на нарочито спокойное изложение фактов Оливией. Она сказала что-то вроде: «Нет проблем, но я бы с радостью узнала что-нибудь о своей родне».

Итак, эмпатию она унаследовала не от своей биологической матери. А каким был ее отец? Оказалось, что ее мать не знает его имени, но помнит, как он был хорош собой.

– Обычно, – протянула Оливия, – я не встречалась с невысокими мужчинами.

Оливия равнодушно признала причину отказа от дочери: она почти наверняка оставила бы Майю у себя, если бы ее женатый богатый любовник поверил тому, что ребенок от него. Откуда ей было знать, что он сделал вазэктомию? И конечно же, Майя должна была согласиться с тем, что настоящие мужчины не терпят матерей-одиночек.

– Ой.

Мужчина с сумкой на колесиках, словно со смертоносным оружием, даже не понял, что толкнул Майю. Она укрылась за горшечной пальмой и стала наблюдать за предприимчивым молодым художником в фойе отеля, который делал карикатуры на только что прибывших постояльцев.

Майя потерла ушибленную голень и вздохнула. Лыжный отдых был обречен с самого начала. Они еще не добрались до шале, которое хранило столько хороших воспоминаний о давних детских каникулах, когда у Майи разболелась голова.

Это стало началом грядущих событий и доказало, что попытка вернуть прошлое – фатальная ошибка. Но когда владелец шале и старинный друг семьи предложил ей и Беатрис жилье после отмены брони в отеле в последнюю минуту, они не смогли отказаться. Поэтому они успокоили себя, назвав этот отдых обычным отпуском. По словам Беатрис, у Майи появилось бы вдохновение для создания зимней коллекции их модного лейбла.

Но поработать им почти не удалось, и не из-за мигрени Майи, не из-за соблазна покататься на лыжных склонах, а из-за приезда бывшего возлюбленного Беатрис, Данте, который объявился без королевских фанфар, как полагалось по статусу наследному принцу Сан-Мацисо. И жизнь Беатрис снова пошла кувырком.

Майя могла простить ему то, что они с сестрой не работали над коллекцией одежды. Но ей не удавалось простить его за то, что из-за него ее сестра – прирожденная оптимистка – стала такой несчастной. Теперь, когда Беатрис улыбалась, ее глаза всегда были грустными.

Наблюдая за людьми из укромного уголка рядом с горшечной пальмой, Майя отмахнулась от мыслей об обреченном браке сестры и стала зачарованно наблюдать, как уверенно рисует молодой художник.

Когда-то Майя считала, что у нее талант к живописи, но ее юношеская самоуверенность не выдержала насмешек и унижений отчима. Этого мужчины больше нет в ее жизни, и Майя почти поверила в свои силы, но так и не вернулась к рисованию углем или красками.

Вспоминая прошлое, она подумала, что ужасный Эдвард, вероятно, оказал ей услугу: на свете много художников гораздо талантливее ее.

Рисующий парень был опытным художником, хотя не всем нравились его зачастую нелестные, но забавные карикатуры.

– Количество важнее качества. – Он обратился к ней через плечо, и Майя виновато вздрогнула.

– По-моему, ты очень талантливый, – с улыбкой сказала Майя. Она вышла из-за пальмовых ветвей и подошла поближе, когда юноша скомкал свое последнее отвергнутое творение и взялся за новый портрет.

– Благодаря этой работенке я оплачиваю счета и покупаю еду, живя на чердаке. Только не это! – Он простонал, когда освещение замерцало и выключилось.

– Пропало электричество?

Наступила тишина, а потом зал заполнился бормотанием людей.

– Кто знает? Сегодня так было все утро. Ну, вот и снова дали свет.

Его ловкая рука запорхала над бумагой – карикатура ожила как по волшебству. Несколько коротких штрихов, и появилось изображение. Наклонив голову, Майя изучала лицо, которое обретало форму. Тонкий нос, обладатель которого привык взирать свысока на человечество, невероятно высокие скулы, рот с полной чувственной верхней губой и твердой нижней; глубокая ложбинка на квадратном подбородке, словно высеченном из гранита.

Если обладатель этих глаз с тяжелыми веками и очень длинными загнутыми кверху ресницами высокомерен, самоуверен и властен, он явно не захочет увидеть свою карикатуру. Судя по всему, он не умеет смеяться над собой.

Подняв добрые темно-карие глаза, она с любопытством оглядела зал, чтобы найти объект вдохновения художника. И сразу перестала улыбаться, заметив того, чью карикатуру рассматривала. На него нельзя было не обратить внимание, и не только потому, что он был выше ростом большинства присутствующих. Рослый, по-спортивному подтянутый, в длинном черном шерстяном пальто с широкими плечами. Его иссиня-черные волнистые волосы были зачесаны от высокого лба и слегка касались покрытого снегом воротника пальто.