– Я хотела увидеть тебя, поговорить, - говорит Джанна, и сердце снова норовит выпрыгнуть из груди, но теперь потому что меня охватывает ярость. О чем нам с ней говорить? Уж не вздумала ли она, о боги, извиниться? Просто извиниться, сбросить этот груз со своей совести и жить дальше?.. Не смей так загораться, Глена, не смей. Дыши ровно. Сорвешься, дотронешься до нее огненной ладонью — сколько потом жалеть придется?

– Увидела? Поговорила? Что дальше?

Джанна некоторое время молчит, а я разворачиваюсь, чтобы уйти. У меня нет больше сил, чтобы стоять вот так напротив нее. Мне противно, я все еще зла на нее, а больше всего я зла на себя, потому что до сих пор хочу услышать от нее что-то такое... что-то, что всё исправит.

– Глен, я очень виновата, - наконец говорит она. Я с силой втягиваю воздух — надеюсь, она этого не слышит. Какое это имеет значение? Какое это имеет значение теперь, в этот день, который может стать последним для любой из нас? Зачем мне ее запоздалое раскаяние? Она решила таким образом заслужить достойное посмертие среди праведников своей веры? Так бесполезно каяться, тем более передо мной, эти праведники наверняка за саму связь с женщиной ее расчленят, сварят и съедят. Да и за другие выкрутасы тоже не похвалят. Я прибавляю шаг, она идет за мной. Не бежать же от нее по коридору! Это было бы уже просто смешно.

– Глена!
– Она хватает меня за руку, чтобы удержать. Ну, тогда сама виновата. Тут я уже не выдерживаю и делаю то, что мне так хотелось: перехватываю ее руку и впечатываю Джанну спиной в стену. Слышу, как она тихо охает. Да, наверное, это довольно больно. Это самое большее, что я могу себе позволить. Не надо переходить границы. Сейчас я еще обороняюсь... ладно, очень агрессивно обороняюсь. Но я не буду нападать. Я не буду бить. И тем более не буду опускаться до насилия другого рода.

– Ну? Что «Глена»? Виновата, не виновата — это бессмысленный разговор. Мне это не нужно. Мне вообще ничего уже от тебя не нужно. И разговоры твои - тем более.

Теперь мы совсем близко, я чувствую ее теплое дыхание у себя на щеке. Вижу биение пульса на ее шее. Одна моя рука фиксирует ее запястье, другая держит за горло — не сильно, не сдавливая. Просто чтобы обозначить намерение придушить, если не перестанет говорить глупости. Ну вот, я все-таки дотронулась до нее. Плохая это была идея, очень плохая. Как мне теперь ее отпустить, как просто убрать от нее руки?

Смешно. Через час-другой мы, возможно, будем мертвы, если не повезет. А меня сейчас больше всего волнует, что девушка, которая когда-то была (была ли?) моей, по-прежнему невозможно красивая.

Я специально оставляю ей свободную руку — чтобы ей было чем меня оттолкнуть. Но вместо ожидаемого отпора я чувствую, как ее ладонь скользит по моей талии, по спине, пытается притянуть ближе.

– Глена, мне так тебя не хватало...

– Ты сдурела?
– почти шиплю я.
– Что тебе теперь нужно от меня? Ты не понимаешь, что должна просто оставить меня в покое?

В ответ Джанна всхлипывает. Ненавижу это, просто ненавижу! Никогда не могла спокойно смотреть на ее слезы, но сегодня придется.

– Джанна, у меня нет на это времени. И у тебя тоже нет, - говорю я, отпускаю ее и отступаю. А она, вместо того, чтобы сделать что-то разумное, бросается мне на шею. Боги, чем я вас прогневала?! Мне и так-то нелегко было держаться.

– Глена, - она поднимает голову и шепчет почти мне в губы, - обещай мне, если мы выживем, ты дашь мне шанс. Хотя бы выслушаешь меня. Пожалуйста!

Она требует от меня каких-то обещаний! Она. От меня. Я должна бы просто рассмеяться ей в лицо, оттолкнуть наконец и сказать, что нет, ни в этой жизни, ни в какой еще. Но я смотрю в ее глаза, затянутые пеленой слез, и понимаю, что у меня нет сил отталкивать ее. Всё, что я могу, - это не сказать ей «да». Вместо «да» я целую Джанну. Если я сегодня умру, у меня хотя бы будет этот прощальный поцелуй. Последнее желание приговоренного. Её губы, соленые от слез.

За окном раздается пронзительный свист первых атакующих заклинаний. Я отпускаю Джанну, она меня, и мы обе бежим к лестнице.

– Ты выслушаешь меня, Глен?
– на бегу снова спрашивает она, а я только отмахиваюсь. Поцелуй — это не «да», но на самом деле, это гораздо больше. Джанна, наверное, тоже это понимает, потому что начинает улыбаться. Вечно я делаю слишком много и совсем не то, когда дело касается её. Мы добегаем до лестницы, а там она вниз, а я наверх, к башне, где мне сейчас самое место.

– Только попробуй умереть сегодня, Джанна, - кричу я ей вслед. И я серьезно. Пусть только попробует. Я не посмотрю на то, что у нас с ней разные боги. Даже в посмертии найду.

Еще полтора года назад мы с Джанной почти не знали друг друга. Кажется, что в Центральной Магической Академии все друг друга знают: как-никак, небольшой набор, редкая профессия, узкий круг, - но это не совсем так. Конечно, каждый знает однокурсников в лицо, а со временем и большую часть студентов других курсов тоже запоминает. Но по-настоящему тесное общение обычно получается у студентов даже не внутри факультета - внутри кафедры. Маги-стихийники знают магов той же стихии с разных курсов и немного других стихийных; зельевары начиная с первого курса привыкают бегать консультироваться с ядовиками и медиками — зельеварами постарше, уже выбравшими специализацию; экспериментаторы стоят отдельно и консультации дают только избранным; специалистов по ментальным штукам все остальные все равно избегают пуще некромантов, а они высокомерно делают вид, будто это они сами избегают простых смертных; пространственники... как раз их даже в лицо запомнить сложно.