Петр I. Материалы для биографии. Том 3. 1699–1700.

Произведение академика М.М. Богословского (1867—1929) безоговорочно признано классическим сочинением историко-биографического жанра, остающимся самым полным исследованием личности Петра Великого и эпохи петровских преобразований.

Третий том знакомит с деятельностью Петра в 1699—1700 гг., охватывая вопросы Русско-датского союза, приготовлений к Северной войне, и заканчивается рассказом о посольстве Е.И. Украинцева в Константинополь.

Издание проиллюстрировано портретами Петра I, выполненными с натуры, а также созданными впоследствии русскими и зарубежными художниками по оригиналам Петровского времени.

В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Петр I

Гравюра Е. Чемесова. 1759

По оригиналу Ж.-М. Натье. 1717

Петр ехал в Воронеж с необыкновенной быстротой, так что, отправившись из Москвы 19 февраля 1699 г. вечером, был уже 22-го на месте [1] . С дороги, несмотря на такую быстроту, он все же успел написать в Москву, по крайней мере Н.М. Зотову, как это видно из его сохранившегося ответа. «Нашего смирения сослужителю, геру протодиакону Р.А., – писал Петру в своем ответе 23 февраля шутовской патриарх Н.М. Зотов, – со всею компаниею о Господе здравствовати. Благодарствую вашей любви за возвещение путешествия вашего при добром здравии (о чем уведомлен от азовского владыки) и впредь о сем нам ведомо чините». Далее идет ряд каких-то намеков по поводу Масленицы, для нас теперь малопонятных, так как письмо Петра к Зотову, подавшее повод к этим намекам, не сохранилось: «Зело удивляемся вашей дерзости, что изгнанную нашу рабыню, то есть Масленицу, за товарыща приняли, не взяв у нас о том свободы; только ведайте: есть при ней иные товарыщи: Ивашка и Еремка, и вы от них спаситесь, чтоб они вас от дела не отволокли, а мы их дружбу знаем болши вашего. Сего числа поехали к вам иподдиакони наши Готовцов и Бехтеев, с которыми наказано от нас подати вам словесно мир и благословение, а Масленицу и товарыщев ее отлучити, понеже при трудех такие товарыщи не потребны. А к сим посланным нашим иподдиаконом будите благоприятны. При сем мир Божий да будет с вами, а нашего смирения благословение с вами есть и будет. Smirennii Anikit власною рукою. Февраля в 23 день 207-го, с Москвы» [2] . Общий смысл письма, впрочем, ясен. Зотов предостерегает Петра от спутников или товарищей Масленицы Ивашки Хмельницкого и Еремки (?), т. е. от пьянства с его последствиями, которое может отвлечь его от работ, предстоящих в Воронеже.

Наступившая первая неделя поста поразила Корба своим контрастом с неделею Масленицы, которую она сменила. Вид Москвы сделался совершенно иным. «Насколько прошлая неделя, – пишет он в дневнике, – была шумной и разгульной, настолько эта тиха и скромна… Лавки не открывались, торги на рынках были закрыты, присутственные места прекратили свои занятия, судьи не исполняли своих обязанностей; нельзя было вкушать ни льняного масла, ни рыбы; пост был в высшей степени строгим; они умерщвляли плоть только хлебом и земными плодами. Во всяком случае, подобная метаморфоза явилась неожиданной и почти невероятной». Однако начало православного поста не помешало Лефорту 22 февраля в среду на первой неделе устроить у себя угощение датскому и бранденбургскому послам, отправлявшимся с этого угощения прямо в Воронеж к Петру. Погода была так хороша, вечер такой теплый, что пиршество происходило под открытым небом. «Послы датский и бранденбургский, – пишет Корб, – много пили с генералом Лефортом под открытым небом, пользуясь приятным вечером, и прямо из его дома отправились в Воронеж» [3] . Это приятное времяпрепровождение под открытым небом в конце февраля не прошло для Лефорта даром; он сильно простудился, и на другой же день у него началась лихорадка. «У генерала Лефорта, – отмечает Корб под 23 февраля, – появились внезапно лихорадочная дрожь и жар». Здоровье его было вообще плохо за последнее время. Еще в начале февраля его племянник Петр Лефорт извещал женевских родных о плохом состоянии здоровья дяди, которого беспокоили старые раны [4] . На 24 февраля у него был назначен обед для полковников; но принимать гостей сам Лефорт уже не мог, и эту обязанность выполнял за него племянник [5] .

26 февраля в воскресенье Петру отправлена была почта в Воронеж. До нас дошло довольно большое письмо к царю Ф.А. Головина. Отвечая Петру на его письмо, написанное только что по приезде в Воронеж, Головин выражает удивление скорости путешествия и быстроте дошедшей от царя в Москву почты; затем сообщает о полученных в этот же день утром письмах от Возницына с известиями о заключении им трактата с турками 14 января, о заключении договоров у турок с цесарцами и поляками 16-го и о том, что венецианский посол пока еще не заключил договора. «Я, государь, – пишет по этому поводу Головин, – видя… превеликое бездушество цесарцев, не могу рассудити, что из сего будет. Дай Боже пользу христианом, а мню венетов не безнадежных быти к сему; токмо посмотреть, что другая почта покажет: розъедутся ль они в том или еще что прибавят». Далее следует известие о смотре собранного в Москву к походу дворянства, что задерживало отъезд Головина в Воронеж, куда, по-видимому, его торопил Петр: дворяне отмечаются с указанием, кому остаться в столице и кого можно уволить в отпуск. Наконец он сообщает царю о болезни Лефорта: «Ей, живу не за своими прихотьми; токмо всем не малая есть нам остановка: в четверток на первой неделе так остро заболел огневою адмирал наш и ныне без всякой пользы есть; кровь пускали, ни мало поможествовала; смотреть, что за помощию Божиею будет после. Сего, государь, часа я посылал к нему при отпуску почты (т. е. при отсылке этого письма), сказали, что нет ни мало пользы. Почтарю, государь, повелел я ехать немедленно». Письмо подписано шутовскою подписью Головина «Раб твой Фетка pop blahoslowliay» и помечено 26 февраля «в четвертом часу ночи», т. е. в четвертом часу после захода солнца [6] . Под 28 февраля Корб записывает об усилении болезни:

«Опасность для жизни генерала Лефорта усиливалась с каждым днем; горячешный жар все возвышался, больной нигде не находил места для успокоения или сна. Он не имел сил справиться со страданиями и впадал в бред, так как рассудок его помутился. По приказанию врачей позваны были музыканты, которым удалось наконец усыпить больного сладостными симфониями» [7] . 1 марта Петр Лефорт писал отцу в Женеву: «Многоуважаемый батюшка! Пишу вам в комнате г. генерала, моего дяди, о котором сообщаю вам, что он лежит больной очень сильной лихорадкой. Сегодня седьмой день, но нет ни малейшей надежды на его выздоровление» [8] .

По городу стало ходить множество слухов о болезни царского любимца. Говорили, что он совершенно потерял рассудок и требовал то музыкантов, то вина. Когда ему намекнули на приглашение пастора, он будто бы воспылал еще большим безумием и не допустил к себе никого из духовных лиц. Однако у него все же побывал для напутствия реформатский пастор Штумпф; но когда пастор стал усиленно напоминать ему об обращении к Богу, то в ответ он будто бы только попросил пастора не говорить так много. Когда жена в самый момент его смерти стала будто бы просить у него прощения за прошлое, то он ласково возразил ей: «Я ничего никогда не имел против тебя; я всегда уважал и любил тебя» [9] .

Ход болезни Лефорта хорошо описан Петром Лефортом в его письме к отцу в Женеву от 8 марта: «На следующую ночь после отсылки моего предыдущего письма Господь решил его судьбу. Болезнь моего дяди длилась семь дней и в ночь на восьмой, т. е. 2 марта утром, в 2 часа он умер. В течение семи дней мы не слыхали от него ни слова в ясном сознании, потому что он все время до последнего вздоха лежал в сильнейшем бреду. Проповедник был беспрерывно при нем, и он время от времени ему говорил, но все очень невнятно, и только за час до кончины он потребовал, чтобы прочли молитву» [10] .

2 марта в 2 часа утра Лефорт умер. Ф.А. Головин опечатал его имущество и передал ключи родным. Тотчас же отправлено было известие о смерти Петру. «Милостивый государь, – писал ему Ф.А. Головин, – здравие твое, милостивого государя, да сохранит десница Вышнего вовеки. При сем тебе, государю, извествую, что марта в первый день в ночи, часа за четыре до свету, Франца Яковлевича не стало… Енарал, государь, Карлович с Москвы поехал уже тому близь недели. Раб твой, государя моего, Фетко. Марта во 2 д.». Писал Петру в тот же день и князь Б.А. Голицын: «Премилостивый мой государь, здравие твое да хранимо Богом. Писать боле, государь, и много ноне отставил для сей причины, либо изволишь быть. С первого числа марта в восьмом часу ночи Лефорт умре, а болезнь была фебра малигна и лежал семь дней, а лечил Субота да Еремеев и кровь пущали. Холоп твой Бориско. Марта 2» [11] . В момент смерти Лефорта в Москве до Петра в Воронеж, по-видимому, еще не дошли вести о его болезни. Он был занят в Воронеже своими делами, 28 февраля приехали в Воронеж бранденбургский и датский посланники, выехавшие из Москвы 22-го. Царь показывал им приготовления к постройке флота, которые Гейнсу показались грандиозными, превосходящими всякое воображение. В четверг 2 марта он вел беседу с Гейнсом о союзе – продолжение тех переговоров, какие начал в Москве [12] . 3 марта он писал Ромодановскому, и из письма не видно, чтобы он знал о болезни Лефорта. В этом письме он занят стрельцами, их жалованьем, розыском, распоряжениями о начальных людях, которых надо было поставить над стрелецкими караулами, и более всего кораблестроением, набором мастеров и заготовкой корабельных припасов. «Min Her Kenich, – пишет Петр в этом письме, – писма ваши гасударския принелъ я въ 1 д. да во ъ 2 д. марта, въ которыхъ писать iзволите о сътрелцахъ. I мън кажется, что лутче iмъ старое жалованье давать, а прибавъливать за чьто? Сътрелца, буде чево съ пытки не пърибавитъ, буть воля твоя; а если чъто прибавитъ, iзволь ево сюды възять, потому что т городы отсель зело блиски i розыскивать лехче. Началные люди, коi учили, пус[ть] такъ i едутъ, а заполочьнымъ вели быть у караульныхъ сътрельцоъ, потому что сътрелцы i началныя iхъ къ нашимъ карауломъ не звычайны. Прикажи послать нарочънова въ Нижъней i чьтобъ онъ възялъ тамъ якорныхъ мастероъ лутчихъ i подмостерей ч. 30 i проводилъ сюды немедленно; а он намъ зело нужны. Такъже iзволь во ъс кумпансътвы сказать, чтобъ везли припасы карабелныя; а буде хъто къ шестой недли не поставитъ здсь, вели деревъни отписовать. Вашь нижайши поданны Piter schip timerman. Съ Воронежа, марта въ 3 д. 1699» [13] . Получив известие о тяжелой болезни Лефорта, может быть, то самое, которое заключалось в приведенном письме Головина от 26 февраля, Петр немедленно же помчался в Москву, куда и прибыл 7 марта [14] . «Царь вернулся из Воронежа, – пишет Корб, – узнав о смерти горячо любимого им генерала Лефорта. Лица, бывшие при царе, когда он получил известие о смерти, утверждали, что он принял его так же, как если бы ему сообщили про кончину отца. Неоднократно вырывались у него стенания, и, обливаясь слезами, он произнес следующие слова: «Нет уже у меня более надежного человека; этот один был мне верен; на кого могу я положиться впредь» [15] . Что царь при известии о смерти друга залился слезами, что у него вырывались стенания – этому известию Корба вполне можно верить: он сильно любил Лефорта. Но чтобы он произнес именно такие слова, как их передает Корб, это допустить трудно, и Устрялов вполне прав, когда отказывается в этом случае верить Корбу. «Трудно поверить, – пишет Устрялов, – чтобы он [Петр] так жестко отозвался о своих боярах, в числе которых находились князь М.А. Черкасский, князь Б.А. Голицын, Л.К. Нарышкин, Т.Н. Стрешнев, доказавшие ему, еще отроку, безграничную преданность с опасностию потерять свои головы на плахе во время владычества Софьи, когда Лефорт ласкался к ее наперснику» [16] . Слова эти Корб передает не как слышавший их непосредственно сам, а сообщает их по слухам, через вторые или, может быть, и третьи уши и уста. Возможно, что Петр, предаваясь «стенаниям», произносил какие-либо слова вроде обычных русских причитаний: «на кого ты меня покинул» или что-либо в этом роде; по крайней мере, слова, передаваемые Корбом, очень напоминают такое русское причитание.

Может быть, как очевидец Корб передает о свидании Петра Лефорта с царем: «Когда родственник усопшего генерала подходил к его царскому величеству, готовясь засвидетельствовать подобающее ему глубочайшее уважение, то не мог произнести никаких членораздельных звуков, ибо скорбь и плач отнимали всякую возможность говорить». 9 марта царь обедал у боярина Б.П. Шереметева. Заметно было, что он в большой печали. «Он был все время взволнован, так как истинная душевная скорбь не давала ему никакой возможности успокоиться». Он выказывал, однако, знаки большого расположения к бранденбургскому посланнику фон Принцену, который вернулся из Воронежа 5 марта. «Царь, – продолжает Корб, – в силу своей обычной милости к послам осыпал господина бранденбургского посла многими выдающимися дарами» [17] . Это были, вероятно, личные дары, особые от тех подарков, которые были пожалованы Принцену официально через Посольский приказ, как это делалось обыкновенно при отпуске послов, и которые заключались в собольих мехах на сумму 260 рублей [18] .