– Мы поняли, профессор, что это очень важный доклад, – прервал его Уваров. – Так что с дачей?

– А что с дачей? Я в первую же свободную субботу – то есть сегодня – поехал их забирать. На прошлых выходных никак не получалось: начало года, вся кафедра шумит… Поэтому договорился с хозяйкой, что приеду около вось… Боже мой! – который час?

– Без четверти десять, – посмотрел на часы Уваров.

– Катастрофа… – поник профессор. – Она же все выкинет!

Николая Константиновича заверили, что все с его бумагами будет хорошо и никакая – даже самая вредная – хозяйка не посмеет к ним притронуться. Ей позвонят и сообщат, что вещи без распоряжения полиции или квартиранта не трогать: тот задержался в городе из-за чрезвычайно важного дела.

– У нее ведь телефон есть?

– Да-да… 20–20. Сиповская Корделия Михайловна, – ни секунды не думая, выдал профессор. – И будьте столь любезны – позвоните жене, а то она, наверно, уже волнуется.

Филимонов похлопал его по плечу: «Николай – она давно привыкла, уверяю тебя. После того как ты заблудился в своей же консерватории, она ничему не удивляется».

Прежде чем дальше углубляться в подробности дела, нужно сказать пару слов о самом профессоре Каменеве, главном действующем лице и виновнике этой шумихи. Николай Константинович три года преподавал в столичной консерватории, где успел стать ординарным профессором: настоящей живой легендой он стал задолго до этого, когда лучшие театры мира становились в очередь, чтобы послушать, возможно, самый красивый тенор в мире. Знатоки говорили, что голос его на порядок лучше, чем у легендарных Кальцоляри или Марио де Кандиа – и уж точно не уступает Мазини, этому архангелу, спустившемуся с небес.

Когда будущий профессор только поступал в консерваторию и впервые спел там совсем коротенькое «Ascolta, o padre» из «Бьянки и Фернандо» Беллини – там всего-то пара минут – со всеми фиоритурами и сверхвысокими нотами, старика-вахтера пришлось приводить в чувство и отпаивать коньяком. Тому почудилось, что он умер и снова слышит Рубини – того самого «единственного и несравненного Рубини», который приезжал на гастроли за сорок лет до того.

А потом случилась катастрофа: через семь лет после дебюта он заболел. Обычная простуда, плевое дело – но она перешла в воспаление легких, которое уже ударило по сердцу. Консилиум врачей не колебался ни секунды: никаких спектаклей, опера для организма – слишком высокая нагрузка. А вот отдельные номера, концерты, преподавание – это сколько угодно. «Пожизненная ссылка в профессоры» – мрачно шутил он тогда. Каменев по-прежнему пел в концертах, на благотворительных вечерах и для студентов, когда надо было показать правильный звук, но главным его делом теперь была педагогика. И вот уже три года Николай Константинович читал ученикам историю искусства, историю оперы, эстетику, занимался с ними всяческими упражнениями и прочими вещами музыкального свойства.

Когда сердце несколько окрепло, профессор хотел было вернуться на сцену, но в тот год как раз поставили «Тристана и Изольду» Вагнера – которого Каменев не переносил. «Или я – или Вагнер: нам двоим не место на одной сцене! Любовный дуэт не может длиться сорок минут, – кипятился он. – За это время влюбленные обсудят все – даже последние новости и погоду».

Выбор сделали в пользу Вагнера – и тенор торжественно пообещал, что на сцене Мариинского театра «ни одной ноты моей не будет до тех пор, пока там идут эти циклопические уродцы музыкальной драмы, этот невыговариваемый гезамткунстверк [1] ».

– Я вышел из дому в 7:27. Взял извозчика за номером 01–11 и отправился на дачу. Проходит четверть часа этой пытки, подъезжаем к опушке – выстрел…

– Почему пытки? Он что, плохо ехал? Или ям много?

– У него два колеса скрипят по правой стороне. Заднее на четверть тона выше. Совершенно отвратительно…

– Во сколько прозвучали выстрелы, вы не заметили? – уточнил Уваров.

– В 7:44 и в 7:45.

– Вы смотрели на часы?

– Да, специально посмотрел после первого звука. Но давайте на всякий случай сверим часы, – Каменев достал золотой хронометр с 16 бриллиантами, подарок Маргариты Савойской. – На моих теперь 10:02.

Оба сыщика подтвердили, взглянув на свои карманные часы, что так и есть.

– Итак, вы услышали выстрелы… – вернул его на путь истинный – то есть путь дачи показаний – Уваров.

– Не совсем: я услышал один выстрел и взглянул на часы. Потом, через два такта услышал еще один, второй выстрел.

– Что? Какие два такта? – не понял Владимир Алексеевич.

– Повозка ехала неспешно, поэтому, пожалуй, на четыре четверти, в темпе moderato…

– Николай!

– Пардон, я хотел сказать «секунд через шесть, может семь». По звуку выстрел был таким же, как и первый, а…

– Понятно, – звуком задумчивого и гнусавого фагота прервал его статский советник. – Значит, задержка между выстрелами. Ну, в таких обстоятельствах практически нереально сказать, кто был убит первым, а кто – вторым. Насчет третьего, правда, еще есть сомнения… Да и был ли он вообще?

– Вообще-то…

Филимонов встал и протянул профессору массивную ладонь: «Спасибо, Николай, я думаю, на этом можно…» Уваров незаметно подал знак: «Можем выйти в коридор? Есть что обсудить».

– Ах, да… Я забыл, – Антон Карлович направился к двери. – Касательно хозяйки дачи, подожди нас пару минут. А лучше возьми пока перо, бумагу – нам бы не помешали твои письменные показания.

Сыщики вышли в коридор и направились к телефонному аппарату.

– Антон Карлович, мне кажется, рано исключать его из числа подозреваемых, – настаивал Уваров. – Надо опросить кучера, который его вез. Больно он точно излагает – и номер извозчика знает, и время запомнил…

– Опросим-опросим, не беспокойся. И говори вдвое тише, – ответил тот и снял трубку. – Барышня, будьте любезны: двадцать-двадцать. Благодарю вас! Корделия Михайловна? Доброе утро! Прошу извинить за ранний звонок, полиция беспокоит. Статский советник Филимонов Антон Карлович, начальник городского сыскного управления. Вы сегодня должны были встретиться с профессором Каменевым… Нет-нет, с ним все в порядке – мы его попросили задержаться в качестве консультанта, очень его помощь нужна. Убедительная просьба – он может к вам завтра приехать? Благодарю! Всего наилучшего!