Это была молитва первым бизонам – они могли принимать человеческий облик и говорить с людьми на их языке.

– Почти-брат, – сказал я Питамакану, как только снова оказался рядом с ним на нашей лежанке, – этой ночью мы должны охранять наших лошадей!

– Да, должны, – согласился он.

– Ну так пошли.

– Слишком рано; военные отряды не станут нападать на лагерь, пока не погаснут костры и люди не уснут. Давай останемся здесь, у очага, по крайней мере до возвращения моего отца.

– Хорошо, ответил я. Но как же мне хотелось накинуть плащ, взять ружье и выйти к ис-спай-у! Только опасение стать объектом удивления и насмешек, если бы я так поступил, удержало меня на месте.

В вигваме Красного Орла зазвучала другая мелодия.

– Песня Антилопы! Давайте споем ее вместе с ними, – сказала добрая мать. Мы так и сделали. Потом вместе с ними мы в свою очередь спели песню Волка и песню медведя Гризли.

В другом вигваме священный сверток был развернут, и всем был показан великолепно украшенный перьями и полосками меха чубук громовой трубки. Потом старый шаман взял угли из очага, положил на них пучок сухой сладкой травы и очистил руки в струйках душистого дыма.

– Хa! Теперь он поднимает священный чубук! И теперь он танцует с ним! – крикнул Питамакан.

Теперь там зазвучал дикий мотив танцевальной песни Птицы Грома, низкий и очень печальный. Он так проник в наши души, что мы задрожали. Я видел, что мать и дочь склонили головы в молитве и подняли руки к небу. Тут песня была внезапно прервана грохотом выстрелов и дикими криками со всех сторон нашего лагеря; в вигвамах орали женщины и дети, а мужчины звали друг друга. Пуля влетела в наш вигвам и задела верх моего правого плеча. Другая попала в очаг, осыпав женщин углями и золой.

– Ложитесь, вы обе! И лежите! – крикнул им Питамакан, а мы схватили свои ружья и выбежали в ночь, он к тому месту, где он привязал любимых лошадей – своих и его отца, я к своей поляне с зеленой травой. Меня прошиб холодный пот. Я захотел умереть. Ис-спай-у там не было!

Я был столь ошеломлен своей потерей, что даже не знаю, как долго я простоял там и что происходило вокруг меня. Я наконец понял, что кто – то зовет:

– Отахтойи! Отахтойи!

–Я здесь! – сумел ответить я, и затем Питамакан положил руку на мое раненое плечо, и сильная боль вернула меня к действительности. Стрельба и вопли врагов прекратились. Где-то в ночной темноте они убегали с нашими лучшими лошадями. После двухлетних коварных попыток они, наконец, использовав мою ошибку – нарушение приказа дяди – заполучили ис-спай-у. Я громко застонал. Я не мог больше появиться перед дядей.

– Ладно, что сделано то сделано, – сказал Питамакан. – Мы до утра ничего не можем сделать. Пошли!

Я последовал за ним. Мы слышали, как женщины в верхнем конце лагеря оплакивают убитых и миновали несколько групп мужчин, которые взволнованно что-то обсуждали.

Когда мы вошли в наш вигвам, Белый Волк пришел прямо вслед за нами.

– Ну, как я думаю, ис-спай-у у них? – сказал он.

Я кивнул.

– И пять наших, которых я привязал, – добавил Питамакан.

Он тяжело вздохнул.

– Кто бы мог подумать, что на нас нападут так рано? Как быстро они появились после предупреждения, которое нам послала Солнце! Ведь мы только начали молиться и приносить жертвы! Они убили Короткого Лука и Солнечную Ласку, и ранили женщину Большого Медведя, Хорошую Певицу, – сказал он.

При этих словах мать и дочь покрыли свои головы плащами и заплакали.

Скоро главные мужчины лагеря стали входить в вигвам по двое-трое, пока там совсем не осталось свободного места; все молчали, пока Белый Волк не наполнил свою большую трубку и не пустил ее по кругу.

Тогда один из них сказал:

– Интересно, гонят ли они наши табуны вместе со скакунами?

– Я сомневаюсь, – ответил вождь. Они получили ис-спай-у, как вы знаете, и не рискнут дать нам возможность отбить ее. Они помчатся домой с такой скоростью, на которую способны.

Разговор продолжался, но я скоро утратил нить беседы; я был слишком несчастен, чтобы слушать. Я продолжал твердить самому себе: «Я потерял ис-спай-у! Что теперь будет, что делать?»

Позвольте мне сказать об ис-спай-у, испанской лошади. За несколько лет до этого Один Рог, великий воин пикуни, повел военный отряд на юг, в землю вечного лета, как называли мы Мексику. Год спустя он появился в форте Бентон, сидя на прекрасной черной лошади и страдая от старой раны. Он был единственным оставшимся в живых из его отряда, и он был настолько плох, что мой дядя и его жена – моя почти-мать, Цисцаки – унесли его в нашу комнату и ухаживали за ним, как могли. Со своим последним вздохом он взял моего дядю за руку и сказал ему:

– Далекий Гром, с первой нашей встречи мы были друзьями. Ты был очень добр ко мне. А теперь пути наши расходятся: этой ночью я иду по длинной тропе к Песчаным Холмам. Я отдаю тебе мою черную лошадь. Я взял ее в сражении с испанцами на земле, где всегда лето. На севере, юге, востоке и западе это самый быстрый скакун на всех равнинах. Я знаю, что ты будешь хорошо обращаться с ним. Все! Я не могу больше говорить.

Так умер храбрый старый воин, и с любовью и заботой женщины обернули его и его оружие в несколько одеял и плащей и устроили ему достойные похороны ниже форта.