Они вошли в широкий разрыв между концами труб. Федор Иванович нащупал край. Труба была широкая – доставала почти до плеч.

– Вот и железная труба… Знаете, Елена Владимировна, Цвях мне как-то говорил, что многих из нас ждет своя железная труба. Попадешь в нее – выхода только два: вперед или назад. Компромиссных решений нет…

Он поставил ногу в темную пустоту, в теплый поющий туннель. Наклонившись, сунул туда голову. Хотел крикнуть что-то дерзкое, но почему-то голос подвел его, сорвался.

– Эй, судьба! – негромко сказал он и ударил кулаком по округлой стенке.

Бу-бу-бу! – ответил, вибрируя, растревоженный железный хор, и хотя Федор Иванович был начитанным и ученым человеком, способным глядеть в глаза вещам, что-то вроде страха задержало его дыхание.

– Вы очень страшно это сказали, – шепнула около него Елена Владимировна. – Ну-ка, пустите, я тоже хочу крикнуть. – Она оказалась около него в трубе. – Подвиньтесь же, нам здесь обоим места хватит. – Она почти не пригибалась, даже прошла вглубь и там хихикнула. – Чувствуете, как странно я сказала? Нам обоим места хватит! Какая аллегория! Не думаете вы, что нас обоих ждет такая труба? Общая – на двоих…

– Елена Владимировна, мне это иногда так и кажется. Я чувствую, что обстоятельства тащат меня именно сюда. Сам Касьян толкает. Я ведь сегодня должен был уже четвертый день быть в Москве. Уже и командировку отметил.

– А как же наши мушки?

– Обсуждался вопрос. Выпустить их или взять с собой?

– И вы…

– Я предлагал выпустить. Цвях хотел увезти в Москву. Теперь вопрос снят.

– Вот видите, как вы легко… Не закончив эксперимента. Родителей-то пора удалить из пробирки. Не забыли?

– Уже удалил…

– Смотрите. У вас должно получиться менделевское – один к трем.

Они опять медленно шли в ногу по белеющей тропе. Елена Владимировна неуверенно держала его под руку.

– Вот здесь, – вдруг негромко сказала она, – здесь мы с вами расстанемся. – И засмеялась. – Идите дальше сам.

Близко, прямо перед ними, желто и мирно светилось небольшое окно деревенского дома.

– Тропа приведет вас к калитке. Справа будет кнопка. Нажмите – и он вас впустит.

– А вы не боитесь идти так домой? Или еще куда…

– Нет мне близко. И не говорите, что это я проводила вас.

– Я больше не задаю вам вопросов. Я уже привык к таким вашим… поворотам.

– Может быть, когда-нибудь и объясню… Может быть, и скоро. Может быть, и совсем никогда… – Она говорила с задумчивыми паузами. – Не пришло еще время. Как вы говорите, нет достоверных и достаточных…

И Федор Иванович сквозь мрак почувствовал – она, говоря это, поворачивалась на одной ноге, писала в пространстве какие-то свои знаки. Был бы день – можно было бы прочитать.

– Объясню когда-нибудь, – сказала она, ударяя кулачком по его руке.

– Идите, больше ничего не буду спрашивать. Если что – орите погромче…

Она, смеясь, провела рукой по всей его руке – от плеча до пальцев. И исчезла.

А он, постояв, послушав ночь, сделал пять твердых шагов к желтому окну и нажал кнопку. Почти сразу над ним загорелась электрическая лампочка. Что-то деревянно стукнуло в глубине двора, послышались шаги.

– Вот кто пожаловал! – раздался за калиткой приветливый, почти радостный гудящий голос. Калитка, скрипнув, отошла.

– Я тут принес вам… – заговорил Федор Иванович, проходя во двор. – Принес вот. Отбили с Еленой Владимировной у Вонлярлярских… Микротом ваш.

Он прошел вслед за вихрастым высоким хозяином в сени, а потом и в ярко освещенную горницу. Здесь под самодельным абажуром из ватмана висела мощная лампочка почти белого каления. Под нею на столе поблескивал латунными деталями микроскоп, произведенный в прошлом веке где-нибудь в Германии. Около микроскопа в длинном ящичке зеленели края предметных стекол с препаратами, рядом лежала раскрытая тетрадка. Стригалев молча достал из портфеля свой микротом и с жадной поспешностью унес его за печь. Когда вернулся, на столе возле микроскопа его ждали шесть пакетиков с семенами, разложенные в ряд Федором Ивановичем.

– Это что еще? Тоже вы принесли?

– Один мой… соратник у вас украл. Говорит, если бы были вам нужны, вы бы не разбрасывали их по ящикам своего стола…

Стригалев поднял толстые брови, наставил ухо. Ждал объяснений.

– Говорит, у вас, вейсманистов-морганистов, все равно пропадет. А мы, может, что-нибудь и отберем.

– Для академика вашего? – сказал Стригалев и замолчал, переводя ставший диковатым взгляд с одного предмета на другой. – Знаете что? Вы возьмите-ка эти семена… Отнесите к себе и пустите в дело. Как будто мне и не показывали.