– Вначале я ставил перед собой скромные задачи, – говорил я, – затем постепенно они усложнялись. Я начал публиковать статьи, выступать на конференциях и круглых столах.

Мой импровизированный доклад вызвал интерес в зале, и ведущий конференции сказал:

– Даю Вам ещё 10 минут.

Я продолжил своё выступление и, когда моё время закончилось, обратился к старшеклассникам с банальным советом в стиле дедушки Ленина:

– В общем, дети, учитесь.

Во время обеда я вспомнил японское хокку, сочинённое мною ко второй поездке в Казахстан:

Далёкий Тараз,

В свои объятья прими

Блудного сына.

– Теперь в это стихотворение можно вставить вместо Тараза Чимкент, – пошутил я.

– И другие города, в которых Вы побывали, – заметил кто-то.

Затем мы отправились назад, в Чимкент. По дороге Айгуль позвонила в аэропорт, чтобы подтвердить наш приезд, но пошёл дождь, возникла пробка, и мы добрались туда за 10 минут до вылета. Поскольку одна из двух женщин, которым надо было возвращаться в Астану, передвигалась на костылях, я схватил в руки сразу четыре сумки и побежал к стойке регистрации. Вылет, по-видимому, задерживался, потому что прошло ещё 15 минут, когда ко мне с шофёром, тоже помогавшим нести вещи, присоединились наши женщины, одна из которых сидела в инвалидном кресле, а другая его толкала.

Рейс на Москву был ещё через полтора часа, но, войдя в спринтерский раж, я поспешил к стойке оформления багажа.

– Куда Вы так торопитесь? – спросила меня Айгуль.

Я вкратце рассказал ей поразивший меня на всю жизнь случай с двумя детскими писателями, которых на моих глазах сняли с рейса (см. вспоминалку " Хулиган"). Она дождалась, пока я пройду все необходимые формальности, и в конце я поцеловал её в щёчку.

В заключение рассказов о поездках в Казахстан на научные конференции, упомяну о тех аэропортах, куда я возвращался, иногда глубокой ночью, в Москву. Они не повторились ни разу – Внуково, Шереметьево, Домодедово и Быково. Кроме того, у меня вообще нет загранпаспорта.

– Вы так с ним и ездите? – спросила на этот раз, вместо грозного «Снимите очки!», пограничница в нашем аэропорту, беря в руки мою бордовую книжицу с надписями «Российская Федерация» и «Паспорт».

Потом она с улыбкой поинтересовалась, куда я еду, и это было очень мило.

Инкассаторы

Когда я работал в Аппарате экономсоветника (АЭС), мне также часто приходилось помогать бухгалтерии – то нужно было перевести и подписать какой-нибудь счёт, то заполнить чек, то съездить в банк за деньгами. Последнее поручение было самым серьёзным и небезопасным, несмотря на отсутствие преступности в САР. Оружие нам не полагалось, охраны тоже, и мы (главный бухгалтер, водитель и я) просто ехали в отделение банка, которое находилось в центре Дамаска. Парковочные места там были обычно заняты, поэтому автомобиль мы оставляли на расстоянии нескольких сот метров. Входили в здание банка и отдавали кассиру заранее заготовленную бумажку, на которой были расписаны нужные нам купюры. Минут через 20 кассир выносил пачки денег, и мы складывали их в сумку. Затем спешили по длинному переходу, который возвышался над проезжей частью, к машине. Главный бухгалтер нёс сумку, рядом с ним всегда находился шофёр, блокируя подход к его правой руке, а я держался позади них, заслоняя их со спины. В здании АЭС кассир и бухгалтеры запирались изнутри, вскрывали пачки с деньгами и долго их пересчитывали. Если в каких-то из них не хватало купюр, то банк без всяких проволочек их возмещал. Я лично этих случаев не припомню.

Дело в том, что все банки в стране принадлежали государству. Большинство наших контрактов обслуживал Коммерческий банк Сирии, а взаиморасчётами с Советским Союзом на высшем уровне – Центральный банк Сирии. Сюда для переговоров часто приезжала делегация Госбанка СССР. Её всегда возглавляла одна очень требовательная к своим подчинённым женщина. Я поработал с ними один раз, а затем меня постоянно ставили на них. С Сирией мы вели торговлю, используя так наз. клиринговый счёт. Согласовывалась общая стоимость импорта и экспорта, и путём взаимного зачёта определялся размер положительного или отрицательного сальдо сторон. Помню, что за авиабензин они расплачивались с нами в долларах США. Обычно на переговорах я ничего не записывал, просто переводил почти синхронно, с отставанием в два-три слова от говорящего, не напрягая свою память. Однако на переговорах по банковским вопросам были сплошные числа с десятичными дробями, поэтому их приходилось записывать. Кроме того, в арабском языке, как и в немецком, единицы предшествуют десяткам, к чему довольно трудно привыкать. В Центральном банке Сирии я бывал и по другим делам, например, помогал нашим людям получать необходимые визы на документах, разрешающих им вывоз автомобилей, которые они приобрели на территории страны.

В 1990-ые гг. мне предложили снова поработать в Сирии уже заместителем руководителя контракта по финансовым и таможенным вопросам, и я даже оформил для этого загранпаспорт. Но подумав, отказался, так как ехать надо было одному и платили там теперь в несколько раз меньше, чем во времена Советского Союза.

Сирийский анабасис

Спустя два месяца службы в Дамаске меня с семьёй неожиданно перевели в Хомс. Когда привезли зарплату (денежное довольствие), выяснилось, что в платёжной ведомости меня нет. Стоявший рядом майор, услышав это, молча протянул мне 500 лир. Потом я узнал, что при переводе к другому месту службы, надо подавать рапорт в финансовый отдел, но никто мне об этом не сказал.

На следующее утро я сел в междугородний автобус и поехал в Дамаск. Найдя нужную комнату в Синем доме (там находился аппарат Главного военного советника и квартиры для жилья), я вошёл и представился. Начальник финотдела обратил внимание на мою восточную фамилию и лёгкое грассирование и сказал:

– Ты что-то неправильно говоришь. Как был чуркой, так им и остался.

Дело в том, что большинство переводчиков арабского языка в Сирии были жителями среднеазиатских республик. Я слегка оторопел, но не сильно обиделся, поскольку внешность у меня и сейчас славянская ("Ну, что поделаешь – Кембридж", говорил о тогдашних военных Хазанов, а мой приятель, капитан, в таких случаях произносил классическую фразу: "Не могу – люблю военных"). Впрочем, начальник финотдела оказался отличным мужиком. Он дозвонился до места проживания наших специалистов, где-то в тридцати километрах от Дамаска, потом долго и терпеливо объяснял мне, как туда добраться.

Дамаска я за первые два месяца службы так и не изучил, потому что каждый день, кроме пятницы, ездил на военный аэродром в пустыне, тратя на дорогу в микроавтобусе Nissan два часа туда и столько же обратно. Сирийского диалекта я тоже не знал, кроме пары десятков самых употребительных слов. Подошёл к полицейскому и спросил, где находится станция междугородних автобусов. Вместо ответа, он остановил первое же такси, где уже сидели два пассажира. Мы оба втиснулись в машину, и нас бесплатно довезли до места. В автобусе я заболтался с одним сирийцем и на три километра проехал мимо нужного мне селения. Слез и пошёл назад. Вскоре меня нагнал трактор, на нём сидели мужчина и женщина. Они довезли меня в прицепе до нужного поворота (тоже бесплатно). Я свернул с шоссе и направился прямо к пункту назначения. Стоявший у шлагбаума охранник с автоматом, с которым я заговорил, не хотел меня пропускать.