— Подожди, ты хочешь сказать, мало того, что кто-то внес ее номер в черный список, так еще и добавил вместо него чужой?

— Именно так.

— Ты меня разыгрываешь?

— Зачем мне это надо? Я бы мог совсем не сообщать вам об этом.

— Допустим. — Соглашается после небольшой паузы. — Но кто это сделал?

— Этого я знать не могу, Игорь Алексеевич.

Прямых доказательств вины его жены у меня нет, а предположения — это всего лишь предположения.

— А Юлиана? Она…

— Узнала только сегодня утром, до этого она тоже считала, что вы не желаете ее больше знать.

Новицкий никак не комментирует, но спустя несколько секунд, бросает сухо:

— Я разберусь со всем, Богдан.

Будет он это делать, или нет, я не знаю, но с чистой совестью выполненного долга отключаю вызов и иду искать самых дорогих для меня девочек.

Юлиану и Снежану я нахожу в их комнате. В груди тут же мгновенно вспыхивает нежность и неприятное послевкусие после разговора исчезает как по волшебству. Я до сих пор не верю в то, что маленькое чудо, которое сидит у Юлианы на коленях — моя дочь.

Когда я все вспомнил, первая мысль была — не успел, и Юлиана сделала аборт. Мои опасения подтвердились, когда Игорь Алексеевич сообщил, что ничего не знает о своей старшей дочери. Совсем. Мне казалось, что уж о рождении ребенка он должен был знать, а оно вон как вышло.

— Ы-ы-ы… — Показывает в мою сторону пальчиком Снежана, и Юлиана поднимает на меня свой взгляд.

— Богдан, — объясняет она дочке, а я качаю головой.

— Не Богдан, Юлиана. Я ведь ей не чужой.

Я не хочу, чтобы моя дочь звала меня по имени. Самое меньшее, на что я рассчитываю — видеть и любить свою дочь. Подхожу ближе и сажусь перед ними на корточки. Снежана смотрит на меня своими темными глазками, а я не в состоянии передать словами, какое это счастье — смотреть в глаза своему ребенку.

— Папа, Снежана. Я твой папа. Па-па.

Слышу, как замирает Юлиана, и поднимаю взгляд на нее.

— Ты поговорил? — торопливо задает вопрос, но я уверен, что она хотела сказать совсем другое.

— Да.

— И что он сказал?

— Что со всем разберется.

Юлиана молчит. Вижу, что переживает, но держит все в себе. Поднимаюсь и сажусь рядом с ней. Снежана тут же переползает ко мне на руки. Держу дочь одной рукой, а другой накрываю руку Юлианы. Вздрагивает, но руку не вырывает, лишь нервно сжимает пальцы.

— Не переживай. Все будет хорошо.

— Богдан, но ведь это все… неправильно…

— Что неправильно, Юлиана? Что мы встретились, не зная кто мы есть друг другу? Или неправильно, что оба не смогли сопротивляться чувствам? А то, что у меня родилась дочь, а я не знал об этом — это, по-твоему, правильно? Нет, Юлиана, неправильно вмешиваться в чужие жизни, и решать за других, что нужно делать и как жить.

— Я… Я не знаю, что сказать. — Вздыхает Юлиана.

— Ты никому, ничего не должна объяснять. Если бы я не попал в аварию, я бы не отпустил тебя. Понимаешь? Неужели ты думаешь, что сейчас я откажусь от тебя и от Снежаны? Нет, Юлиана, — отвечаю сам.

И пока она не придумала еще что-нибудь, спрашиваю:

— Надеюсь, ты не будешь возражать на установлении отцовства?

— Нет… — отвечает очень тихо, и отворачивается.

— Юлиана, посмотри на меня, — прошу ее.

Как бы мне хотелось, чтобы она снова смотрела на меня тем доверчивым и восхищенным взглядом, который смог растопить мое сердце. Но на меня глядят грустные и обеспокоенные глаза. В них нет того блеска и огня, который горел, когда в ту ночь она шептала мое имя.

Поднимаю взгляд на Богдана, и мое сердце против воли ускоряет ритм. Не могу равнодушно смотреть в его глаза. В них есть что-то завораживающее. Они зовут, манят, затягивают и не отпускают. Чувствую тепло мужской руки и легкий укол ревности, что дочка выбирает его, а не меня. Маленькая предательница!

Наверное, мы бы так и сидели, не разрывая зрительный контакт, если бы не Снежана, которая начала беспокойно елозить и сжимать ножки. Она тянет ко мне ручки, словно хочет слезть, и тут же опускается назад.

— Снежа, иди ко мне скорее. — Хочу взять ее, чтобы посадить на горшок.

Сама она еще не просится, но по поведению можно догадаться, когда дочь хочет в туалет.

— Поздно, — произносит Богдан, смешно морщится, но сам сидит, не шелохнувшись, чтобы не мешать «естественному процессу».

Виновато смотрю на него, словно это я «накосячила».

— Она без подгузника, да?

— Без. Сыпь же…

— Боже… Прости, — извиняюсь, но самой смешно. — Надо было приподнять ее…

Богдан качает головой.